НА КОМИССИИ ЦК: МАЙОРОВ ПРЕДЛОЖИЛ ВЫВЕСТИ НАШИ ВОЙСКА ИЗ АФГАНИСТАНА

Итак, за большим круглым столом - первый заместитель министра обороны Маршал Советского Союза Сергей Леонидович Соколов , первый заместитель начальника Генерального штаба ВС СССР генерал армии Сергей Федорович Ахромеев , командующий Туркестанским военным округом генерал-полковник Юрий Павлович Максимов , чрезвычайный и полномочный посол СССР в Афганистане Фикрят Ахмедзянович Табеев , представитель КГБ в Афганистане генерал-майор Виктор Николаевич Спольников и я - Главный военный советник в Афганистане, первый заместитель Главкома сухопутных войск генерал армии Александр Михайлович Майоров . За тем же столом, рядом с ними - четыре члена Комиссии ПБ ЦК КПСС по Афганистану : ее глава Председатель КГБ СССР, член Политбюро ЦК КПСС Юрий Владимирович Андропов ; член Политбюро ЦК КПСС министр иностранных дел СССР Андрей Андреевич Громыко ; член Политбюро ЦК КПСС министр обороны СССР Маршал Советского Союза Дмитрий Федорович Устинов и кандидат в члены ПБ ЦК КПСС секретарь ЦК КПСС академик Борис Николаевич Пономарев .

О времени проведения в Москве этого совещания и о вопросах, которые предстояло на нем обсудить, в Кабуле стало известно сразу после выступления Бабрака Кармаля на партийном съезде в Кремле - не преувеличу, если скажу, что для нас оно было сенсационным. Нам стало понятно, что отныне руководящей идеей становится скорейшее окончание войны, ибо, согласно выводам, сделанным афганским лидером, война практически завершена и в стране установлена твердая народно- демократическая власть, мир и покой царят за дувалами простых смертных мусульман и во дворцах провинциальных и столичных властителей.

Аплодисменты, конечно, отгремели, а вот как в действительности победно закончить войну - это оставалось для нас острейшей проблемой. Выполнить план боевых действий на март-май, укрепить границы с Пакистаном и Ираном - это по-прежнему война на всей территории страны, огромные потери, лишения и муки всех воюющих по обе стороны революции: моджахедов, советских воинов, афганской армии и измученного войной афганского народа.

Конечно, мы по-прежнему владели инициативой, но душманы, обороняясь, копили силы за границей, чтобы с началом весны перебросить свои части и подразделения в Афганистан и перехватить у нас инициативу в боях. Я откровенно поделился со своими боевыми товарищами мыслями, которые долго вынашивал и держал в тайне даже от самого себя, но теперь, в канун заседания в Москве Комиссии по Афганистану, на которое меня пригласили, эти мысли следовало еще и еще раз сверить с действительностью и, возможно, подготовиться к их изложению. Черемных, Самойленко и Бруниниекс поддержали меня, подготовив к совещанию необходимый справочный материал. - Надо конька менять. С ним войну не выиграть, - настаивал Черемных. - Поздно! - парировал Самойленко. - Теперь, после объятий с Леонидом Ильичем, это признанный вождь! Илмар Янович был настроен оптимистически, как и подобает наследнику традиций латышских красных стрелков: - В Крэмлэ найдут правильноэ рэшэниэ. Уже не первый час идет обсуждение. Судя по всему, проблемы предстают сложными и запутанными, их возможное развитие не вполне ясно. Выступающие говорят много, но сколь-нибудь определенного и толкового изложения той или иной проблемы нет, потому и к ясным понятным выводам все никак не удается прийти. Только один из присутствующих в Ореховой комнате не принимает участия в разговоре - сидящий за столиком у высокого окна перед телефонными аппаратами, очевидно, офицер КГБ.

Назову рассматривавшиеся на той встрече проблемы. Это военно- политическая обстановка в Афганистане, роль НДПА и руководства страны в ее стабилизации; положение в экономике, в армии, Хаде, Царандое, в среде интеллигенции; национально-племенная политика; прикрытие границы с Пакистаном и Ираном; ход земельной реформы.

Главное внимание, естественно, обращалось на состояние вооруженных сил и ведение ими войны в целом и отдельных операций и боев; на поставки необходимых техники и материалов из СССР.

На столе передо мной лежали тогда две карты, датированные 21 марта 1981 года, и рабочая тетрадь в твердом красном переплете с записанными в нее необходимыми справочными данными. Члены Комиссии брали в руки карты, делая вид, что определяют свое отношение к ним. Лица их не выражали никаких чувств, и потому можно было подумать, что все им ясно и понятно.

Мне, кадровому военному, длительной службой приученному к ясному и определенному пониманию фактов, к предметному их обсуждению с определенными выводами, не вполне понятен был метод проведения данного совещания Юрием Владимировичем Андроповым . Я его просто не узнавал. Я неоднократно бывал у него на Лубянке, раз пять или шесть. И всякий раз я уходил с впечатлением, что имею дело с мудрым сановником, который без ненужного менторства втолковывал мне некоторые, пусть и прописные истины. Он всегда был приятен в разговоре. Темы бесед всегда ясно прорисовывались, хотя и подтекст было нетрудно обнаружить. И, несмотря на то, что я находился в кабинете руководителя политического сыска страны (а кадровые военные никогда не приходили в восторг от посещения этого места), я чувствовал себя комфортно и зачастую ловил себя на том, что с симпатией рассматриваю этого уже грузного, седовласого, с мучнистым лицом человека. Глаза его, однако, упрятанные за толстенными стеклами очков в роговой оправе, не выдавали истинного его отношения к собеседнику. Думаю, что и одной встречи с Андроповым хватило бы, чтобы сделать вывод о нем как о сильной личности, обаятельном и одновременно хитром человеке самого высокого государственного положения. Было бы естественным ожидать от него, чтобы он властно вел совещание, на которое часть приглашенных приехали отнюдь не для спокойной демократичной беседы, а для получения четких ориентиров и необходимой информации. Мы ведь не философы и даже не профессиональные политики и дипломаты - мы солдаты. Однако он выступал сейчас не столько руководителем совещания, сколько собеседником на равных. Особенно активно высказывали свое мнение по проблемам Ахромеев, Табеев, Максимов и Спольников. Пономарев реже вступал в беседу, суждения его отличались отсутствием категоричности, а скорее располагали к совместному размышлению. Устинов оживлялся лишь при упоминании о технике и вооружениях, применявшихся в боевых действиях. Он спрашивал Максимова о техническом состоянии вертолета МИ-8 в горах на высотах 4-5 тысяч метров или об эффективности в горах бомбы объемного действия. Конечно, отказать сталинскому наркому в знании техники было бы несправедливо, однако нельзя не сказать и о том, что Устинов не интересовался собственно ходом и особенностями боевых операций, не спрашивал он и о потерях. Андропов терпеливо и, казалось, очень внимательно слушал ворчливые вопросы Устинова и толковые ответы Максимова. Быть может, эта внимательность служила лишь маской, под которой шла напряженная работа ума, пытавшегося охватить и обобщить все известное этому человеку про трагическую войну в Афганистане? А может быть, этот ум был уже просто не способен что-либо сколь-нибудь широко охватить и сделать правильные обобщенные выводы? Не знаю. Во всяком случае, Ю. В. явно находился уже не в лучшей физической форме, болезнь, вероятно, мучила его, и маска на лице, как знать, лишь скрывала внутреннее ежеминутное сопротивление физическим страданиям? Я смотрел на него и думал, что держава наша с такими стариками вряд ли далеко уедет.

Брежнев настолько болен, что не смог сделать доклад на съезде партии, Суслову - тому идет уже восьмидесятый год. - Высказывайтесь, высказывайтесь, товарищи,- подбодрил Андропов присутствующих. Табеев предложил объявить Пакистану ультиматум в связи с расположенными на его територии лагерями моджахедов.

- Еще одну войну сейчас начинать? - буркнул Громыко , сделав ударение на слове "сейчас". - А что, - заерзав на стуле, оживился Устинов. - Махнем к Индийскому океану, Вооруженные силы готовы решить эту задачу. Я заметил, как молчавший Соколов внутренне собрался, как будто все в его существе съежилось от такой безумной перспективы. - Мы отклоняемся от темы обсуждения,- тихо вымолвил Андропов.

Несмотря на объективно более высокое служебное положение Соколова и Ахромеева и несмотря на непосредственный контакт между Табеевым и Громыко, Главный военный советник был в ту пору решающей фигурой в афганской военно-политической игре. На меня возлагалось планирование боевых действий, представление этих планов на утверждение в Москву и затем их осуществление на практике. Так что, никак не преувеличивая свою роль, мне не хотелось бы ее преуменьшать. Это мешало бы правильному восприятию событий, правильному определению роли и значения фигур на игровом поле. На заседании, о котором сейчас идет речь, от меня ждали основного доклада о положении дел в Афганистане и о развитии там боевой обстановки.

Соколов и Ахромеев, конечно, тоже хорошо владели обстановкой, и, возможно, из Москвы некоторые события им были видны даже лучше, чем мне из Кабула. Но они все-таки сравнительно давно выехали из Афганистана, и чувство непосредственного присутствия, чувство боя, чувство операции могло быть ими уже утрачено, как и непосредственное ощущение расстановки сил в руководстве Афганистана.

Во время совещания я вступал в беседу главным образом по фактическому материалу, обращаясь к тем самым картам, которые впервые предлагаются теперь вниманию читателей. С выводами выступать я не торопился, помня напутствие Самойленко на аэродроме в Кабуле: - Дайте выговориться всем. Туза бросайте на стол, когда вас конкретно спросят о том, что делать. - Конька менять - вот что делать,- зло бурчал Черемных.

Но я больше соглашался с Самойленко. И вот теперь я ждал этого момента. - Будем подводить итоги? - предложил Андропов, и веки его устало поднялись за толстыми стеклами очков. Какие же итоги подводить? Ведь за истекшие часы были одни только многословные рассуждения. И они отнюдь не определили дальнейших действий. Может быть, подумал я, когда мы все разойдемся, останется четверка и все решит? В таком случае нас-то зачем пригласили? Состояние мое в ту минуту было странным, чувства и мысли мешались в голове. Мне казалось явно неудовлетворительным все это долгое обсуждение и отсутствие каких-либо выводов. Сейчас я предполагаю: уж не было ли это обычным почерком круговой безответственности на самом верху нашей власти - ждать, пока кто-то крайний, кому уж никак не "отвертеться", возьмет на себя ответственность? Вслед за предложением подводить итоги Андропов прямо обратился ко мне: - Что будем делать, Главный? Сказать, что в тот момент я был в полной мере готов бросить туза на стол, было бы преувеличением. Одно дело с боевыми товарищами предполагать, а другое - оказаться перед человеком, имеющим полную власть, чтобы тобой "располагать" по своему усмотрению. Да и весь характер этого совещания настраивал скорее на то, чтобы изложить свои выводы в том же неопределенном мало к чему обязывающем стиле. Но факт есть факт: председатель Комиссии Политбюро спрашивает тебя как Главного военного советника: "Что будем делать?" Теперь, вспоминая те минуты, мне кажется, что я пошел на Голгофу. - Юрий Владимирович, я уверен, что в Афганистане все надо решать политическими и дипломатическими методами. - Это не ново, - буркнул Громыко. Я понял, что меня сразу же ставят на место. Андропов тихо спросил: - И все же? Я почувствовал, как сердце мое стало ритмично разгонять кровь. Не вполне уверенный, что поступаю в соответствии с рангом и положением, когда вокруг столько крупных политических и военных деятелей, я медленно, стараясь не торопиться, начал излагать: - Юрий Владимирович, уважаемые члены Комиссии, каждый день пребывания советских вооруженных сил в Афганистане и ведение ими боевых действий бьет по авторитету Советского Союза и выгодно играет на руку Соединенным Штатам Америки и НАТО. - А у вас что, есть свои люди в Пентагоне? - едко спросил министр обороны. - Нет, товарищ министр обороны, в Пентагоне своего человека не имею. - Откуда же вам это известно, уважаемый радетель за интересы Америки и НАТО? - грубо продолжил Устинов. Я не мог и не хотел быть униженным на этом совещании и потому ответил резко: - Дмитрий Федорович, в свое время министр обороны Андрей Антонович Гречко учил меня мыслить широко, видеть политическую сторону явлений и излагать свои выводы откровенно и прямо! - И все-таки,- перебил меня Андропов. Я встал - не скрою, для большей храбрости. Да и вообще, сидеть перед столь высокой Комиссией во время своего доклада было неприличным. Пока я поднимался со стула, успел и приободрить себя и сформулировать ответ. - В течение восьми месяцев, что я нахожусь на посту Главного военного советника, я располагал возможностью, глубоко и всесторонне анализируя ситуацию, делать все для победы над противником в вооруженной борьбе. Табеев успел скороговоркой вставить: - И тут же снимали воинские гарнизоны там, где отвоевывали у душманов власть! Громыко сделал рукой жест: мол, помолчи, послушай, что генерал докладывает. И я продолжал: - Считаю, что необходимо объявить руководству Демократической Республики Афганистан, товарищу Бабраку Кармалю, что в ближайшие полгода из страны будет выведена половина войск 40-й армии, а в следующие полгода - остальная часть. Следует возложить ответственность за судьбу и защиту Революции на НДПА ДРА, ее руководство. Несколько секунд длилось гробовое молчание. Устинов, зло посмотрев на меня, сказал: - Мы добиваемся военно-технического превосходства над Америкой и НАТО? Я не сдержался: - Товарищ министр обороны, я докладываю сейчас о возможном решении проблемы Афганистана? Но Устинов продолжал давить: - Нам Афганистан нужен как полигон мирового масштаба. Это-то хоть вы понимаете, стратег? Пономарев мягко и уважительно попытался поправить Устинова: - Как политический и экономический полигон, Дмитрий Федорович. - А я говорю: военно-технический полигон мирового масштаба. Андропов сжал губы. Ему эта перепалка явно не была нужна. Громыко хранил непроницаемость. В наступившей тишине стало слышно, как потрескивает спираль одной из ламп в люстре над головой, казалось, она сейчас перегорит. В те минуты я всего мог ожидать - и несогласия со мной, и полемики, и даже отстранения меня от должности за непонимание поставленных задач. Но я никак не ожидал такого цинизма в словах Устинова (которые, как я понимал, не должны были бы произноситься вслух), сжатых губ Андропова, непроницаемости Громыко. Мне вдруг вспомнился разговор с Устиновым по телефону в связи с преступлением наших воинов, то, как он меня вразумлял на счет правильного понимания "правды". Растерянность и подавленность на минуту овладели мною. И тут - есть Бог на свете! - зазвонил телефон на столике у окна. Молчавший до сих пор офицер впервые раскрыл рот:

- Юрий Владимирович, вас просит к аппарату Константин Устинович . Ю. В. медленно поднялся и подошел к аппарату. - Слушаю, Костя. Да, мы сейчас этим и занимаемся. Четвертый час сидим. Передай Леониду Ильичу, что работаем. Да, он здесь. Хорошо. Этот звонок, словно подстроенный театральным режиссером, сразу сбросил напряжение в комнате. Андропов, медленно возвращаясь на свое место за столом, явно принимал на ходу какое-то решение. Мне показалось, что четверка быстро обменялась значительными взглядами. Ю.В. сел в кресло и устало произнес:

- Ну что же, сделаем перерыв. Все свободны. Соколов, Ахромеев, Максимов, Табеев, Спольников и я быстро вышли из Ореховой комнаты. Разговаривать мне ни с кем не хотелось. Кстати сказать, ореховые панели, которыми обшиты стены той комнаты, не раз потом наводили меня на мысли об ореховых прутьях, которыми в старину секли провинившихся. Эти прутья вымачивали в тухлой болотной воде, считалось, что качество воспитания от такой предварительной обработки будет лучше. Так вот, вспоминая теперь Ореховую комнату, я вновь и вновь испытываю удовлетворение от того, что "бросил туза на стол". А счастливый случай спас меня от порки.

Ссылки: