Не отдадим Петрухина диссидентам [Войнович В.Н.]

Еще в первые дни нашего знакомства Валя Петрухин меня удивил тем, что оказался слишком нездоровым для его возраста человеком. У него были частые головные боли от слишком высокого давления. По ночам он издавал такой храп, какого я при всем моем опыте житья и спанья в бараках, казармах и общежитиях, никогда до того не слышал. Он мне с самого начала говорил, что у него бывают депрессии, но я ему тогда не совсем поверил. Подумал, что, может быть, он депрессией считает дурное настроение.

Я не верил в его депрессивность, потому что никогда не видел более жизнерадостного, легкого, бесшабашного и щедрого во всех отношениях человека. И на самом деле он долго был таким веселым, легким и бесшабашным. Он всегда совершал поступки, казавшиеся даже мне сумасбродными, и меня подбивал на такие же. Он считал, что в жизни нет непреодолимых препятствий и неосуществимых желаний, надо только "копать шансы" и непременно до чего-нибудь докопаешься. Он очень любил кого-то чем-то угощать, делать щедрые и неожиданные подарки. Фрукты, цветы, духи женщинам.

Мне подарил тогда еще бывшее редкостью крутящееся кабинетное кресло. Однажды раздобыл где-то и подарил женам всех друзей тампоны. Женщины немного смутились, но подарок оценили и приняли - эти приспособления в Советском Союзе были еще большим дефицитом. Если возникала необходимость положить кого-то в больницу, достать редкое лекарство, устроить чью-нибудь дочку в институт, перепечатать самиздатовское сочинение, Валя говорил: "Ноу проблем" - и казалось, что проблем у него действительно не было. Он постоянно носился с идеями самого разного толка: заработать миллион, устроить подпольную типографию, перелететь на дельтаплане из Грузии в Турцию, с помощью правильно поставленного научного эксперимента выяснить возможность загробной жизни. Не все идеи он брался осуществить практически, но, берясь, всегда побеждал.

Но потом начались депрессии. Когда это случилось первый раз, я был удивлен происшедшей в нем перемене. Мрачное и страдальческое выражение лица, потухший взгляд. Это был совсем другой человек. Один знавший его физик и сейчас утверждает, что Валя был ко мне приставлен, но, подружившись со мной, полюбил меня и отказался выполнять порученное ему задание. Я этого полностью не исключаю. Валя был человек наивный, не очень понимавший, где он живет, увлекавшийся не только людьми, но и идеями, и концепциями. В 65-м году он вступил в партию, посчитав, что после свержения Хрущева советский строй будет демократизироваться. В отличие от меня он бывал за границей и, по-моему, даже хотел быть кем-нибудь вроде Рихарда Зорге .

У него было очень необычное для нашего поколения представление о нравственности. Он никогда не пользовался ненормативной лексикой и считал, что супружеская неверность должна так же караться, как измена родине, таких изменников надо расстреливать. Может быть, под влиянием моим и моих друзей от этих строгих правил он отошел.

Нет, я его ни к чему не склонял, не развращал. Но результатом нашего общения стало крушение тех устоев, на которых держалась его мораль.

Усомнившись в коммунистических идеалах, осознав, что страной правят своекорыстные, нечестные и недалекие люди, он распространил свои сомнения на все и с некоторых пор стал позволять себе то, что раньше считал немыслимым. Например, стал не гнушаться связей на стороне. В конце концов оставил прежнюю жену. Женился на новой - красивой, умной и ученой женщине Ольге Принцевой . Стал употреблять разные выражения, правда, только в анекдотах, причем, если надо было, нужное по ходу дела слово произносил, однако очень при этом смущался.

Дружба со мной сначала проходила для него безнаказанно, но в 79-м году начались неприятности. Однажды он пришел с сообщением:

- Меня вызывали в партком и сказали, чтобы я с тобой больше не дружил. Как я должен был реагировать?

- Валя, я тебе не могу советовать, как в данном случае поступить.

- Но если я их послушаю, ты же меня уважать не будешь.

- Конечно, не буду, но я не представляю, чтобы ты их послушал. Мне было странно услышать от него вопрос, какие обычно не задают. Я не понял, что это было начало депрессии, когда он помрачнел, "спал с лица", стал тихим, неразговорчивым, неуверенным и пугливым. Началось что-то похожее на начальную стадию мании преследования. Он стал бояться, что его будут преследовать за дружбу со мной и самым большим преступлением объявят дарение мне кресла. Ужасно смущаясь, через кого-то попросил, чтобы я ему кресло вернул.

Первый приступ депрессии кончился, но сильные депрессанты привели к проблемам с сердцем. Его положили в больницу в Дубне, сделали кардиограмму. Кардиограмму посмотрел друг Бориса Биргера кардиолог профессор Гельштейн и поставил мрачный диагноз: два тяжелых инфаркта подряд. Профессор сказал, что Дубна - не лучшее место для такого больного, его надо перевезти в кардиологический центр. Ольга Принцева работала как раз в этом центре. Она договорилась с директором центра Евгением Чазовым , что Валю положат. Ольга поехала в Дубну, но в выдаче больного ей отказали. До меня дошел слух, что директор ОИЯИ академик Боголюбов сказал кому-то:

- Мы Петрухина диссидентам не отдадим и в Москву не отпустим. Я поехал в Дубну разбираться. Никогда не представлял себе, что я такой страшный. Перед моим приездом там оцепили чуть ли не весь город. В больнице - большой переполох, все двери позакрывали. Нашел одну открытую, вхожу, меня встречает главврач еще с какими-то врачами. Вижу, они одновременно и боятся меня, и заискивают. Точь в точь такое случилось со мной десять лет спустя после возвращения из эмиграции.

- Я хочу повидать Петрухина,- говорю я. После недолгого переглядывания с неохотой разрешают:

- Можно, но только на одну минуту. Я вхожу к нему в палату, он лежит на высокой кровати, мы не успели начать разговор, вбегает врач:

- Все, свидание окончено. Валя затрясся от негодования, чего ему в его положении делать никак нельзя.

- Если вы сейчас же не выйдете, я слезу с кровати и уйду отсюда в пижаме. Врач испугался, вышел, не сказав ни слова.

Вернувшись в Москву, я написал резкое письмо Боголюбову :

"Если Петрухин погибнет, его убийцей я буду считать вас".

Мне помнится, что я не успел его отправить, но, может быть, говорил о нем Поликанову. Так или иначе, Валю перевезли в кардиологический центр, обследовали, и оказалось, что ни одного инфаркта у него не было, но был сильный приступ.

Ссылки: