 |
Знакомство Ульяновой А.П. с Григорием Андреевичем Гершуни
Видала моя квартира и Григория Андреевича Гершуни . Это было весной 1903 года. Мы только что закончили обед. Две медички, занимавшие у меня комнаты, ушли к себе. Я убирала со стола.
фото Руководитель боевой организации эсеров Г.А. Гершуни
В это время входит молодой человек и спрашивает, можно ли увидеть Ульянову?
- К вашим услугам?,- говорю.
- Я Гершуни. Вы, вероятно слышали обо мне от "бабушки"? Она сказала, что вас можно застать только после четырех часов. Вы не отдыхаете после службы? - быстро проговорил Григорий Андреевич.
- Нет, пожалуйста. И я от "бабушки" о нем слышала, как о человеке выдающемся, ценном организаторе партии социал-революционеров. Слышала и от Елены Ивановны Аверкиевой . "Вот они Гуси какого вида, - невольно вспомнилось его конспиративное имя в устах девочек Аверкиевых. И в ожидании, что скажет, смотрю в его бездонные голубые глаза, которые казалось целиком поглощали и видели тебя насквозь. И с нахлынувшим доверием потянулась к нему рука. Правда я немного растерялась, как всегда пред "большим" человеком берет оторопь, но его симпатичное лицо, простые откровенные речи о делах совсем не простого характера, сразу вызвали и меня на откровенность. Я сообщала, что в Самаре в сущности нет сплоченной организации. Так, спорадически привозится литература. Можно сказать, стихийно, без всякого усилия, завязывались знакомства и в городе и в деревне, особенно с учителями. Усадила его за стол, предложила пообедать. Он не отказался, а после щей и творожников, выпить чай. За чаем говорили о том, кто и из какой среды есть свои люди. Вот в Земской управе, говорю, среди статистов социал-демократов целая уйма. Подождите немного, у нас будет еще больше. Очень он смеялся рассказа, как я с социал-демократами размножала и распространяла Льва Толстого памятку среди солдат, как наводнили письмами казармы. Точно с луны на праздник десятки солдат получили приветствия с призывом (помог вольноопределяющийся Чарушин). И это хорошо, надо пользоваться всем, чтобы власти не думали, что мы сгинули. Слушая Григория Андреевича, я невольно любуюсь его ясными, детски чистыми глазами. Слушая тебя, о чем либо, он точно со светильником проникал вам в душу, и его умное, приветливое лицо сразу завоевывало полное к себе доверие и расположение собеседника. После этого посещения, Григорий Андреевич в короткое время заходил несколько раз. Однажды, желая, очевидно, принять вид человека беспечного, ничем в настоящий момент, кроме весны, не интересующегося, пришел с букетом весенних цветов и сам в светло-сером костюме, была в это время и другая публика. Я знала, что наезжающей публикой затевается серьезное в связи с расстрелом рабочих в Златоусте и очень не желала, помня инцидент с "бабушкой", чтобы вечером в мою квартиру "опасная" публика приходила. На всякий случай осмотрели с сыном-реалистом ход через окно уборной на крышу, с которой можно было спуститься в чужой двор. Но этот выход мог быть использован только в отчаянную минуту. Спустя некоторое время, прихожу со службы, а прислуга, открывая дверь, с улыбкой шепчет: "уже гость ждет, давно сидит". Оказывается Григорий Андреевич Гершуни сидит в кресле. Уставшее, бледное, но очень оживленное лицо.
- Слышали? - спрашивает он.
- Сейчас узнала, если вы говорите о Богдановиче ( Богданович - уфимский губернатор пристрелен членом боевой организации партии социал- революционеров 06.05.1903 в городском саду средь бела дня), и бесконечно радуюсь, что все участники скрылись, - говорю.
- И это хорошо. Но главное, что удачно наказан негодяй, с волнением говорит Гершуни, другие задумаются , прежде чем так расправляться с рабочими, как он поступил с ними в Златоусте.
- Ну, таких негодяев, как Богданович, так много, что на место одного найдутся сотни других. Я-то больше всего радуюсь, что ушли, "наказали", как вы говорите, и концы в воду.
- Ну-ну, я ведь знаю, как вы отказывались от страшных прокламаций, - улыбаясь говорит Гершуни. Значит, Мельников посплетничал, с обидой подумала я. В это время с новостями приходит Аверкиева Ел. Ив.
- А, Гуси! Ну, вот хорошо! А то пропадут и беспокойся за них, - воскликнула она. В разговорах на разные темы провели часа два-три. Мы с Еленой Ивановной очень убеждали Григория Андреевича остаться, отдохнуть в нашем краю: за Волгой в селе Рождествене в громадном имении управляющим был свой человек, о чем сказано выше. Притом он раньше говорил, что в случае нужды серьезной - "гостя спрячу". И там, действительно, можно было отдохнуть и затеряться. Но Гершуни категорически отказался: не до отдыха, работы выше головы, и товарищи ждут, говорил он. Спустя несколько лет узнали мы, что Гершуни из Саратова направился в Киев, но, не доезжая станции, был арестован по указанию Азефа (?).
Речь Григория Андреевича Гершуни на суде ярко обрисовала, каким путем русская действительность доводила энергичных, искренних людей до убеждения, что в борьбе с самодержавным деспотизмом необходим был и террор . В марте 1908 года он умер в Швейцарии, похоронен в Париже на кладбище Монпарнас при громадном стечении интернациональной массы народа.
Там уже разбирают мое добро, разбирают тщательно, долго, с требованием некоторых объяснений, хотя я сразу заявила, что это все такое домашнее, больше детское, что и объяснять нечего. Копались долго, после чего меня посадили в какой-то закуток. Оказалось после, что обыск у меня и статист[ик]а Шестакова произведен по предписанию Московского жандармского управления с приказом "арестовать, если обыск обнаружит что-либо преступное". После проверки набранного на обыске, очевидно, они справлялись телеграфом - как поступить, так как в бумагах ничего преступного не нашлось. Только поздно вечером меня выпустили. Все взятое на обыске отправили в Москву. Прихожу домой, а там с детьми сидят Пиотровские - Казимир Иеронимович и его жена и обсуждают, как распорядиться с квартирой: мальчишек они решили приютить у себя. Спустя месяца два приглашают на допрос. Вижу и мой хлам из Москвы возвращен.
Оказывается усердный конспиратор (Акрамовский), участник Учительского союза, записал мой адрес полностью, прибавивши, что "Ульянова служит в банке". Обычные стремительные вопросы, заранее утверждающие мое знакомство с Акрамовским, следуют один за другим.
Надо прибавить, что в Самаре в то время не было адресного стола и паспорта требовались только сдающим квартиру или комнату, чем я и воспользовалась, и в ответ на слова
- если вы с ним не знакомы, почему же он записал ваш адрес?, с недоумением посмотрела на вопрошавшего и говорю:
- может быть, адрес-то мой, но нужна была не я - я сдаю комнату, а иногда и две.
Жандарм даже привскочил: "может быть, может быть! Как фамилия жившего у вас летом?
- Летом? Летом у меня никто не жил: монашки ремонтировали квартиру. Впрочем, нанял было какой-то молодой человек, дал задаток три рубля, да так и не явился. А фамилию его совершенно не припомню. Да, вероятно, и не спрашивала: так какой-то смугленький, смиренный паренек - из конторщиков должно быть.
- Вы утверждаете, что Акромовского не знаете?
- Совсем не знаю, и никакими тайными делами не занимаюсь. А с таким умником, который так бесцеремонно распоряжается чужими адресами, я и лапти с ним плести бы не стала: вишь расписался - "служит в банке". Хотя дело оказалось пустяковым вообще, но меня отдали под надзор полиции, очевидно благодаря предыдущим обыскам, а может быть благодаря сделанному Азефом указанию на мою квартиру. Идиот, которого ко мне приставили, ходил за мной по пятам: каждое утро провожал до банка, а после четырех часов являлся, чтобы проводить до дому. Но осенью 1904 года я вновь переселилась в Нижний Новгород, где и живу до сего времени.
Ссылки: