Татищев под домашним арестом сначала в Тетюшинской, потом в Болдино

Больным и разбитым покидал Татищев Астрахань. Об отставке он просил сам, и просил многократно, обращаясь то с официальными ходатайствами, то с письмами к Черкасову. А наказанием являлись и отказы в удовлетворении этих прошений, и их удовлетворение: нельзя дорожить тяжелым трудом, не получая за него ни жалованья, ни чести, и еще труднее осознавать, что даже такого труда человека лишают отнюдь не по гуманным соображениям.

В течение нескольких месяцев после освобождения от должности Татищев еще вынужден был оставаться в Астрахани в ожидании своего преемника. Он плохо представлял, что же происходит в Петербурге, в чем его обвиняют, и никак ни от кого не мог добиться разъяснения.

В состоянии полного недоумения и прибыл Татищев 22 декабря в принадлежавшую сыну деревню Тетюшинскую Казанской губернии , расположенную под Симбирском. В самом Симбирске у Татищева был дом, построенный еще в годы руководства им Оренбургской экспедицией. Но, "избегая от людей беспокойства", как сообщал он Черкасову, "разсудил жить здесь", то есть в деревне. Дело заключалось, разумеется, не только в желании избежать "от людей беспокойства". Татищев ждал из Петербурга разъяснения своего нового статута. Снова им занимается следственная комиссия, и снова невозможно понять, в чем все же его обвиняют, чего от него хотят, что ему позволяют и что запрещают. Татищев почти искренен, когда в письме к Черкасову делится радостью, что не видит "от дел приказных досад". Однако другие дела "не менее досады наносят". Это и сожаление, что в округе нет ни доктора, ни лекаря, тогда как болезнь его за дорогу обострилась, и сетование по поводу бездеятельности воинских команд, когда вокруг свирепствуют разбои. Разбои еще должны умножиться к весне, поскольку "в житах дороговизна", а "многие крестьяне чем сеять не имеют".

Знакомые купцы и кое-кто из шляхты не оставляют Татищева вниманием и здесь. Они "с великою горестию и слезами приносят жалобы на воевод, полицмейстеров". В глазах очень многих честных граждан и чиновников Татищев - воплощение честности и порядка. Теперь он отмалчивается или ограничивается ничего не меняющими объяснениями. Но "по ревности... к пользе отечества" он не может не печалиться, особенно когда видит, что "за отдалением бедные люди скоро справедливости сыскать не могут, доходы же государственные невидимо умаляются". Люди тем чаще и основательней обращаются к прошлому, чем меньше оказывается у них возможности непосредственно бороться с пороками своего времни.

Записки Татищева пугали даже его друзей. И Василий Никитич прибегает к испытанному приему: напоминаниям о планах Петра, как они виделись ему, Татищеву. Он, в частности, говорит о намерении Петра создать Коллегию государственной экономии, которая должна была "правосудие возставить, немощным обиды и коварные ябеды пресечь". Обычные "дежурные" пожелания, на которые не скупится любое правительство, Татищев возводит в ранг плана, поставленного чуть ли не на практическую почву, причем сам-то он и действительно мог бы предложить развернутый план такой коллегии: достаточно было распространить на всю страну то, что удавалось ему воплотить на короткий срок на сравнительно больших территориях. "Петровская" коллегия должна была уравновесить доходы и расходы "без отягощения народа". Она должна была снабдить войско жалованьем, "а народ оному разорять способы и случаи пресечь", рассмотреть, "где какие подданным пользы умножить, а вреды отвратить". Эта же коллегия должна была позаботиться об училищах. Чем дальше, тем больше свои идеи Татищев вкладывает в неосуществленные проекты преобразователя.

Петр Великий для него - это идеализированный образ правителя, которому лишь время не позволило осуществить то, что, с точки зрения Татищева, надо и можно было воплотить в жизнь. Но даже и в таком виде идеи Татищева были вызовом дочери великого императора и ее наслаждающемуся жизнью двору.

Те, кто читал его Записки, боялись их обсуждать даже в узком кругу. Из письма Черкасова Василий Никитич понял, что возврат его в столицы невозможен. Черкасов посоветовал ему остаться либо в Симбирске, либо в деревне сына. Перезимовать в деревне Татищев был уже готов, тем более что необходимо было укрепить расшатавшееся здоровье. Но остаться здесь до конца жизни он просто не мог. Ему нужны были встречи если не с мыслящими людьми, то хотя бы с умными книгами, которые в его новом положении практически невозможно было и достать. И он просит Черкасова помочь получить разрешение на переезд в деревню Болдино Дмитровского уезда , "которая от Москвы 50 верст". Татищев опасается, "не будет ли то противно". А в подмосковной деревне он смог бы, если "жив будет", заново рассмотреть старые проекты упорядочения дел в стране, чтобы искоренить "горшия коварства и ябеды в судах, а немошным от сильных обиды и разорения".

Разрешение на переезд в подмосковную деревню все-таки было дано. К началу мая 1746 года Татищев прибыл в Болдино, где протекали его последние годы. Большую часть своей библиотеки он оставил в московском доме па Трубниковской, откуда ему обычно доставляли в Болдино лишь то, что нужно было для работы. Татищева очень пугала опасность гибели его рукописных сокровищ. Он неоднократно делится своими опасениями с корреспондентами, в частности с В. К. Тредиаковским , дом которого на Васильевском острове в Петербурге сгорел в ночь па 30 октября 1747 года. И, хотя сама Елизавета Петровпа изволила выделить две тысячи рублей Тредиаковскому на приобретение нового "багажа", самого дорогого для пишущего человека - своих и чужих рукописей - восстановить он, конечно, не мог. Хотя решением Сената к Татищеву были прйставлены для надзора солдаты, многие его корреспонденты, видимо, не знали, что он находится фактически под домашним арестом и что ему не разрешено выезжать из своей деревни.

Секретарь Петербургской академии наук Шумахер , через которого Татищев поддерживал связь с академией еще с 30-х годов, уже в апреле 1746 года ожидал Татищева в Петербурге, и Василий Никитич разъяснил, что он "весьма болен и к езде дальней возможности" не имеет, "разве особливое повеление понудит". Но переписку он продолжает вести активно и с Академией наук, и с частными лицами. В числе его корреспондентов оказываются и старые знакомые - А. К. Нартов и П. И. Рычков , и титулованные особы, к которым он обращается со всевозможными просьбами и предложениями.

Несмотря на заметно ухудшившееся здоровье, именно теперь Татищев получил возможность отдаться целиком научным изысканиям. Он настойчиво приводит в порядок свой основной труд - "Историю Российскую" . Продолжает также работы по завершению географических сочинений. Не оставляет своим вниманием и проблемы социально-экономические и политические. В 1747 году Татищев написал две записки: "Разсуждение о ревизии поголовной" и "Разсуждение о беглых мущчинах и женщинах и о пожилых за побег" . Несколько позднее им была подготовлена записка о пользе купечества и ремесел, а накануне смерти он заново продумывает вопрос о политических формах государственного устройства и путях ликвидации крепостного права.

Ссылки: