1880 год, Питер

Вылетела я снова на свободу, благодаря тому, что в больнице мое письменное слово не потеряло своей силы. Напротив, там в спокойную минуту я могла лучше обдумать свою речь и придать ей именно такой оттенок, который мог бы повлиять на лиц, имевших власть выпустить меня.

Возвратясь к Дяде, я, хотя и потеряла к нему личную привязанность, но все-таки простила ему то, чего, может быть, не простил бы мой отец. Я ведь уверена была, что он поступил со мною жестоко, подобно услужливому медведю, пустившему камень в пустынника ради его же блага. Поняв отлично, к чему приводят противоречие и настойчивость среди таких людей, я на первых порах приноровила образ своей жизни к их взглядам, т.е. позволила оставить в виде компаньонки сестру милосердия. Сама назначила себе отдых от лекций на целый месяц, зная, что по случаю "болезни" меня освободят от 1/2 годичных репетиций перед Рождеством Христовым. Пользовалась прогулками, чтением, да обдумыванием дальнейшего, вполне гарантированного, свободного и самостоятельного существования своего в столице.

Во время прогулок я не замедлила заглянуть в свою бывшую квартиру, там уже не было студентов. М. Прес приняла меня радушно, но меня уже не подкупала ее любезность, и до сих пор я подозреваю, что и она и г. Ерлыкова были никто иные, как благонамеренные слуги политических ловушек и интриг, отдающие квартиры подешевле и ловящие без разбора всех, кто по их мнению подозрителен. Даже студенты могли быть интриганами заодно с ними. Не знаю, сам черт не разберет этих Питерских современных трущоб. Я со своей стороны просила только М. Прейс сказать мне, кто мой "незнакомец", и где его найти, чтобы возвратить кольцо, так как в 24-м * его не оказалось. Это был столь же ложный адрес, как и мнение Давыдова и Дяди (будто бы со слов незнакомца), что он один из парикмахеров Васильевского Острова.

Я перебыла везде и нигде не нашла его. М. Прес также не указала мне его адреса, а решила пригласить его к себе. Незнакомец явился на минуточку, принял свое колечко, на признательность мою за его попечение отвечал лаконической фразой, что в этом нет ничего особенного, ибо он знает столичную необузданную толпу и считал своим долгом вступиться. Вообще, был тороплив, смущен, даже не присел и имени своего все-таки не сказал, мгновенно простясь с нами. С тех пор я его не видала и сохранила только копию с его колечка, как средство когда-нибудь разгадать загадку.

Что касается до отдыха, назначенного себе, то я знала, что он, как период отчета прошлому и постоянного наблюдения за воззрениями на себя окружающих, для меня не менее тягостен всего пережитого. Я истощила все силы, чтобы с честью вынырнуть из той страшной пучины, в которую кинула меня судьба, и теперь казалась так слаба, что жаждала дружеской поддержки и как-то страстно искала ее. Во-первых, письменно у Феликса , но он, хотя и понимал меня даже не читав дневника, и говорил, что будь он со мною, ничего бы не случилось, однако обещал приехать не ранее весны. Чуяла я, что его удерживает нечто особенное. Мечтала я также найти своего вещего Светоча - Вл. Мих. и просить его помощи в упущенных занятиях, когда поселюсь на квартире. Эта мечта виднелась мне яркою звездочкою и сулила такое утешение, какое и во сне не снилось. Хотелось мне предстать победительницею перед лицом того, кто толкнул на борьбу, дав уверенность и силу...

Но эта поддержка впереди, а теперь явился только "Дедушка" - такой странный, осторожный, избегающий меня. Я до того обозлилась этою переменою, до того верила в его горячую привязанность, так нуждалась в той нежной ласке, к которой он меня приучил, что вдруг сама вся изменилась, увидев его овладевшим собою. Я сама стала воплощенным огнем, я даже не узнавала себя, уверенная в том, что сумею устоять, коли будет нужно, иногда положительно переступала границы и готова была, кажется, жертвовать собою только бы добиться прежней ласки.

Но "Дедушка" был непреклонен. Тогда я вынесла страшную муку разочарования в нем, видя возникшую в себе страсть, вызванную к... (непонятно) орудию для достижения прежней ласки и необходимой дружеской поддержки. Я шла вперед, но, конечно, поборола ее и не узнала В.П., признала "Дедушку" за пустого ловеласа, который достиг своей цели, да и плюнул на ту, которая, действительно, как "дито невинное" доверялась ему с искренней привязанностью и так сильно нуждалась в поддержке.

Мы помирились с "Дедушкой" едва через полгода (об этом же переходном времени можно судить по некоторым необузданным письмам моим к нему). Великое утешение доставила мне несравненная Тетя-Мама моя. Она долго не знала, живя в Смольном, о моем несчастье, потом, конечно, пользовалась сведениями из уст любимого брата и, наконец, через 2 недели приехала к нему, где встретилась со мною. Боясь за ее годы и слабую голову, я старалась передать ей свою ужасную драму в самой мягкой, но ясной и последовательной форме. Бедная, любящая, нежная старушка моя содрогнулась от этого рассказа, даже не в силах была слушать до конца, но отлично поняла все, постигла, насколько исказили ей рассказ, как исковеркали мою жизнь, как пагубно очернили мою репутацию, или, вернее, мнение обо мне и просила меня лично разъяснить все это каждому, а сама побежала к "Платону" поделиться своим горем за мои ненужные страдания и своею радостью о том, что надо мною тяготела только клевета, а не истина.

Однако, Дядя не поверил, что я все помнила (конечно, сознаться в своей ошибке нелегко), а читать мой дневник, как доказательство сознания всего бывшего, не исключая нелепых подробностей, все кроме кузины Любочки отказались. Барышня же, делавшая копию с 1-й тетради, писанной карандашом, отказалась кончить эту работу, потому что плакала, писав. Родные, конечно, спокойно повторили:

"Ну что ж это не новость, не в первый раз приходится ей дурить, а теперь поделом: не суйся мол в дела нигилистов, да ненужное ученье".

Верю, что по своему они пожалели меня и помолились о возвращении на путь истинный, но тяжелее всего было мне узнать, что брат Алеша взял деньги из моего же капитала и заплатил дяде и в больницу, за какую- нибудь неделю 150 рублей, не спрося даже меня. Заплатить за свои собственные страдания - это долго было свыше моих сил. Я требовала возвращения этих денег и едва через год примирилась с подобным расходом.

Спустя месяц, я нашла крошечную чистенькую комнатку у одной простой немки, жены жандармского служивого, за 6 рублей в месяц с мебелью, против самого училища нашего и была счастлива, переехав в этот сходный уголок. Одна беда, - обедать приходилось ездить к нашим. И едва через месяц я нашла обед за 9 рублей в месяц в одном милом семействе, которое квартировало в том же доме, где и я, а познакомилось со мною через бывшую гувернантку мою. Но уютная комнатка моя всего месяц послужила мне, потом в ней появился страшный ядовитый смрад по случаю какой-то таинственной фабрикации в соседней квартире. Свидетелем этого смрада был Владимир Михайлович Вороновский . Поселясь самостоятельно, я написала ему письмо, он выразил желание повидаться со мною у брата своего Мих. Мих., куда я и отправилась вечером. Давыдов , конечно, успел насплетничать там, и придя, я, хотя и встретила там радушный прием, но один из студентов, как бы невзначай завел разговор о заведении Мержиевского , а супруга Михаила Михайловича показала карточку М. Давыдовой, думая, не возбудит ли ревность это изображение.

Одним словом, видно было, что каждый слыхал нечто, каждый воображал причину "расстройства" по-своему, но эффекта от испытания не получилось. Я была по-прежнему весела и интересовалась только условием насчет своих занятий. "Верный друг" мой утешил меня словами: "Вы все та же Ю.П.", заниматься обещал приходить ко мне через день. Начались эти занятия, но сколько пытки дали они мне! Я не узнавала своего друга, я видела в нем холодного чужого педагога, дающего урок час и быстро исчезающего. Во все время он ни разу не спросил меня, каково мне, и точно не знал о всем перенесенном мною. Это страшно мучило меня, а когда я оставалась одна с книгою, то часами держала ее в руках, а мысли витали в разжевывании недавно прошедшего.

Ссылки: