Чем я платил за свои "Жигули" [Войнович В.Н. и Адель Найденович]

Отправив Иру в роддом, я не только написал и передал западным корреспондентам письмо против ВААП, но и продолжил свои усилия по укреплению своих новых позиций.

Первым делом я хотел передать на Запад первую книгу "Чонкина" . Знакомых иностранцев, через которых я мог это сделать, у меня не было, но они появились у Эммы Манделя (Наума Коржавина) . Я ему сказал о своей проблеме, он предложил мне вечером приехать к нему, у него будет человек, который мне поможет. Я приехал. На кухне было много народу.

Люди, привыкшие к просторному жилью, не могут даже представить, как много людей может поместиться на кухне за маленьким раскладным столом, уставленным простой выпивкой и закуской. За столом был обычный для таких посиделок страшный галдеж, который поначалу мне показался совершенно сумбурным, потом я разобрал, что спор идет исторический, чем была хороша или плоха царская власть и стоило ли ее сокрушать. Главной спорщицей была молодая женщина, Адель Найденович , которая, как я понял, была уже диссидентка со стажем, в шестидесятых годах "оттянула" свой срок в лагере, но от убеждений своих не отказалась. И сейчас она занималась чем-то таким, что вполне могло привести к новому сроку.

Только что, побывав на допросе у следователя, рассказывала, как резко она ему отвечала и как он был разочарован, что ничего от нее добиться не смог. Все слушали ее с большим почтением. Большинство из собравшихся в лагерях еще не сидели и испытывали к ней уважение, с каким когда-то люди, оставшиеся в тылу, относились к заслуженным фронтовикам. От рассказа о допросе в Лефортово разговор легко перекинулся в историю, и та же дамочка, не стесняясь приблизительности своих знаний в данном вопросе, стала утверждать, что царская власть была вполне гуманной.

Николай Павлович (так почтительно она называла Николая Первого ) был хорошим и добрым царем, покровительствовал Пушкину, и шеф жандармов Бенкендорф тоже был к Пушкину милостив. Отвлекшись на время от спора, Эмма познакомил меня с совсем еще молодым (ему было двадцать три года) переводчиком из итальянского посольства Марио Корти .

Мы с Марио удалились в спальню, где он без разговоров взял у меня рукопись. Вернулись в кухню, где разговор перешел уже к периоду следующего царствования, к убийству Александра Второго. В связи с этим событием были упомянуты народовольцы и Софья Перовская . На это упоминание Найденович отреагировала яростно:

- Ах, эти народовольцы! Ах, эта Перовская! Если бы я жила тогда, я бы задушила ее своими руками. Тут я не удержался и сказал:

- Вы на себя наговариваете. Перовскую вы бы душить не стали. Найденович возбудилась еще больше.

- Я? - Ее? - Эту сволочь? - Которая царя-батюшку бомбой!. Клянусь, задушила бы, не колеблясь.

- Да что вы! - сказал я. - Зачем же так горячиться? Вы себя плохо знаете. В то время вы не только не стали бы душить Перовскую, а наоборот, вместе с ней кидали бы в батюшку-царя бомбы. Она ожидала любого возражения, но не такого.

- Я? В царя-батюшку? Бомбы? - Да вы знаете, что я убежденная монархистка.

- Я вижу, что вы убежденная монархистка. Потому что сейчас модно быть убежденной монархисткой. А тогда модно было кидать в царя-батюшку бомбы. А уж вы с вашим характером непременно оказались бы среди бомбистов.

Через какое-то время я засобирался домой. Эмма спросил меня, не смогу ли я взять с собой Марио и Адель, довезти его до итальянского посольства, а ее до ближайшего метро. Было темно, холодно и снежно. По пустырям еще не вполне застроенного Юго-Запада гуляла поземка и заносила снегом и без того плохо видимую обледеневшую дорогу. Адель села рядом со мной, Марио устроился на заднем сиденье. Сначала ехали молча, потом Адель неожиданно спросила:

- И сколько вы заплатили за вашу машину? Я понял суть вопроса, но сделал вид, что не понял, и сказал, что эта машина стоит пять с половиной тысяч рублей.

- Я не это имею в виду, - сказала Адель. - Я имею в виду, сколько вы заплатили своей совестью. Я затормозил, но не резко. На скользкой дороге резко тормозить не следует. Повернулся к пассажирке.

- Если я заплатил своей совестью, то вам с вашими непримиримыми убеждениями должно быть совестно ехать в моей машине. Вы можете выйти. Была пурга. Слева и справа пустыри, а что за ними, не видно. Найденович присмирела.

- А как вы думаете, - спросила неуверенно, - здесь далеко метро?

- Не знаю, - сказал я. - Спросите кого-нибудь. Если его найдете. Она молчала, возможно, думала, как ей поступить. В машине тепло и уютно, а снаружи жуть что творится. Она помолчала, и я помолчал. А потом сказал:

- Ну ладно, поедем дальше. Года через три я ее встретил на какой-то диссидентской тусовке. Она сама подошла ко мне со словами:

- Я большая ваша поклонница и очень люблю этого вашего Тёмкина.

Ссылки: