Вайнштейн Г.М.: Начальник отделения эксплуатации Пермской железной дороги

Администрация управления дороги отнеслась ко мне радушно, предложив остаться в Перми и не ехать в Вятку, как мы собирались с мамочкой - чтобы быть ближе к Москве.

Город Пермь оказался таким же, как и многие, известные мне раньше губернские города. Разница заключалась разве лишь в том, что пермяки "окали" несколько протяжнее владимирцев, да еще улицы, расположенные параллельно течению Камы, именовались улицами, а расположенные перпендикулярно течению реки именовались проулками. В тот же вечер я отправил Юличке пространное письмо с подробным описанием своих первых пермских впечатлений и для шутливого запугивания послал вырезанное из "Губернских ведомостей" газетное объявление о продаже медвежонка, присовокупив, что в Перми медведи свободно разгуливают по улицам города.

Ни объявление, ни сообщение о медведях на улицах, как и следовало, моего друга не запугали. Она мне через несколько дней писала: "Напрасно, дорогой, меня запугиваешь. С тобой мне и нашим детям всегда будет хорошо".

Очень сожалею, что это милое письмо не сохранилось. Через несколько дней я совершил поездку по своему будущему отделению, познакомился с линейными сотрудниками, осмотрел станции, пути, пакгаузы и вступил в должность, приступив к руководству технической работой отделения. Тут мне прежде всего помог пример Шауфуса , который сам все умел делать, все знал, всем интересовался до мелочей. Он сам мог заменить любого работника на транспорте - до кочегара, стрелочника включительно. По мере сил я всячески стремился ему подражать, и как будто небезуспешно.

Необходимо отметить особое положение в то время окраинных дорог, в том числе и Пермской железной дороги . Эти дороги обслуживались тогда в большинстве случаев "летунами", изгнанными за разные провинности с центральных железных дорог и скрывавшими на окраинах свое прошлое. Были и обладатели фальшивых паспортов. Все они перекочевывали с запада на восток по мере сооружения на окраинах новых дорог, развития рельсовой сети на Урале, затем в Азии. Все же на Пермской дороге был небольшой, но крепкий костяк транспортников, желавший и умевший работать. На этих людях я и сосредоточил свое внимание, близко с ними сошелся и стал успешно работать, вникая во все мелочи. Пермская дорога была, конечно, своеобразной и по своим топографическим условиям не была похожа на центральные Курскую и Нижегородскую дороги, поэтому мне приходилось не только внимательно давать каждое указание, но и самому изучать местные технические условия. Все это видели и как будто ценили. Короче говоря, начало на новом месте было хорошим, но не обошлось без инцидента: жандармская полиция , коей был послан мой паспорт для регистрации, возвратила его с уведомлением, что я "допущен временно" к должности начальника отделения.

Как временно? Почему? Никто из администрации дороги объяснить не мог. Имея в руках приказ министерства о назначении на Пермскую дорогу, 91 1 я заявил начальнику движения, что если я тут не нужен, не желателен, то могу уехать. Меня просили не задирать жандармов, у которых свои взгляды, не придавать значения этой мелочи, так как основой является приказ министерства, а не жандармская бумажка, не подлежащая оглашению. В дальнейшем выяснилось, что жандармерия наводила справки обо мне как о близком родственнике Семена Вайнштейна , члена Петербургского Совета рабочих депутатов 1905 года. К концу июля я нанял в городе квартиру, оформил перевод ребят из серпуховских гимназий в пермские и решил ехать за семьей.

Конечно, мне потребовался отпуск и вагон для семьи. Пропуск служебного вагона министерство разрешило через Батраки-Челябинск из-за каких-то затруднений в Московском узле. Я подчинился, но, когда я собрался уже ехать, принесли мой рапорт об отпуске с такой резолюцией помощника начальника дороги Серикова : "Разрешить отлучку без содержания". Такого афронта я не ожидал и посчитал это не без основания личным оскорблением - никто не имел права мне отказать в том, чтобы привезти семью к месту работы.

Взволнованный, я пошел в кабинет к Серикову и заявил ему: "Не знаю, почему находите нужным плевать мне в бороду, ведь вы меня почти не знаете. Но это дело ваше, а мое право защищать свою честь. Хорошо, я уеду без содержания, но больше сюда не вернусь, а на ваши незаконные действия буду жаловаться министру". Повернулся и ушел.

Через некоторое время пришел ко мне в кабинет стариий ревизор Лобанов, принес новую бумажку за подписью Серикова о разрешении мне отпуска на три недели для поездки за семьей с сохранением содержания и передал, что Сериков просит его извинить, он искренне сожалеет о случившемся. Он, мол, тут ни при чем - это дело рук Чурилова , который будто бы ввел Серикова в заблуждение, пользуясь его неосведомленностью в денежных расчетах. Я предал этот эпизод забвению, но в дальнейшем убедился, что Чурилову надо доверять с оглядкой. Я уехал в Серпухов через Вятку и Москву, а служебный вагон направили порожним через Челябинск. Дома я застал свою семью в хлопотах по сбору в дальний путь. Дети успешно сдали переводные экзамены: Леля - в восьмой класс, Шура - в седьмой, Володя - в четвертый, Вася - во второй, а Варюша успела поступить в первый класс гимназии. Остальные еще не доросли до учебы. Всех мне удалось без особых хлопот устроить в пермских учебных заведениях, кроме "реалиста" Васи, для которого не оказалось свободного места в переполненном втором классе Пермского реального училища. Но в конечном счете удалось и Васю устроить. Конечно, мамочка замоталась до отказа в сборах в дальний путь, но к сроку все было готово.

Накануне отъезда из Серпухова нас пригласили в квартиру начальника станции, где товарищи и сослуживцы устроили нам прощальный обед. Было парадно, пышно, многолюдно. Вновь тосты, речи, подношения, адреса и т.д. в этом роде. Мамочка сияла не меньше, а может быть, и больше меня. Как водится в подобных случаях, все присутствовавшие на обеде болтали не в меру, болея "недержанием речи", как говорят врачи. Помогал прислуживать обедавшим гостям проводник Пермской дороги Колчанов, приведший в Серпухов для нашего переезда служебный вагон. Колчанов с нескрываемым удивлением глядел, как меня чествовали, так, как будто он ничего подобного не видел. Так, по крайней мере, он уверял моего старшего брата Лазаря , сопровождавшего нас затем от Серпухова до Перми. У Лазаря в это время был отпуск, он стремился мне помочь, быть полезным. И ему эта первая дальняя поездка доставила удовольствие. Он впервые увидел восточные окраины: Урал, Волгу, Каму. Правда, мой служебный вагон и другой, с вещами, на всем протяжении от Серпухова до Перми следовали с товарно-пассажирским поездом, так называемым "Максимом" ("крути Гаврила"), но тем легче было знакомиться с порядками на окраинных дорогах, по которым я проезжал впервые. В общем, все шло гладко, кроме одного эпизода в Самаре, нас всех взволновавшего.

Воспользовавшись объявленной в Самаре длительной стоянкой, Володя с Васей отправились осматривать город. Конечно, часов они при себе не имели, проверить время не удосужились. А так как по инициативе Володи попали в кино, то об отходе нашего поезда, видимо, забыли основательно. Время шло, уже оставалось до отхода поезда несколько минут, наше волнение достигло апогея. Я решил отцепить свой вагон в Самаре и приступить к розыску Володи и Васи. Но оказалось, что заявить об этом уже поздно - до отхода поезда оставались считанные минуты, и я приказал проводнику Колчанову отцепить наш вагон на месте, без ведома дежурного по станции, хотя это представляло чрезвычайную опасность. Но что-то задержало на несколько секунд отправление нашего поезда, и в это время появились запыхавшиеся ребята. Маленький Вася ревом ревел, а нашему восторгу не было предела. Колчанов успел накинуть и завинтить уже снятую было вагонную стяжку. Все обошлось благополучно, и никто из станционных агентов не узнал о моих действиях и волнениях наших.

Кроме моего брата Лазаря с нами в вагоне ехала Женя Красноглядова , направлявшаяся через Челябинск в Иркутск к своему жениху М.И. Рождественскому , ссыльному политпоселенцу.

Проезжая по Самаро-Златоустовской железной дороге, я вспомнил рассказ моего сослуживца по Серпухову, инженера Антонова, когда-то работавшего на постройке этой дороги, о пограничном обелиске на границе Европы и Азии , который он сооружал.

При строительстве возник вопрос, с какой стороны обелиска укрепить доску с надписью "Европа" и с какой стороны - с надписью "Азия". Оказывается, надпись "Азия" должна находиться на европейской стороне, а надпись "Европа" на азиатской стороне обелиска.

Пограничную полосу нам пришлось пересекать два раза: при проезде из Европы в Азию по Самаро-Златоустовской дороге и затем, через сутки, на Горнозаводском участке Пермской дороги, между станциями Азиатская и Европейская, при проезде из Азии в Европу. Не знаю, как на других, но на меня эти обелиски произвели чрезвычайно сильное впечатление.

Мне говорили, что в 3 верстах западнее станции Хрустальная сохранился пограничный столб на границе Европы и Азии времен Николая I , чуть ли не периода декабристов. Этот столб стоял на большой дороге, так называемой Владимирке, по которой шли в Сибирь кандальные арестанты . У этого столба, при входе в Азию, обычно объявляли привал, отдыхали, прощались навсегда с родной землей. Агенты, работавшие на Урале с конца 1870-х годов, рассказывали мне, что на этом столбе они видели сохранившиеся карандашные надписи прощальных приветов многих крупных политических деятелей, шагавших в Сибирь в кандалах. Были и польские надписи деятелей восстания 1863 года.

Пока мы устраивались с квартирой в Перми, пришлось несколько дней прожить в служебном вагоне, стоявшем в тупичке у здания управления дороги. Наконец, переезд нас на квартиру был закончен с помощью брата Лазаря, предсказавшего нам в Перми счастливую жизнь, так как во время перевозки наших последних вещей шел дождь. Таково, пояснил он, народное поверье. Устроились мы в доме машиниста Пермского депо Сапегина сравнительно хорошо: просторно, тепло, уютно. Мы занимали во втором этаже пять комнат, отдельную кухню, кладовую и прочие помещения. Освещение электрическое. За все платили около 50 рублей в месяц . Я ушел с головой в работу, дети готовились к началу учебы, а мамочка хозяйничала, довольная базарной дешевизной. Заяц, например, стоил без шкуры 5-10 копеек. Почему так дешево? Оказалось, на Урале народ зайцев не ест, так как имеются в избытке баранина, телятина, куры, утки, гуси и прочее. Зайцев тогда охотники не стреляли, а ловили капканами для использования шкурок. В городе заячье мясо ели немногие, не умели его готовить. Я встречал и чудаков, не евших баранины. Мамочка артистически шпиговала зайцев, и мы ими объедались.

Брата Лазаря я отправил домой из Перми не по железной дороге, а на пароходе по Каме через Нижний Новгород. Он был очень доволен - впервые совершал столь дальнюю поездку на пароходе. Так началась наша жизнь на Урале, вдали от близких, родных. Мамочка, как искренно и глубоко веровавшая, конечно, посещала церковь, горячо молилась о ниспослании нам всяких благ. Она не была ханжой, но верила искренно, и эту веру нельзя было не уважать.

Не могу не вспомнить курьеза с использованием телефона , установленного в моей квартире для служебных надобностей. Такие служебные телефоны были в квартирах всех старших агентов дороги, но пользовались этими телефонами преимущественно для разговоров о чем угодно, только не о службе. Лишь в случаях крушения поезда или иного необычайного происшествия старший телеграфист извещал начальство по этим телефонам о случившемся. Ночью старший телеграфист не смел беспокоить начальство. А если случалось что-либо из ряда вон выходящее, он звонил домой начальнику конторы движения А.И. Болотову .

Алексей Иванович сам давал указания или же звонил начальнику движения, который связывался со старшими представителями служб, а те уже решали, надо ли ночью беспокоить начальника дороги. Такова была субординация. Я объявил телеграфистам, что, не изменяя порядка, установленного администрацией дороги, требую звонить мне на квартиру в любое время дня и ночи не только о происшествиях, но и о всех запросах, поступающих с линии, требующих разъяснения. Выслушав текст таких депеш, я тут же диктовал ответ или же разъяснял, что та или иная депеша терпит до утра. Такая беспрерывная круглосуточная работа произвела фурор. Спрашивали:

"Когда Вайнштейн спит, почему не дает себе покоя?" Наконец, можно ли отвечать по телефону на депеши? Мало ли что там телеграфист напишет, ведь возможны и серьезные злоумышленные действия.

Проработав в Перми более десяти лет, я ни разу не имел никаких недоразумений с телеграфом на этой почве. Мне кажется, что в таких случаях все основано на взаимном доверии друг другу, уважении. Телеграфисты быстро привыкали к такой работе и меня не только почти не беспокоили зря, но не было ни одного случая искажения моих депеш, надиктованных по телефону.

На транспорте в мое время работало немало нечестных, недобросовестных людей. Везде были непорядки, злоупотребления, кроме доставки носильщиками ручной пассажирской клади, и, я думаю, только потому, что взаимоотношения пассажиров и носильщиков основаны на взаимном вынужденном доверии. Тут нет квитанций, расписок, а в то время и камер хранения еще не было. Носильщики хранили ручные пассажирские вещи у себя, под прилавком, в уголках, за печкой. Обслуживая одновременно нескольких пассажиров, можно ошибиться, спутать вещи, но не было случая, чтобы носильщик утаил какую-либо вещь или пассажир, поручив носильщику, скажем, две вещи, потребовал три или больше. А ведь и среди пассажиров немало воров, жуликов. Однако слово было и оставалось крепче письменного обязательства, расписки. Такова людская психология. То же было и в моих взаимоотношениях по телефону с телеграфистами. Короче говоря, я сразу на Урале так построил взаимоотношения с окружающими, что ко мне относились с уважением. В начале учебного года, в сентябре 1908-го, нас с Юличкой избрали в родительские комитеты мужской и женской гимназий, нагрузили общественной работой. Если не ошибаюсь, это был один из первых случаев избрания женщин в родительские комитеты , так сказать, начало женского равноправия. В то время в женских гимназиях директорами были мужчины.

Приблизительно в октябре у мамочки случился выкидыш. Случилось это ночью, под утро. Знакомых врачей, кроме своих, железнодорожных, у нас еще не было. Естественно, пришлось обращаться по телефону к железнодорожным врачам. Спросонья, конечно, отнекивались, и лишь после долгих переговоров приехал местный участковый врач А.Н. Чернеевский , или Черняевский, как он себя называл для некоторого сходства с известным генералом русско-турецкой войны Черняевым. Опытная акушерка уже была на месте. Черняевский даже в комнату мамочки не зашел. Он давал указания, советы акушерке из соседней комнаты, заявляя, что опасается занести заразу. Какую заразу? Осталось невыясненным. К счастью, все окончилось благополучно, мамочка быстро стала поправляться, а через несколько дней и с постели встала.

Старшие дети наши - Леля, Шура, Володя, Вася - учились весьма усердно, даже Варечка, поступившая в первый класс гимназии, старалась не отставать от старших. Остальные еще были малышами. Если Машу можно было считать не по возрасту солидной, степенной девочкой, то Боря и Коля - почти ровесники - были отчаянными сорванцами. Если Маня играла с равными себе девочками, то Боря и Коля водили компанию без разбора со всеми встречными-поперечными: лишь бы было весело.

Нам пришлось сменить квартиру: из дома Сапегина переехали ближе к гимназии и месту моей работы - конторе отделения, помещавшейся в здании управления дороги. Первое время, в хлопотах, не обращали внимания на частые отлучки Бори и Коли. Затем проследили - оба оказались верхом на заборе в компании сына ближайшего лавочника по имени Васька. Этот отчаянный мальчишка по прозвищу Васька-лавочник, не скажу, чтобы был плохим, но его удали и шалостям не было предела.

Забраться не только на высокий забор, но и на крышу сарая или соседнего дома он мог, как кошка, в два счета. Коля и Боря, естественно, ему подражали, что представляло некоторую опасность, и страдали при этом штанишки, чулки, курточки, рубашки, башмаки. Костюмы ребят приходилось беспрестанно чинить, штопать и вне всяких сроков реставрировать. Сначала это нас печалило, а затем привыкли, уверенные, что мальчишки не могут не шалить, не могут не быть "отчаянными", как выражалась покойная мамочка.

Немало было тогда хлопот и с Васей . Он был во втором классе реального училища, но шалил, как приготовишка. Жалобам на его шалости не было предела.

В это время оканчивалась постройка линии Пермь-Екатеринбург через Кунгур - фактически удаленный территориально второй путь старой Горнозаводской линии, но меньшего протяжения, со смягченными уклонами. Эта новая линия готовилась к сдаче в эксплуатацию, ее должны были присоединить к моему II отделению. Начальник дороги потребовал, чтобы я поселился в Перми II (Заимке) , куда примыкала новая линия. Туда же предстояло переместить и мою контору.

Приблизительно в это время состоялся первый на Пермской дороге съезд начальников отделений для выработки плана работы и согласования наших действий.

Начальником Екатеринбургского отделения был Топорнин , коренной уралец, а на Вятское отделение был назначен начальник движения Самаро- Златоустинской дороги старик Болотов , у которого я когда-то был в подчинении. В бытность мою начальником станции Золотухино - в начале 1890-х годов - Болотов короткое время был начальником движения Московско-Курской дороги. Мы помнили друг друга, встречались на Урале почти по-дружески, хотя по возрасту и служебному стажу Болотов был значительно старше. У меня поныне сохранился любительский снимок "трех китов", как нас называли тогда на Пермской дороге. Снимок сделан в моем служебном кабинете, во время нашей работы, очевидно, весной 1909 года.

Ссылки: