Александров А.П. и правозащитное движение, письмо против возрождения сталинизма

Источник: Воспоминания Александрова А.П

Отношение АП к правозащитному движению было довольно сложным. С одной стороны он, будучи культурным, интеллигентным человеком, получившим воспитание в семье судьи, безусловно, поддерживал нравственные ценности за которые выступали наши правозащитники. Будучи частично информированным о событиях 37, 38 годов и других "делах" организованных властями, он приветствовал результаты ХХ съезда КПСС и деятельность Н.С.Хрущева связанную с "ликвидацией культа личности". По словам АП, он выступая с тостом на праздновании 70-летия Н.С.Хрущева, сказал "Вы нас избавили от страха" и это потом ему долго припоминали "соратники" Хрущева. Примерно в это время он, наконец, поддался давлению властей и вступил в КПСС. На вопрос, почему же он раньше не вступал в партию, он отвечал, что не хочет испытывать постороннее влияние на свою деятельность. Его вступление в партию было связано с изменением политической ситуации, с "оттепелью" и с тем, что часть научных и хозяйственных вопросов решалась через партийные структуры. Представляется, что АП не знал в полной мере о "Гулаге", т.к. все его окружение занятое очень секретной работой практически не обсуждало посторонние вопросы, чему способствовало постоянное присутствие "духов". После снятия Хрущева в 1964 году постепенно стала меняться политическая ситуация и тех кто активно протестовал начали сажать или в тюрьму или в сумасшедший дом, а иногда высылали из страны.

Дома разговоры на эту тему велись редко, но было совершенно очевидно, что АП против возвращения Сталинских порядков. С другой стороны ему совершенно не нравились некоторые методы работы правозащитников. Особенно он был против обращений в правительство США, в "голос Америки" и др., мотивируя это простыми соображениями, что это как раз те организации, которые ведут "холодную войну" и очень маловероятно, что они сделают что-либо исходя из альтруистических соображений. Скорее, полагал он, в условиях гонки вооружений, будет сделано все, чтобы ослабить страну, на развитие военной и экономической мощи которой он работал. АП находился достаточно близко к властям и ему было не слишком сложно поставить себя на их место при определении возможной результативности различных действий правозащитников. Фактически они требовали с помощью давления из-за границы отказаться от значительной доли власти, которая поддерживалась репрессиями, и конечно, верхушка нашей страны отказывалась поддаваться такого рода давлению и на самом деле оно приводило главным образом к ужесточению отношения к правозащитникам. Важно, что одновременно это приводило к подавлению влияния представителей науки на развитие не только свободного обмена аргументами, но и на определение направлений развития экономики и таким образом способствовало формированию "застоя".

Одновременно АП не принимал и сложившееся отношение многих отдельных людей на Западе к политической системе в нашей стране. Этих людей трудно было заподозрить в том, что их отношение к СССР есть элемент "холодной войны" ведущейся на официальном уровне, они просто боялись непредсказуемости советского коммунизма, репрессий, войны и выступали с общечеловеческих позиций. АП и сам имел очень близкие позиции, и создавалось впечатление, что это противоречие. И оно объяснялось и тем что по роду деятельности он очень хорошо представлял себе истинный уровень силового противостояния двух систем и его патриотизмом - может и не очень хорошая политическая система, но в его стране, которую он любил.

Вот что вспоминает об отношении АП к диссидентству Е.Б. Александров .

Отношение АП к диссидентству было двойственным. Как человек незаурядно умный, глубоко демократичный и, к тому же, особо информированный, он не мог не видеть глубоких пороков системы и, тем самым, не мог не признавать справедливость критики со стороны нелегальной оппозиции. Вместе с тем, именно в силу своего ума и информированности он хорошо видел слабости этой оппозиции, элементы наивности и оголтелости в ее критике режима. К этому примешивалось чувство лояльности государственного человека и глубокая уверенность во всемогуществе репрессивного аппарата. Все, что говорилось в его доме, он считал прямо поступающим на стол госбезопасности. Частенько он выражал это прямой репликой "на микрофон". Например так: "Конечно, все что говорится в этом доме, прослушивается. И это правильно, поскольку мое служебное положение таково, что любой риск недопустим". Сам он никогда не поднимал рискованных тем, а когда они возбуждались безответственной молодежью, он стремился их сворачивать, давая им максимально лояльный и вместе с тем осмысленный комментарий. Например, когда кто-то из присутствующих сообщил, что по словам Би-Би-Си в Москве перед 7 ноября профилактически забирают в психлечебницы известных диссидентов, АП философски заметил "Ну что же, очень гуманно, не расстреливают же". Как я уже говорил, в шестидесятые годы, поддавшись атмосфере оттепели, АП иногда делал рискованные поступки. Например, уже после снятия Хрущева, в обстановке "похолодания" он в один из моих приездов в Москву дал мне по секрету до утра полистать рукопись запрещенного "Ракового корпуса" Солженицына. При этом он мне тихо сказал: "Только сохрани тебя бог кому- нибудь сказать, где ты это читал." На утро я вернул рукопись. АП спросил, было ли мне интересно. Я ответил, что хорош образ Павла Николаевича Русанова, партийного вождя среднего звена, который попадает в городскую больницу на общих основаниях - в общую палату. И тут АП, глядя в пространство, сказал: "Вот этого-то они больше всего и бояться - оказаться на общих основаниях, как все".

Вспоминает Е.Б. Александров . "В августе 1969 года А.П. приехал в Ленинград по делам. Его старший брат Борис Петрович Александров (мой отец) лежал в это время в больнице Академии Наук на пр. Тореза. А.П. посетил брата. Тогда мы с ним необычно много разговаривали - сначала в больнице, ожидая, когда можно будет попасть к отцу, а потом вечером у меня на квартире. Мои домашние были в отъезде, и мы с ним устроили долгий холостяцкий ужин. Это было мое первое в жизни свидание с дядей tet-a-tet. Он был необычно откровенен и ласков ко мне. (Я самокритично отнес это не к своим достоинствам, а к следствиям давних сложностей в отношениях между братьями, при том, что старший явно умирал). В этот день А.П. рассказал мне две примечательные истории, одну из которых я здесь приведу. Он рассказал мне, что после свержения Хрущева в октябре 1964 г. в верхах начала готовиться реабилитация памяти Сталина. Это стало известным в обществе, которое оказало сопротивление в виде компании "подписантов" - всяческой интеллигенции, в основном из артистической и писательской среды. Компания была жестко пресечена - изгнание из партии, снятие с должностей и т.д. Тогда, в преддверии 24 Съезда КПСС , который должен был узаконить очередной извив генеральной линии партии, три могущественных академика - Александров , Семенов и Харитон , под чьим техническим контролем была основная военная мощь страны (ядерное и химическое оружие), написали коллективное секретное письмо в ЦК с призывам не восстанавливать культ Сталина. Они создали это письмо в единственном экземпляре с тем, чтобы исключить утечку на Запад (они считали, что только в этих условиях они могут рассчитывать на успех предприятия и на снисходительную реакцию властей на самодеятельность авторов). Тем не менее, все они понимали крайнюю рискованность этого шага. Особенно остро это воспринимал А.П., который знал за собой грехи перед режимом и, в частности, последний проступок перед новыми хозяевами Кремля: на 70-летии Хрущева осенью 1964 г. А.П. произнес не запланированный (т.е. не заказанный ему, а потому не отредактированный и не утвержденный соответствующим отделом ЦК) тост за здоровье Хрущева. А.П. полагал, что ненавидевшие Хрущева преемники ему это с удовольствием припомнят. А.П. считал весьма вероятным, что его в ближайшее время арестуют.

А.П. говорил, что их письмо не имело никаких видимых последствий, как будто его и не было. Но он был уверен, что именно оно изменило намерения вождей режима, которые не стали публично пересматривать решения 20 и 22 съездов партии относительно роли Сталина. А.П. откровенно гордился этим, но предупредил, что об этом надо молчать. Что я и выполнял в течение многих лет вплоть до 1992 года. Осенью 1992 года сотрудник Ю.Б. Харитона Ю. Смирнов пришел в дом А.П. как историограф Харитона. Он рассказывал о себе как о давнем сотруднике Арзамаса-16 , работавшим с Харитоном и Сахаровым над проектом самой мощной в мире водородной бомбы , испытанной на Новой Земле . (В последствие я нашел подтверждение этих сведений в американском журнале "Physics Today", Nov. 1996). Кроме того, он говорил, что редактирует мемуары Харитона. Целью визита Смирнова, по его словам, было попытаться найти следы одной истории, о которой ему рассказал внук Харитона. Речь шла о том самом письме в ЦК трех академиков, о котором, якобы, под страшным секретом Ю.Б. давно поведал внуку. Смирнов добавил, что сейчас Харитон категорически все отрицает и что он, Смирнов, не знает, то ли это следствие сильно развившейся у Харитона потери памяти, то ли он до сих пор боится эту историю рассказать. Смирнов объяснил, что как историк атомного проекта, он хотел бы показать, что во главе проекта стояли не просто послушные марионетки режима, а ответственные и думающие люди. Ему казалось это важным в возникшей в обществе атмосфере отвращения к науке и ученым (вследствие общественных перемен, катастрофы в Чернобыле и раскрытии прошлых подобных-же тайн). Мне эта позиция Смирнова показалось совершенно справедливой, тем более применительно к общественному облику А.П., который теперь временами рисовался в печати одиозным служителем одиозного режима, оголтелым ядерщиком и гонителем Сахарова (по этому поводу у меня есть отдельные истории). Поэтому я без колебаний рассказал Смирнову (в присутствие моего двоюродного брата Петра Александрова) все, что помнил про это письмо. Смирнов очень воодушевился и сказал, что это переводит историю из мифа в исторический факт и что теперь имеет смысл попытаться найти письмо в архивах ЦК. Одновременно он предложил встретиться с А.П. и попросить его рассказать эту историю от первого лица. Петр тут же организовал встречу с А.П. вечером у него в доме. Смирнов был представлен А.П., тот принял его с обычным для него радушием, но по существу дела сказал, что ничего подобного не помнит и потому ничего не может рассказать. Петр предложил мне повторить мой рассказ, что я и сделал (с некоторым смущением, поскольку заподозрил, что может быть мне не следовало откровенничать, не получив разрешения). А.П. имел вид заинтересованный и недоумевающий. "Ничего не помню", -
повторял он. [Замечу, что я практически не сомневался в тот момент, что он действительно все забыл, так как незадолго до того пересказывал ему доклад В.Я.Френкеля на юбилейном заседании совета Физико-технического института. Френкель поднял из архивов института лестный для А.П. эпизод, в котором молодой А.П. героически выступил единственным публичным защитником А.Ф.Иоффе, когда того накрыла компания социально-политических обличений в конце 30-х годов. Френкель считал, что только открытый отпор со стороны А.П. компанейщикам, спас тогда Иоффе от расправы. А.П. выслушал от меня эту историю точно с таким же удивлением, как в присутствие Смирнова, и сказал, что ничего не помнит. Так оно, конечно, и было. Похоже, однако, что в случае с письмом в ЦК ситуация была другой, см. ниже]. Так Смирнов и ушел ни с чем. Мы же, родственники, обсуждая ситуацию, договорились как можно скорее уговорить А.П. писать и наговаривать мемуары, пока не поздно. (Речь об этом давно шла в семье, но А.П. отговаривался то отсутствием времени, то секретностью многих тем). Месяцем позже я опять был в доме А.П. За вечерним столом была поднята тема мемуаров - дескать, давайте начнем прямо сейчас. А.П. угрюмо отнекивался, говоря, что напишет, когда придет время. Мы на него наседали, и тут он взорвался. "Нет уж, хватит! Еж (т.е. я, Е.Б.
Александров) будет мне что-то приписывать в присутствии бог знает кого, да еще с магнитофоном наготове!" Я, изумившись этой вспышке, так не соответствовавшей его благодушному поведению во время той встречи со Смирновым, и начав что-то понимать, спросил его: "Вы, действительно, не помните той истории с письмом?" И он ответил, глядя мне прямо в глаза, явно глумливо: "Вот как бог свят, не помню!". И перекрестился. Ему шел 89 год. Через два года он умер, так ничего больше и не рассказав. Гвозди бы делать из этих людей! Поразительно сходство реакций столь разных людей, как Харитон и Александров. Похоже, они оба во время Хрущевской оттепели подраспрямились и посмели иметь независимое политическое мнение. И оба об этом по секрету рассказали своим близким. А потом следующие 25 лет ползучей реставрации сталинизма вернули их на старую защитную позицию профессионального изоляционизма. И новая оттепель их уже не могла соблазнить? Дома АП несколько раз упоминал об этом письме. Оно было написано от руки, в единственном экземпляре, видимо действительно авторы очень не хотели распространения письма. По словам АП оно было написано в очень резких выражениях. Письмо было передано лично в руки Л.И.Брежнева непосредственно через его помощника, с которым был близко знаком точно не АП и скорее всего не Харитон, а видимо Семенов. В этой связи интересно отношение АП к А.Д. Сахарову.

О отношение АП к А.Д. Сахарову
Сам АП непосредственно оружием занимался очень мало, и поэтому прямых контактов с А.Д. Сахаровым у него не было, однако изредка были с ним встречи на совещаниях, когда Сахаров приходил вместе с Ю.Б. Харитоном. В это время у АП было вполне уважительное отношение к А.Д. Сахарову из-за его большого вклада в разработку термоядерного оружия и также вследствие хороших отзывов о нем людей, которых АП хорошо знал Ю.Б.Харитона, И.Е. Тамма и Я.Б.Зельдовича. Первое отрицательное отношение к идеям Сахарова у АП возникло, когда его назначили научным руководителем программы атомных подводных лодок. Об этом ранее в этой книге уже приводились слова АП. Несколько позднее АП всячески поддерживал усилия А.Д.Сахарова по прекращению испытаний ядерного оружия и заключению Московского договора по запрещению испытаний в атмосфере, космосе и под водой. В ИАЭ даже были поставлены специальные работы по обнаружению радиоактивных осколков в теле человека, появляющихся после испытаний. Известные письма А.Д. Сахарова АП считал по сути правильными, но по его мнению наивно было и думать, что эти письма вызовут у начальства что-
либо кроме активной неприязни. Обращения Сахарова к сенату США и в другие организации с целью оказать давление на руководство СССР АП считал вообще ошибочными. Также АП высказывал очень резкие слова в адрес Сахарова, когда он нашел моральное оправдание угонщикам самолета после убийства стюардессы Кучеренко. Сахаров считал, что борьба против запрета на свободный выезд из СССР оправдывает захват самолета и убийство, тогда как по мнению АП никакие политические догмы не оправдывают убийство людей, непричастных к этой борьбе. АП был против высылки Сахарова в г. Горький, но видя чрезвычайно отрицательное отношение верхов к деятельности Сахарова, он считал, что это совсем не худший вариант - могла быть автомобильная катастрофа, тюрьма или сумасшедший дом. Мотивы голодовки Сахарова он также не понимал. Как-то дома прозвучали слова АП " Я не верю человеку, который бросил своих детей от первой жены и сейчас голодает из-за того, что не выпускают за границу невесту сына его новой жены". В конце концов именно АП убедил руководство принять правильное решение и Сахаров прекратил голодовку. Здесь интересно, что Марианна Александровна убедила АП пойти непосредственно к Брежневу по этому делу, когда ситуация уже была близка к критической. Вот что вспоминает об отношении АП к диссидентству Е.Б. Александров.
Отношение АП к диссидентству было двойственным. Как человек незаурядно умный, глубоко демократичный и, к тому же, особо информированный, он не мог не видеть глубоких пороков системы и, тем самым, не мог не признавать справедливость критики со стороны нелегальной оппозиции. Вместе с тем, именно в силу своего ума и информированности он хорошо видел слабости этой оппозиции, элементы наивности и оголтелости в ее критике режима. К этому примешивалось чувство лояльности государственного человека и глубокая уверенность во всемогуществе репрессивного аппарата. Все, что говорилось в его доме, он считал прямо поступающим на стол госбезопасности. Частенько он выражал это прямой репликой "на микрофон". Например так: "Конечно, все что говорится в этом доме, прослушивается. И это правильно, поскольку мое служебное положение таково, что любой риск недопустим". Сам он никогда не поднимал рискованных тем, а когда они возбуждались безответственной молодежью, он стремился их сворачивать, давая им максимально лояльный и вместе с тем осмысленный комментарий. Например, когда кто-то из присутствующих сообщил, что по словам Би-Би-Си в Москве перед 7 ноября профилактически забирают в психлечебницы известных диссидентов, АП философски заметил "Ну что же, очень гуманно, не расстреливают же". Как я уже говорил, в шестидесятые годы, поддавшись атмосфере оттепели, АП иногда делал рискованные поступки. Например, уже после снятия Хрущева, в обстановке "похолодания" он в один из моих приездов в Москву дал мне по секрету до утра полистать рукопись запрещенного "Ракового корпуса" Солженицына. При этом он мне тихо сказал: "Только сохрани тебя бог кому-
нибудь сказать, где ты это читал." На утро я вернул рукопись. АП спросил, было ли мне интересно. Я ответил, что хорош образ Павла Николаевича Русанова, партийного вождя среднего звена, который попадает в городскую больницу на общих основаниях - в общую палату. И тут АП, глядя в пространство, сказал: "Вот этого-то они больше всего и бояться - оказаться на общих основаниях, как все". Затронув эту тему, нельзя обойти вопроса об отношении АП к А.Д.Сахарову, чья наиболее интенсивная общественная и правозащитная активность пришлась на годы президентства АП в Академии Наук. Поэтому АП приходилось давать объяснения на эту тему в правительстве, отвечать на вопросы журналистов и иностранных коллег, улаживать скандалы и удерживать власти от размашистых репрессивных действий. Все это очень нагружало АП и поддерживало в нем постоянное раздражение против Сахарова. Он не любил говорить на эту тему, но когда об этом заходила речь, то он не скрывал своего неудовольствия действиями Сахарова и им самим, как личностью. Он считал действия Сахарова общественно опасными, боясь, что они могут спровоцировать новую волну репрессий, направленных на Академию наук и интеллигенцию в целом. А об ужасах прошлых репрессий он знал, в отличие от Сахарова, не понаслышке. Хорошо зная партийный Олимп, (опять таки в отличие от Сахарова), он очень ясно видел наивность попыток Сахарова внушить руководству идеи необходимости перемен. Что касается личного отношения АП к Сахарову, то тут у АП было два повода для неудовольствия. АП не верил в искренность миротворческой деятельности Сахарова, считая это чисто политической игрой. АП рассказывал, что во времена работы над водородной бомбой молодой Сахаров неожиданно выступил с проектом особо "эффективного" применения ядерного оружия против Америки. Проект состоял в инициировании синхронизированными подводными взрывами гигантской приливной волны, которая должна была прокатится через весь североамериканский континент, смыв с него все живое. АП считал этот план просто людоедским и не мог поверить, что его автор вдруг переродился в миротворца. (Когда я услышал эту историю от АП, я решил, что он что-то утрирует, уж больно это было не похоже на того Сахарова, о котором я был наслышан. Но лет десять спустя, я прочел эту самую историю в мемуарах Сахарова, где уже сам автор выражал аналогичное недоумение в свой адрес!). Недоверие АП к искренности действий Сахарова углублялось обращениями последнего за помощью к американским властям, от которых АП ничего доброго по отношению к России никогда не ожидал. (Я думаю, что среди членов Академии не менее половины были настроены против Сахарова, особенно среди старшего поколения. Его действия пугали академиков перспективой репрессивного "наведения порядка" в Академии. Кроме того, фронда Сахарова выставляла множество академиков в неприглядном виде, когда их вынудили публично отмежеваться от Сахарова, чья правота мало у кого из них вызывала сомнения. "Он ходит героем-мученником в белых одеждах, а мы все в дерьме"). Естественно, что в этих условиях все ждали, что Сахарова должны исключить из Академии, лишив его неофициального иммунитета, даваемого званием и многократно усиленного тремя звездами Героя Социалистического труда. Звезды Сахарова были в руках партийных властей, и они со своей частью проблемы легко справились, лишив Сахарова наград. Но Академия не сдала Сахарова как своего члена, несмотря на все усилия властей. В полной мере их давление испытал на себе АП. И здесь я опровергаю утверждение вдовы Сахарова Е.Боннер, которая заявила, что нет никакой заслуги АП в сохранении членства Сахарова в Академии, потому, дескать, что никто на это членство не покушался. Еще как покушались! И защитил его именно АП, какие бы легенды по этому поводу не ходили. Хотя АП почти никогда не обсуждал дома конфиденциальные темы, я оказался первым слушателем его рассказа о дипломатическом триумфе на собеседовании в политбюро ЦК. АП не называл имен. "Меня спрашивают, есть ли в уставе Академии процедура лишения звания академика. Я отвечаю - есть, с формулировкой "за действия, порочащие...". Меня спрашивают - так за чем же дело стало? Я отвечаю - видите ли, по уставу Академии все персональные вопросы решаются тайным голосованием на общем собрании, и я не уверен, что 2/3 академиков проголосуют за исключение Сахарова. Может получится громкий политический скандал. Меня спрашивают - а нельзя ли организовать открытое голосование? Ведь трудно поверить, что в этом случае заметное число академиков пошло бы против линии партии. Я отвечаю - можно, но для этого надо изменить устав Академии. Мне говорят - так за чем же дело стало? Я отвечаю - видете ли, по уставу Академии любые изменения устава утверждаются тайным голосованием на общем собрании, и я не могу гарантировать, что 2/3 академиков проголосуют за такое изменение. - И тут они от меня отстали!" - закончил АП, очень довольный собой. Несмотря на этот успех, АП не смог препятствовать ссылке Сахарова в Горький. Думаю, не больно-то с ним вожди и советовались. Обстановку для меня сильно прояснила одна сцена, случайным свидетелем которой я стал. Был субботний день, и АП сидел, уединившись за каким-то чтением. Зазвонил телефон, и я услышал, как его невестка Таня кричит через весь дом: "То, звонит Наталья Леонидовна! Спрашивает, хотите ли Вы читать текст Вашей телеграммы, посланной Сахарову в Горький?" АП как-то промедлил с ответом, и тут я нечестиво захихикал в соседней комнате. Тогда АП сказал: "Что же она такие вещи по открытому каналу говорит?" И пошел к телефону. Как-то дома зашел разговор о преимуществах двухпартийной системы. АП сказал, что конечно у нас однопартийная система, но все время ощущается соперничество между партийными структурами и правительством. Это соперничество, в общем-то полезно, оно заставляет обе стороны скорее крутиться и является слабым аналогом двухпартийной системы. В конце 80-х годов, когда АП было уже около 85 лет, он несколько раз обращался к М.С. Горбачеву с просьбой вывести его из состава ЦК по старости. В 1989 году его просьбу удовлетворили, хотя после этого его выбрали на 19 партийную конференцию от города Сосновый Бор, где находится Ленинградская АЭС и НИТИ - предприятия, где хорошо знали АП. Это было последнее появление АП на широкой публике.

Ссылки: