МАЗАРИ-ШАРИФ, РАЗГРОМ ГРУППИРОВКИ ДУСТУМА В АФГАНИСТАНЕ

Провинция Балх и ее административный центр город Мазари-Шариф на севере Афганистана имели особое стратегическое значение. Здесь пролегала дорога к Термезу , конечной железнодорожной станции, куда с востока и севера шли поезда с вооружениями, боеприпасами, техникой, топливом, цементом, пиломатериалами, удобрениями, пшеницей - в качестве помощи режиму Бабрака Кармаля. Нередко все это добро, уже перегруженное на автомобили, чтобы следовать колоннами на перевал Саманган , подвергалось разграблению или сжигалось отрядами полевого командира Дустума .

Губернатор Мазари-Шарифа и его администрация реальной власти в городе и провинции не имели и жили в страхе, не ночуя на одном месте две ночи подряд. Связь с Кабулом ими не поддерживалась - также из опасения за свои жизни. Тем временем на афгано-таджикском и афгано-узбекском участках границы сохранялось относительное спокойствие. Судя по всему, Дустум выжидал, да по-видимому и опасался ответных мер наших пограничников. Однако нас это не успокаивало. Мы не могли позволить враждебной группировке действовать вблизи наших границ. Будничная активность противника вокруг транспортных артерий и поддержание им страха и нестабильности в провинции - этих аргументов в принципе было достаточно для перехода к разработке войсковой операции. Предварительно переговорив по ВЧ с Начальником погранвойск Союза генералом армии Матросовым Вадимом Александровичем , я заручился поддержкой с его стороны - нужно было создать такие условия, при которых дустумовцы не смогли бы, отступая под ударами наших войск, перейти советскую границу. Черемных предложил мне слетать в Мазари-Шариф для более тщательного изучения ситуации и принятия окончательного решения, направленного на разгром моджахедов.

Отношения с Дустумом надо было "выяснить" как можно скорее, до наступления зимы, то есть не позднее конца ноября - начала декабря. Из агентурных источников нам было известно, что в нескольких аулах под общим названием Акбар-Ширага сосредоточились крупные силы моджахедов под командованием самого Дустума. Нам приходилось учитывать, что население на севере страны состоит в основном из узбеков, таджиков, хазарийцев и меньше из пуштунов. В 20-30 годы здесь осело немало бежавших от Советской власти басмачей. Теперь - живут их потомки, внуки и правнуки. Они помнят историю и яро ненавидят Советы. Значит и бои предстояли жестокие и бескомпромиссные. Я слетал в Мазари-Шариф и встретился с командирами 5-й и 201-й мотострелковых дивизий 40-й армии, 18-й и 20-й пехотных дивизий афганской армии, интересовался тактикой дустумовских войск. Облетел на вертолете аулы Акбар-Ширага, получив представление о местности. Все говорило о том, что операция могла стать тяжелой и, не исключено, длительной. Признаюсь, мне хотелось самому ее возглавить, но поскольку инициатором ее проведения был Владимир Петрович , я, скрепя сердце, согласился следить за его действиями из Кабула. Через несколько дней Черемных предложил мне план проведения операции. Привлекались полки 5-й и 201-й мотострелковых дивизий 40-й армии и части 18-й и 20-й пехотных дивизий Афганской армии. Особая роль при этом отводилась авиации и десанту. Коротко, суть наших действий сводилась к следующему. Перекрывая дороги, связывающие аулы с внешним миром, мы намеревались высадить в шести пунктах вертолетные десанты - каждый силой от роты до батальона; подготовить и выдвинуть в район, прилегающий к аулам Акбар- Ширага максимально необходимое число батальонов с тем, чтобы они стремительно соединились с десантом и плотным кольцом окружили эти аулы. Вслед за этим мы, естественно, планировали предъявить противнику ультиматум с целью заставить его сдаться. Отклонение ультиматума означало бы начало уничтожения противника. Предвидя такую перспективу, я решительно настаивал на том, чтобы любым способом выманить моджахедов из аулов для открытого боя и не допустить огневого воздействия по населенным пунктам. Я строжайшим образом запретил это делать. Агентурная разведка доносила, что количесто моджахедов в аулах исчисляется примерно шестью - восемью тысячами человек. Среди этого скопления враждебно настроенных к нам людей был один мулла, симпатизировавший нам, или, уж во всяком случае, решивший на нас поработать. И мы надеялись на него, рассчитывали на его влияние и авторитет среди мусульман.

Итак, Черемных с оперативной группой вылетел в район Мазари-Шарифа. Выбросили шесть вертолетных десантов. На соединение с ними двинулись восемь батальонов с артиллерией афганской армии и шесть наших мотострелковых батальонов на БМП и также с артиллерией.

И вдруг - выпал снег. Полуметровой толщины. Небо опустилось на горы, придавив к земле самолеты и вертолеты. Температура по ночам падала до минус восьми-десяти градусов. Дороги-дорожки, тропы-тропинки замело, завьюжило. Батальоны остановились. Десанты в горах попали в тяжелейшее положение. Хоть и было у них продовольствие, теплое обмундирование, палатки и боеприпасы - холод и оторванность от главных сил внушала тревогу и, наверное, понятный страх. Моджахеды тем временем сидели в аулах в тепле и не думали ни о какой сдаче в плен. По радио я переговорил с командирами каждого десанта, просил их выстоять до прихода основных сил. А в голове все вертелись картины шипкинского сражения, о котором я читал еще в детстве и подробности которого, рисовавшиеся в сознании, повергали в отчаяние. Я приказал генералу Черемных предпринять все возможное, включая самые жестокие меры, для скорейшего соединения батальонов с десантами. По занесенным снегом дорогам и тропам, преодолевая в сутки по пять-семь километров, три дня и три ночи продолжали двигаться наши войска. Боевые машины пехоты рвались на минах, подвергались огню моджахедов из укрытий и засад. Операция приобрела самый нежелательный для нас характер. Десанты продолжали находиться в горах. А мороз усиливался. На четвертые сутки Черемных отдал приказ на облет истребителями-бомбардировщиками аулов на малых высотах, давая, таким образом, ясно понять, что окружение завершено и душманам ждать пощады не приходится. Решительность, конечно, решительностью, но листовки с требованием к противнику сдаваться в плен мы продолжали разбрасывать. Напрасно! Я приказал: - Илмар! Готовь два вертолета: летим на КП к Черемныху. Сдержанный, как всегда, Бруниниекс возразил: - Нэ слэдуэт этого дэлать. - Почему? Я сейчас нужен там, понимаешь, там! - Это вэрно. Но и Чэрэмных опытэн. И очэнь самолюбив. Поддэржите эго совэтом отсюда. Я согласился с Илмаром, отдав приказание каждые два часа докладывать мне обстановку под Мазари-Шарифом. Лишь на шестые сутки батальоны, неся большие потери, стали один за одним соединяться с десантами. Худшее кажется миновало. Черемных сделал еще одну попытку с листовками. Но никакой реакции не последовало. Тогда, связавшись со мной в очередной раз по радио, он предложил нанести удары с воздуха по окраинам аулов. Я посоветовался со своим замполитом, не желая ставить в известность ни Кармаля, ни Рафи, чтобы не связывать их с вероятно непростым для них решением. Мы согласились с предложением Черемных.

Решили провести в течение суток удары с воздуха по окраинам аулов (только не по жилым строениям!, - настаивал я). Сделали. Опять никто не сдается. Тем временем мы действительно завершили окружение и ясно дали понять об этом противнику. Нулевая реакция. Владимир Петрович предлагает расчленяющие удары, чтобы отрезать один аул от другого и не дать моджахедам действовать сообща. Но мне эта идея не нравится. Опять выжидаем. Опять наносим удары с воздуха, но уже все ближе и ближе к домам. Интуиция мне подсказывала, что должно что-то произойти, потому и не торопился я с проведением на практике предложения Черемных о расчленяющих ударах. Не зря же сидел в стане Противника наш человек. Должен же был он что-то такое предпринять; что подставило бы под наш удар именно бойцов Дустума, а не мирных жителей. И вот - дело было ночью - моджахеды рванулись из окружения. Бойня продолжалась до рассвета. Бой то и дело переходил из огневого в рукопашный.

- Такой озверелой драки я не видывал за всю Отечественную, - рассказывал мне Черемных позднее, уже в Кабуле. - А когда стало светло, мы увидели почерневшее от трупов снежное поле. И в морозном воздухе пахло человеческой кровью. Раненые моджахеды в плен не сдавались. Они добивали друг друга. Или сами кончали с собой. Кому-то удалось прорваться через наше кольцо. Но таких было немного. - Я организовал и провел разведку в аулах, - продолжал докладывать Черемных. - Туда спустились и батальоны. В жилищах оставались только глубокие старики, женщины и дети - все, кто мог носить оружие, ночью ушли в бой. А затем, - и он тяжело вздохнул, - как всегда перед установлением власти, началась чистка аулов силами СГИ . Мурашки пробежали по мне от шеи до поясницы.

Через несколько недель мы узнали дополнительные подробности операции под Мазари-Шарифом. В то время как наши вертолеты наносили по утрам удары по окраинам аулов, все чаще задевая жилые постройки, Дустум собрал в одном из аулов малую джиргу , где вместе с муллами решал как действовать. Вопрос о возможной сдаче в плен не вызывал разногласий - не сдаваться неверным, драться до последнего. Аксакалов, жен и детей - спасать в укрытиях и домах, остальным, способным носить оружие - прорываться из окружения. Таковым, собственно, было предложение "нашего" муллы, который, по местному поверию, являлся далеким потомком пророка Магомета на земле Мазари-Шарифа. Его поддержали другие, согласился в конце концов с этим планом и сам Дустум. Он и повел своих бойцов на прорыв. То есть на верную погибель. Однако все было бы слишком хорошо, если бы и наш человек не поплатился за случившееся. Его самого, семью и родственников вскоре нашли задушенными, зарезанными, застреленными. Поплатились своими головами и губернатор Мазари-Шарифа, и вся его администрация, и многие их родственники. Дустум умел беспощадно мстить. А из окружения ему все же удалось прорваться. И много жестокостей он еще успел совершить. И беспощадно пытал и терзал наших пленных, когда они попадали к нему или приказывал истязать их своим подчиненным. Живыми от Дустума выбирались немногие.

У меня сохранились с афганской войны оперативные карты и таблицы - с разноцветными линиями, стрелками, флажками. Иногда, глядя на них, я думаю: какая прекрасная и четкая графика! Хоть в рамку заключай, да на стенку вешай. Разве в этих произведениях военного штабного творчества меньше образности, меньше экспрессии, чем в работах живописцев? Но здесь за каждой черточкой на ватмане или топографической карте - адские картины смерти и горе тысяч людей, еще некоторое время назад живших спокойно, не ведавших страха насильственной смерти и военных тревог. Но вот вычертили мы эти карты и таблицы - и люди узнали истинную цену своего афганского лиха и цену нашего советского интернационализма! Конечно, есть в этой штабной живописи и творчестве своя логика, своя стройность и даже красота. Но за ними стоят события далекие от красоты и естественной жизни людей. За ними стоит огромный труд, тяжелый изнурительный труд солдата. И Панджшер с его высокими горами, с его снегом и русским матом, и кандагарские виноградники , с молчаливым коварством душманов, замерших в лисьих норах в ожидании нашей погибели, и вот теперь Мазари-Шариф. Все они подтверждают: бой - это труд. Страшный и скорбный.

Ссылки: