Восторженный поклонник [Войнович В.Н. продолжение травли]

Постановка "Хочу быть честным" не удалась Театру на Таганке . Но не сгинула. В 1967 году свой сценический вариант повести в театре МГУ поставил тогда еще мало кому известный молодой режиссер Марк Захаров .

У Захарова это прошло, может быть, потому, что театр считался самодеятельным и к нему особенно не придирались. Мой вариант был по провинции распространен единственным в стране и государственным Всесоюзным управлением по охране авторских прав (ВУОАП).

В Москве еще при Хрущеве пьесу взялся "пробивать" и делал это настойчиво и энергично главный режиссер Театра имени Станиславского Борис Львов-Анохин . Дело это оказалось долгим и сложным, на пути его случались разные препятствия и казусы. Чтобы рассказать об одном из них, вернусь в 1961 год.

Вскоре после опубликования в "Новом мире" "Мы здесь живем" мне позвонил незнакомый человек по фамилии, если не ошибаюсь, Левинский .

- Мы с женой, - сказал он,- прочли вашу повесть и получили огромное удовольствие. Вы пишете так свежо, правдиво, с добрым и мягким юмором. Мы читали друг другу вслух, смеялись и наслаждались. Вот и звоню вам просто, чтобы выразить наше восхищение. Наговорил еще много чего хорошего и исчез.

Через два года, после выхода "Хочу быть честным" и "Расстояния в полкилометра", опять позвонил:

- Мы с женой прочли ваши рассказы и снова восхищены. Здорово, правдиво, смело! И дальше получасовой панегирик с повторением слов "честность", "свежесть", "чувство юмора".

- К сожалению, - добавил он, - легко предвидеть, что у вас будут большие неприятности. Недоброжелатели, завистники, чиновники от литературы обвинят вас в мелкотемье, очернительстве и еще в чем-нибудь подобном, но вы не принимайте это близко к сердцу, помните завет Пушкина: "Хвалу и клевету приемли равнодушно и не оспоривай глупца".

Мы с женой уверены, что у вас хватит характера противостоять всем нападкам.

И вот у меня написана пьеса. Театр Станиславского желает ее поставить, хотя после "критики" Ильичева это дело кажется маловозможным. Но Львов-Анохин , человек настойчивый, на что-то еще надеется. Первой труднопреодолимой инстанцией было Управление культуры Моссовета . Начальник управления Борис Евгеньевич Родионов управлял не только театрами, но и шахматами (имея первый разряд по шахматам, он был вицепрезидентом ФИДЕ). Сам по себе человек, может быть, неплохой, он по должности обязан был "держать и не пущать", что и делал. Не проявлял излишней ретивости, но помнил, что полное отсутствие ее может стоить ему карьеры. Когда моя пьеса добралась до обсуждения в управлении, я подозревал (и не зря), что шансов быть допущенной к постановке у нее практически нет. Так все и вышло.

В кабинете Родионова собрались мы с Львовым-Анохиным и работники управления, среди которых я обнаружил и моего энергичного поклонника Левинского . Началось обсуждение, участники которого ругали и рассказ, и пьесу, выдвигая привычные обвинения: мелкотемье, приземленность, очернительство. Львов-Анохин и я возражали, те твердили свое.

Левинский, держа на коленях пачку листов бумаги, делал какие-то пометки. В общем разговоре не участвовал, ни на кого не смотрел и моих взглядов избегал. Но вот все отговорились, Родионов обратился к Левинскому:

- А вы что скажете? Левинский встрепенулся, как ото сна.

- Кто? Я? Что я могу сказать? Могу сказать, что с творчеством автора я знаком давно.

Тут я воспрянул немного духом, помня высокое мнение Левинского обо всем, что я к тому времени сочинил.

- Я,- продолжил мой поклонник, - читал его первую повесть "Мы здесь живем", и она, как мне показалось, была, можно сказать, небесталанна. Но уже там были мной отмечены те недостатки или, точнее сказать, пороки, которыми так изобилует обсуждаемое нами произведение. Мы должны прямо и принципиально сказать автору, что ни рассказ, ни пьеса ему не удались!

Левинский говорил это все, по-прежнему не глядя ни на кого. После первых же фраз вспотел, очки у него сползали с носа, руки и ноги тряслись, а левое колено подпрыгивало. Он прижал его двумя руками. Тогда стало подпрыгивать правое. Он прижал оба колена, но упали на пол бумаги. Ползая по полу и подбирая бумаги, он уронил очки. При этом продолжал свою речь, из которой выходило, что пишу я плохо и людей описываю нехороших. Наш советский театр обязан внушать зрителю чувство оптимизма, показывать ему настоящих героев нашего времени, людей, преданных коммунистическим идеалам, людей, которым стоит подражать, а не таких безвольных и бескрылых, каких нам представил автор.

Подобрав бумаги, Левинский сел на место, но еще долго продолжал свою речь, дрожа всем телом и отдельными членами.

- Обратите внимание. Главный герой - унылый мизантроп, которому в этой жизни ничто не нравится: ни профессия, ни работа, ни женщина, с которой он состоит как будто в любовных отношениях. Начальник его - бюрократ и тупица, прорабы - алкоголики, рабочие - халтурщики. Спрашивается: какую жизнь описывает автор? Нашу советскую, или все это происходит где-то в Америке?..

Если бы я не помнил все, что слышал от Левинского по телефону, я бы не мог себе представить, что это говорится неискренне. Обсуждение закончилось решительным запрещением пьесы. После высказывания Ильичева оно ничем другим кончиться не могло. Я первым покинул помещение и пошел по коридору в сторону выхода. И вдруг услышал позади себя дробный топот.

- Владимир Николаевич!

Левинский меня догнал, схватил за руку и, глотая слова, быстро-быстро зашептал:

- Вы меня извините. Вы поймите, у меня такая должность. Я иначе не мог. Я человек подневольный. У меня жена, дочь. Вы меня понимаете?

- Я вас понимаю, - ответил я, но хочу посоветовать: если не можете быть подлецом, не пытайтесь им быть. Вы слишком волнуетесь, а это опасно для вас же. У вас может случиться инфаркт или инсульт, и вы умрете в расцвете лет. Никакая ваша должность не стоит того, чтобы из-за нее подвергать здоровье такому испытанию.

Больше я его никогда не видел, и он мне больше не звонил. Но, насколько мне известно, он прожил после этого еще лет по крайней мере двадцать пять.

Ссылки: