Вернадский В.И. влюблен, его отношение к любви и совместной жизни

Он сам потрясен произошедшей с ним переменой. Всего лишь год назад он тайно возвел в своем сердце образ ученого-монаха, бескорыстного искателя истины, рыцаря науки. "Вспомнился мне один разговор, который велся ровно год [назад] на палубе по Ладоге, разговор шел о любви, мое отношение к любви и ее силе было до тех пор скептическое, я насмешливо улыбался, когда выставлялась сила этого великого чувства, когда говорилось о его значении; мне кажется даже, я и высказал это. В гордости своей я думал: нет того чувства, какого нельзя бы перебороть, нет ничего, нет никого, кто бы мог свернуть меня с дороги, ясно и резко поставленной; всякое чувство сломлю я своей волей, не преклонюсь ни пред одним человеком, что решил я, то и сделаю - хорошо ли, дурно ли мое дело, никто мне не будет судьей, ни на кого не обращу я внимания при поступках своих. Теперь мне странны и дики эти мысли, чем-то далеким веет от них. И все произвело чувство, да, понятно, и то было чувство - чувство гордости, чувство чувством и вышибается" 2-4 , - пишет он в Териоки. Он понимает, что происходит у него в душе. Даже не то, что понимает. На него снисходит озарение. Чувство гордости одиночки вытеснено другим, более сильным и человечным чувством любви. Сложенный им в мечтах образ рыцаря науки, нежизненный и сухой, рассеялся от сильнейшего источника света и тепла, как туман над озером под лучами солнца. Таких рыцарей, вдруг осознает он, никогда не было, нет и не будет. Если что когда и двигало людьми, если что и вдохновляло на подвиги, то не себялюбивое чувство своей избранности, а чувство любви. Пусть это будет любовь не к отдельному человеку, а к человечеству, к истине, любовь к Богу. Она не уводит от людей в погоне за неведомой истиной, а во имя их заставляет идти на подвиги. Недаром Паскаль говорил, что одно движение любви и милосердия - явление более высокого порядка, чем все знания о мире. Любовь изначальна, с нее все начинается, в том числе и научная истина. Вернадский вспоминает, какое страшное время он переживал, точно в нем боролись два человека: "Один говорил, что я должен это бросить все, если хочу познать истину, если хочу сделать что-нибудь, хочу пережить возможно больше; другой говорил, что я не могу познать истину, не испытав этого чувства, что странно и смешно и нехорошо жить одним умом и ему все приносить в жертву, что, наконец, тут я рассуждать не могу, что иначе это чувство, так долго во мне дремавшее, меня сломит" 3-4 . Он уже объявил дома, что осенью, вероятно, отправится за границу, а летом собирался уехать устраивать свои финансовые дела. И все разрешилось в мае. "Как тяжело это время было для меня, Вы не можете и представить себе. Наконец, после одного разговора с Вами я почувствовал, что все точно порвалось во мне, что исчезли, побледнели все прежние мечты, все прежние желания. Как в лихорадке, не помню где, бродил я несколько часов по городу, и, возвратившись домой, я несколько часов пролежал в беспамятстве. Тогда я понял, что все кончено и что переворот во мне совершился" 4-4 . И от этой перемены у него спадает тяжесть с души, он выздоравливает будто, и все становится на свои места. Естественный порядок вещей восстановлен. Ему радостно, а не тягостно - верный признак обретения любви. Та истина, что так красиво выражена Паскалем, сейчас переживается им в сильнейшей степени, порождает большие мысли. "Представляется мне время иное, время будущее. Поймет человек, что не может любить человечество, не любя отдельных лиц, поймет, что не любовью будет его сочувствие к человечеству, а чем-то холодным, чем-то деланным, постоянно подверженным сомнению или отчаянию, что много будет гордости, много будет узости, прямолинейности - невольного зла - в его поступках, раз он не полюбит, раз не забудет самого себя, все свои помыслы, все свои мечты и желания в одном великом чувстве любви. И только тогда в состоянии он без сомнений, без тех искушений и минут отчаяния, когда все представляется нестоящим перед неизбежной смертью, только тогда способен он смело и бодро идти вперед, все время и силы свои направить на борьбу за идею, за тот идеал, какой носится в уме у него" 5-4 . И вскоре, уже из Петербурга, Вернадский еще более выразительно скажет ей в письме: "Разве можно работать на пользу человеческую сухой, заснувшей душой, разве можно сонному работать среди бодрствующих, и не только машинально, летаргически делать данное дело, а понимать, в чем беда и несчастье этих бодрствующих людей, как помочь им из этой беды выпутаться? Разве можно узнать и понять, когда спит чувство, когда не волнуется сердце, когда нет каких-то чудных, каких-то неуловимых фантазий. Говорят, одним разумом можно все постигнуть. Не верьте, не верьте!" 6-4 Не только Наташу так горячо он убеждает, а сам утверждается в найденной любви, в приоткрывшемся ему ее великом смысле. Пока же ходит по скалам. Вид у него дорожный: высокие сапоги, блуза, на плечах гуттаперчевый плащ-альмавива, на голове такая же шляпа. За поясом - геологический молоток и горный компас. Довершает картину увесистая палка в руках. Свой портрет он описал Наташе, чтобы она представляла его путешествующим и думающим о ней. Тема мраморов как-то отошла на задний план. Во всяком случае, такой работы в списке печатных научных статей Вернадского нет. Возможно, он ограничился рукописным отчетом обществу. Голова его, совершенно ясно, занята другим. Девушка не могла быть не захвачена столь сильным чувством, соединенным с большим умом, с искренностью и доверием. И ведь все складывалось удивительно ново, неожиданно и счастливо. То дело, которому она думала себя посвятить, ее неясные мечтания "служения" и высокого призвания тоже обрели другой облик. Они как бы персонифицировались и воплотились теперь в этом сильном, одновременно реалистичном и романтическом человеке. Он ее притягивает как сильнейший магнит силой духа, бодростью, устремленностью в будущее. "С первого взгляда меня сильно повлекло к Вам,- пишет она.- Какая-то ужасная вера сразу явилась к Вам; вера в Вашу честность, искренность, отзывчивость, я могла сразу говорить с Вами как со старым другом, который все поймет и всему будет горячо сочувствовать" 7-4 .

Конечно, получив такое признание, Вернадский испытывает сильнейшее желание немедленно броситься в Териоки и явиться на дачу к сенатору Старицкому прямо как есть: в высоких сапогах и альмавиве. Но приличия сдерживают его. Экскурсию он быстренько сворачивает, спешит в Петербург, чтобы устроить себе приличный костюм, и в нетерпении мчится в Териоки. По всей видимости, совсем иной, более сердечной и откровенной стала их встреча, подготовленная письмами, где он так щедро открыл ей всю свою душу. У них было всего несколько часов. Они гуляли по берегу залива, а возвращаясь, отбивались от коров, что вызывало прилив веселости. То был самый важный миг их жизни. Они стали не просто рядом, но заодно. Вернадский получил согласие на брак. Произошло это 20 июня 1886 года. Но он снова вынужден уезжать, на этот раз в Тамбовскую губернию, в Вернадовку , чтобы вступить во владение имением. Уже 22 июня он на месте, ездит в Тамбов, Моршанск, Липецк, оформляет бумаги, ищет управляющего для имения, возобновляет аренду. И почти каждый день пишет невесте из провинциальных гостиниц и с железнодорожных станций. Теперь и содержание, и настроение, и тон речей иные. Он перешел на "сердечное ты". Он счастлив не только своим, но и ответным чувством. Он мечтает о совместной жизни, еще не в прозаических деталях, речь идет о жизненном пути. Их разговор касается и "дела", которое обсуждается в братстве. "Значит, непременно, ценное дело, - пишет она. - Чтобы, как Шаховской говорит, "уметь что-нибудь (конечно важное и хорошее) делать" (цитата из "эпохального" письма Дмитрия. - Г. А.) - ремесло, и с другой стороны, чтобы через него в каждом часе и мгновении имелся бы вечный смысл, дающий право жить" 8-4 .

Поначалу в братстве было много ригоризма [ 3 ], много крайностей опрощения и коммунизации, много невыполнимых моральных требований. Нет общих нравственных правил, которые были бы применимы ко всем сразу, - убеждает он невесту. Личность восстает против регламентации. По форме нравственные правила верны, на деле приносят одни огорчения, если им следовать. "Поэтому, я думаю, - пишет он ей, - что в жизни, желая не только по букве одной, но в самой сути поступать хорошо и справедливо, никак нельзя пользоваться какими-нибудь отвлеченными от места, времени, людей формулами, вроде тех, в каких издавна любили моралисты излагать свои взгляды. Нельзя, например, сказать: надо есть один раз в день, не надо мягкой мебели, и т.д. и т.д. Следуя таким правилам, ты, если ум и сердце твое не спят, очень и очень часто только обманываешь себя, только вызываешь тяжелые минуты раскаяния и муки в бессилии добиться нравственного удовлетворения. Или же такими мерами может притупиться нравственное чувство, может обратиться в ханжество, обрядовый формализм и в крайнем случае дать Тартюфов или Фотиев Спасских [ 4 ]. Но оставим пока в стороне эти возможности, эту дорогу вырождения, к какой легко может привести такая мелочность (и почему отчасти я так нападаю на нее), и перейдем к частному, для нас однако, более важному - вопросу об устройстве обстановки и строя нашей будущей жизни" 9-4 . Митя , конечно, изумительный, чистый и цельный человек. Но к его энтузиазму нужно относиться осторожно. Не надо придумывать ничего искусственного. Отношения между людьми, их умственное и нравственное состояние сейчас находятся так низко, что любая честная, наполненная идейными интересами и любовью жизнь - уже не частная жизнь, она сама по себе превратится в общественное "дело". Даже создание в семье правильной гигиенической обстановки, исключение вредных привычек - исключительно важная задача. Ведь вокруг мы видим немало примеров вырождения семей и целых сословий, например фабричного. А кроме того, у них уже есть "дело" - народное образование, библиотеки, литература. Не так-то просто их правильно поставить в существующих условиях. А главное дело в семье - жить общими интересами. Любовную и моральную поддержку он может получить только от нее. Вот что самое важное. Только она! Он утверждает, что никогда в жизни не чувствовал себя таким мощным. Кажется, что все силы его растут на глазах. Только она одна может вызвать эту силу, только мысль о ней увеличивает, усиливает деятельность, его желание и способность работать. "При Вашей поддержке, при участии я в силах буду сделать что-нибудь, я, положительно, становлюсь и умней, и сильней, и энергичней, когда у меня промелькнет мысль о Вас, пронесется Ваш неясный образ", - заключает он 10-4 Призвание Наталии Егоровны таким и оказалось. Она посвятила свою жизнь мужу и разделила с ним всё. Их дочь уже в старости вспоминала: "Когда я была моложе, я тоже не понимала, какую бесконечно важную роль она играла. Она была его гением, его хранителем, его совестью и всецело разделяла все его увлечения. <...> Были дни, когда его жизнь была в опасности, она всегда поддерживала твердость его духа. Она была совершенно необыкновенная женщина, громадной силы духа и любви. Чем больше я живу, тем более понимаю ее роль в их жизни" 11-4 .

Ссылки: