Дружба Насти Ульяновой с дедушкой

При воспоминании о первых годах жизни в Приселье, невольно из всего меня, окружавшего тогда, фигура деда , с которым связаны самые светлые, неизгладимые, детские переживания, встает как живая.

Первое время его всегда серьезное лицо меня пугало, и я невольно сторонилась. Няньке, с переселением в новую семью, приходилось гораздо меньше обращать на меня внимания. Там дома при матушкином хозяйстве мы почти всегда были вместе. Здесь не то: если нянька и не уходила с мужем и работницей в поле, то и дома спешной работы было достаточно. Мне, набалованной матушкой, без ласки было тяжело. Я сделалась обидчивой, молчаливой и всякие пустяки вызывали поток слез.

Однажды нянька долго не возвращалась с поля, и я решила, что она совсем меня забыла из-за дяди, как я называла ее мужа. Солнце стремилось уже за рощу и кругом все погружалось в унылый мрак, принимая причудливые формы. Мне становилось жутко и холодно, но уйти с завалинки не хотелось, все надеялась увидеть няньку. Наконец терпение мое истощилось, я начала тихонько плакать и причитать. Самое горькое было то, что матушка не слышит меня. От тихого причитания я перешла к громкому рыданию и не заметила, как подошел дедушка.

"Полно, Настюша, плакать! Нянька твоя скоро придет. Пойдем лучше помогать бабушке, собирать ужин. Скоро придут наши молодые - голодные, усталые и ворчать начнут, что мы тут зря плачем, а о них и не заботимся!, - говорил дедушка, поглаживая меня по голове. Я с ним вполне согласилась, и слезы мои высохли. С этого вечера я перестала сторониться деда. Напротив, с радостью выполняла его поручения и скоро сделалась постоянной его помощницей и в огороде и в саду, если только не нужна была кому-нибудь дома. Дед ласково указывал, как делать и умел настоять на выполнении заданного. Скоро строгий, казалось, недоступный дед стал для меня простым хорошим другом.

Серьезным отношением к моей работе он приучал меня к тщательному выполнению ее. Я поддерживала ветки, когда дед подвязывал ягодные кусты, таскала частокол для поправки изгороди, полола грядки, или копошилась с дедом около парника, погреба, который был устроен на славу.

Все работы сопровождались разговорами. На все вопросы дед отвечал серьезно, внимательно. Говорил он негромко, понятно, говорил не переставая работать. Скоро я привыкла к деду, приросла к нему, как былинка к корню старого дуба. И жизнь моя, опять совершенно случайно, устроилась тепло и радостно.

Надо сказать, что у соседей не было ребятишек моего возраста, да и предыдущая моя жизнь с матушкой приучила меня к обществу взрослых.

Поселилась я в доме деда через год-два после освобождения крестьян от помещиков. Но крестьяне считались еще временно-обязанными, ходили на барские работы, два-три дня в неделю. Время было тревожное. Кругом шли разговоры, как бы лишний клочок земли не перепал от барина мужику, часто шли шумные разговоры и в нашей избе.

Особенно горевали крестьяне, что на их долю отвели "как нищему гром", небольшую березовую молодую рощицу, годную только на дрова. Тогда как рощи хвойного, строевого леса красовались кругом среди крестьянских полей. К деду иногда приходили не только соседи, но и из других деревень, потолковать об общих делах. У нас на стене висели планы земли, крестьянам отведенной и барской. Но в них я ничего не понимала. Видела только, что к деду относились с почтением, со вниманием слушали его. Послушать, потолковать с Федоровичем обыкновенно приходили в праздник после обедни, так как дед по праздникам ходил в церковь. Летом в праздничные дни после обеда он любил бродить по полю, в лесу, или холил свой сад, подрезая и подчищая с особенным старанием.

Очевидно, природу он любил, как нежный сын. Она не раз спасала от жестоких ударов судьбы, что я узнала впоследствии. Ни в одном уголку дедовой усадьбы не нашла бы себе места крапива и лопух, все занято каким-нибудь плодовым кусточком или овощами. Очевидно, благодаря любви к природе он сумел сохранить ровное, разумное отношение ко всему окружающему.

Зимой, когда не было неотложных спешных работ, дед научил меня читать. Но по какому способу обучал он - не помню. Помню только, что в виде поощрения обещал нарядить меня в голубой шелковый сарафан и украсить бусами. В этот период я два раза так сильно болела, что меня под образа уже клали со свечкой. Вероятно, благодаря болезни изгладился из моей памяти такой важный факт, как обучение чтению.

Ссылки: