Михаил Ардов: Ахматова на Ордынке

Часов десять вечера. Мы с братом Борисом пьем чай, сейчас нас отправят спать. А нам так этого не хочется... На другой стороне того же овального стола, на котором стоят наши чашки, идет карточная игра. Это - ежевечернее на Ордынке "66". Играют отец , он сидит на своем кресле спиною к окну, и мама - она на диване, а рядом с нею - Ахматова .

- Так, - произносит отец, он тасует колоду.- "Маз" будет? - Пять рублей, - произносит Ахматова. Отец сдает карты и начинается новая игра.

Довоенных приездов Ахматовой на Ордынку я не помню. Смутно вспоминаю ее появления в сорок шестом году - весною и осенью, уже после постановления , ее тогда мама привезла из Ленинграда. Но начиная с пятидесятого года Анна Андреевна жила у нас на Ордынке едва ли не больше нежели в Ленинграде. Сначала тянулось следствие по делу сына , он сидел в Лефортовской тюрьме . А затем этого требовала и работа - Ахматовой давали стихотворные переводы именно в московских издательствах. За вечерними картами обыкновенно возникала забавная игра. В ней Ардов изображал зятя- грузина, а Анна Андреевна - тещу. Мама фигурировала в игре, как дочь Ахматовой. В ответ на какой-нибудь мамин неловкий карточный ход отец говорил Анне Андреевне с сильным акцентом: - Ви мэна парастытэ, мама, но я удывляюсь ваший дочэры... В свое время отец придумал Ахматовой и такое семейное прозвище - "Теща гонорис кауза". Иногда свои шутливые упреки Ардов преподносил Анне Андреевне в манере типичного советского оратора:

- И прав был товарищ Ж., когда он нам указывал: (Имелся в виду Жданов со своим докладом.) За чаем на Ордынке, если вдруг оказывалось, что потерялся какой-нибудь мелкий предмет, отец обычно говорил, шутя: - Граждане, прошу не расходиться - у меня пропала ложка. Анна Андреевна, которой это много раз случалось слышать, однажды заметила: - Как часто мне приходится не расходиться. Ардов рассказал, что в бюро изобретений до сих пор висят такие объявления: "Проекты перпетуум-мобиле к рассмотрению не принимаются", ибо "вечные двигатели" все несут и несут.

- Вот это и есть перпетуум-мобиле, - говорит Ахматова. Ардов очень любил ходить по магазинам на Пятницкой улице. Он знакомился с продавцами, дарил им свои книжечки, словом, был в этих лавках своим человеком. При этом особенную слабость он питал к бракованным и уцененным предметам. И вот несколько раз подряд он приносил с Пятницкой подпорченные, давленные конфеты. Однажды, когда он принес очередную порцию и объявил, что конфеты опять давленные, Анна Андреевна учтиво осведомилась:

- Их хоть при вас давят?

Ахматова иногда вспоминала, как еще до войны в возрасте двух с лишним лет я заходил к ней в маленькую комнату, тянулся к черным бусам, которые она тогда носила, и говорил: - Бусики, бусики... И эти "бусики, бусики" были чем-то вроде моего детского прозвища. Я сижу за отцовским письменным столом. Передо мною небольшая книга в голубом коленкоровом переплете. Это - "Четки", я переписываю стихи в тетрадь... (Мне было лет тринадцать, когда я решил прочитать, что же такое пишет Ахматова. Почему, собственно, отец, мать и все, кто к нам приходят, относятся к ней по-особенному. Ее стихи произвели на меня такое впечатление, что в первый же вечер, когда родители куда-то ушли, я пошел в кабинет, достал из маленького шкафчика "Четки" и сел переписывать.)

Я слышу, как распахивается дверь, я поворачиваю голову... И к ужасу своему, к смущению вижу стоящую на пороге Ахматову. - Ну, вот, - говорит она, - "Бусики, бусики", а уже переписывает мои стихи.

Я вхожу в столовую в пальто. Я беру со стола большой конверт. Мне надо поехать в Союз писателей и передать письмо для секретаря Союза А.А. Суркова . Это - поручение Ахматовой. Я уже поворачиваюсь, чтобы идти, но тут мне в голову приходит забавная мысль. Я говорю: - А вдруг Сурков поступит со мною, как Грозный с Василием Шибановым, - вонзит мне в ногу жезл, обопрется и прикажет читать вслух? Шутка всем, а в особенности Анне Андреевне, нравится. Так меня окрестили Шибановым. С той поры Анна Андреевна часто называла меня - Василий. В особенности, если я куда- нибудь ее сопровождал или оказывал разного рода мелкие услуги. Почти все подаренные мне книги надписаны - "Шибанову". А на газетной вырезке, где напечатаны ее переводы из древнеегипетских писцов, Анна Андреевна начертала: "Самому Шибанову - смиренный переводчик". Когда Ахматовой исполнилось 75 лет, я дал в Ленинград телеграмму без подписи: "Но слово его все едино". Домочадцы Анны Андреевны были озадачены. Моя мать, которая там присутствовала, сказала:

- Дайте телеграмму Анне Андреевне. Ахматова прочла и докончила:

- Он славит своего господина. Это - телеграмма от Миши.

Ахматова смотрит на меня с легким укором и полушутя произносит:

- Ребен-ы-к! Разве так я тебя воспитывала? И мне и брату Борису приходилось это слышать частенько. Она воспитывала нас в самом прямом смысле этого слова. Например, с раннего детства запрещала нам держать локти на столе (вспоминая при этом свою гувернантку, которая в этих случаях пребольно ударяла руку локтем об стол). Она требовала, чтобы мы сидели за столом прямо, учила держать носовой платок во внутреннем кармане пиджака и говорила: - Так носили петербургские франты. Больше всего, конечно, Ахматова заботилась о том, чтобы мы с братом правильно говорили по-русски. Она запрещала нам употреблять глагол "кушать" в первом лице, учила говорить не "туфли", не "ботинки" или - упаси Бог! - "полуботинки", а "башмаки", наглядно преподавала нам разницу между глаголами "одевать" и "надевать": -

Одевать можно жену или ребенка, а пальто или башмаки надевают. Сетуя на искажения русской речи, Ахматова вспоминала слова Игнатия Ивановского о деревне:

- Он сказал мне: "Там только и слышишь настоящий русский язык. Мужики говорят: "Нет, это не рядом, это - напротив". (Увы! - это замечание требует некоторых топографических разъяснений. На деревенской улице дома стоят обыкновенно в два ряда или порядка. По этой причине, как бы ни был дом на той стороне, улицы близок, про него никак нельзя сказать, что он - "рядом"). Мы едем в такси по Мясницкой улице. Анна Андреевна сидит рядом с водителем. Я только что встретил ее на вокзале, она очередной раз приехала из Ленинграда. Наша машина поравнялась с домом Корбюзье. Ахматова поворачивает голову и говорит:

- Ну, что матушка-Москва? Ахматова и Петербург - тема известная, но вот Ахматова и Москва - звучит не совсем обычно. По своей "шибановской должности" я часто сопровождал Анну Андреевну в ее московских поездках и могу кое-что сообщить о ее отношении к Белокаменной. Она часто говаривала с грустью:

- Здесь было сорок сороков церквей и при каждой - кладбище. Иногда прибавляла: - А лучший звонарь был в Сретенском монастыре.

Если ехали по Пречистенке (Кропоткинской), Анна Андреевна почти всегда вспоминала историю первого переименования этой улицы. (Она только не помнила ее старого названия - Чертольская). - Здесь ехал царь Алексей Михайлович и спросил, как называется улица. Ему сказали какое-то неприличное название. Тогда он сказал: "В моей столице не может быть улицы с таким названием". И ее переименовали в Пречистенку. Однажды в разговоре я сказал "у Кировских ворот". Анна Андреевна поправила меня с возмущением: - У Мясницких ворот! Какие у Кирова в Москве могут быть ворота? Мясницкие ворота из-за близости ВХУТЕМАСа Ахматова считала самым "пастернаковским местом" в Москве.

Однажды она указала мне на статую Грибоедова, которая стоит за станцией метро, и произнесла: - Здесь мог бы стоять памятник Пастернаку.

Узнав, что один мой приятель живет в Трехпрудном переулке, Анна Андреевна очень этим заинтересовалась, сказала, что Трехпрудный - "цветаевское место" и даже выразила желание как-нибудь туда поехать.

Ссылки: