Юличка Красноглядова (по мужу Вайнштейн)

До 7-8-летнего возраста она прожила с отцом безвыездно на родном хуторе в Полтавской губернии. Города не видала. Остальные годы до замужества провела в Сергеевке у тети, занятая по уши хозяйством, и лишь один раз, случайно была в театре: смотрела в Курске оперетку "Зеленый остров". Казалось, выйдя замуж за любимого, давшего ей возможность не только часто ездить по бесплатным билетам в Курск, но и в Москву, молодая женщина должна была наброситься с жадностью на наряды, театры, удовольствия. Ничуть не бывало. Все заботы, стремления были прежде всего обо мне, затем о детях, но не о себе. Она долго не могла свыкнуться с тем, чтобы называть меня на "ты", и нередко сбивалась с такта, как говорят музыканты. Почему? "Не знаю, - бывало, отвечает мне незабвенная, - язык не поворачивается". А затем: Гриша много работает, мало отдыхает; Гришу надо подкормить; Грише надо привести в порядок белье, платье и т.д. и т.п. до бесконечности. Я начал службу на самой пьяной железной дороге - Московско-Курской, работал там беспрерывно более 27 лет, однако пьяницей никогда не был: миновала меня чаша сия. Пьяным помню себя лишь один раз. В начале своей работы на транспорте, молодой еще, неопытный, попал я как-то в Курске в компанию матерых железнодорожников, устроивших в трактире попойку по случаю получения жалованья. Начали с того, что пили водку и пивом закусывали, то есть каждую рюмку водки запивали стаканом пива, считавшимся закуской. Факт. Конечно, я быстро обалдел и еле-еле добрел до квартиры, вспоминая фразу Расплюева из "Свадьбы Кречинского": "После попойки в Курске - не жить". Да, не жить. Меня тошнило, душу выматывало. Что было дальше - не помню, но в конечном счете все же уснул на своей постели. Утром оказалось, что спал в одном сапоге. Повторяю, это было очень давно, за несколько лет до моей женитьбы, и об этом я, как-то случайно вспомнив, рассказал Юличке. Конечно, шутя, она часто вспоминала этот эпизод, присовокупляя: "Все знают, как папа, пьяный, спал в одном сапоге после кутежа в трактире".

Юличка, как я уже упоминал, все делала спешно, точно на пожаре. Она вела большую переписку со своими родными, с детьми. И каждое письмо писалось нервно, спешно, за несколько минут до отправки письма или отхода поезда. На моем чернильном приборе были две чернильницы: одна с чернилами, другая - пустая. Кто-то зачем-то налил в пустую чернильницу воды. Как-то Юличка, по обыкновению спешно, торопясь, писала кому-то письмо; мне пришла в голову мысль пошутить: ловко, незаметно убрать чернила и поставить на это место вторую чернильницу с водой. Макнув два- три раза перо в воду, она обнаружила мой фокус и стала меня бранить, а я нашел повод для упрека: "Мамочка так всегда торопится, что пишет письма даже водой, керосином, нефтью - чем угодно, лишь бы скоро". Эта шутка ей не нравилась, надоела, и она вспоминала, как я, пьяный, спал в одном сапоге. Можно ли такие эпизоды называть ссорой? Нет, нет и еще раз нет.

Пройдя длинный жизненный путь, на склоне лет, мне не стыдно сказать, что со времени своей женитьбы я не знал других женщин. Был один случай в Серпухове, когда я был на грани измены жене. Юличка своим женским чутьем обнаружила, своевременно предупредила мое падение и затем никогда не вспоминала об этом. Так до последних дней била ключом ее яркая жизнь, изумлявшая окружающих и всех, кто близко подходил к этому замечательному человеку. Она верила в жизнь, обязанность служения семье и всех нас увлекала своим примером. Поныне звучат еще в моих ушах ее правдивые слова: "Меня не будет, вспомнишь, Гриша, обо мне, но будет поздно". Да, она отдала мне и детям все лучшее, что было в ней самой и ее прекрасной многогранной жизни.

Ссылки: