В 1734 году Татищеву было сорок восемь лет

В 1734 году Татищеву было сорок восемь лет. Он, конечно, был еще не стар. Но, как он сам поясняет, старость "не по числу лет разумеется". "Болезни, беды и печали прежде лет состаревают". А бед и печалей в конце 1733 года на Татищева обрушилось немало. Обострилась и его старая болезнь, в результате чего "язык... прилипе гортани". Главная причина духовного надлома Татищева, конечно, заключалась в крахе его общественно-государственной деятельности, в результате чего он оказался в "гонении неповинном" "от злодеев сильных". Отстранение его от должности главного судьи Монетной конторы и предание суду лишало его, помимо прочего, и средств существования. Ко времени написания "Духовной" дочь Василия Никитича Евпраксия была замужем за Михаилом Андреевичем Римским-Корсаковым . (Позднее, овдовев, она вышла замуж за Степана Андреевича Шепелева .) "Духовная" адресовалась сыну Евграфу .

Будучи в Монетной конторе, Татищев имел больше, чем когда бы то ни было, времени и для занятий домашними делами. Сын его в 1731 году поступил в Кадетский корпус , имея определенные познания в арифметике и геометрии, зная немецкий и латинский языки. В 1734 году Евграф еще продолжал обучение в Кадетском корпусе, и ему еще предстояло определение на службу. Несколько странно звучит в "Духовной" предостережение Татищева: "с хвалящими вольности других государств и ищущими власть монарха уменьшить никогда не согласуй". Кто эти хвалящие? Из известных нам авторов никто не хвалил "вольности других государств" в такой мере, в какой это сделал Татищев, поставив "вольность" главной ценностью для человека. И сына ли имел адресатом в данном случае Татищев, или же тех, кто обвинял его в вольнодумстве?

С отмеченным наставлением плохо согласуется общая оценка положения при дворе. Петр Великий, пишет Татищев, "великолепие единственно делами своими показывал". Нетрудно догадаться, в чей адрес направлена критика: Анна великолепие поддерживала только внешне. При ней придворные "рангами, жалованьем и другими преимуществы пожалованы". "Я, - обращается Татищев к сыну, - взирая на их стропотное житие и обхождение, никогда бы тебе оного искать не советовал, понеже тут лицемерство, коварство, лесть, зависть и ненависть едва ли не всеми добродетелям иредходят". В полном противоречии с собственной деятельностью напоминает Татищев и совет своего родителя, данный в 1704 году: "Ни на что самому не называться". Такая забота о самосохранении, может быть, и годилась для его ничем не примечательного сына, но она была решительно неприемлема для одного из самых неугомонных политических, хозяйственных и научных деятелей эпохи, каким был сам Василий Никитич. О совете отца он вспоминал обычно тогда, когда его покидали силы или возможности для борьбы. Но он немедленно забывал о нем, как только вновь открывалось поле для активной деятельности.

Татищев, очевидно, не надеялся воспрянуть ни морально, ни физически. Это состояние подавленности и надлома сказывается на всем построении "Духовной", в своеобразном покаянии и раскаянии за непочтение к религии. Если в критике религиозных и особенно церковных установлений, сказывавшихся в ряде записок Татищева, заметна глубокая продуманность, то в данном случае ощущается чисто эмоциональный экстаз. Он заставляет сына принимать то, что сам принять не может. Он, например, советует читать жития святых, "ибо хотя в них многия гистории в истине бытия оскудевают... однакож тем не огорчайся, но разумей, что все оное к благоугодному наставлению предписано, и тщися подражати делам их благим". Иначе говоря, хотя в этих сочинениях заведомая ложь, старайся подражать тому, чего никто не делал. Мысль эта гораздо резче выражена в "Истории" ("Басни правость потемняют"), хотя новгородский архиепископ Амвросий и настоял на некоторых сокращениях, дабы Татищев сведения житий "не весьма порочил". Подобен же и совет: "если бы ты... некоторые погрешности и неисправы, или излишки в своей церкви быть возомнил, никогда явно ни для какого телесного благополучия от своей церкви не отставай и веры не переменяй". Не следует также вступать в споры с единоверцами. Это может принести неприятности, "в чем, - признается Татищев, - я тебе себя в пример представлю". Оказывается, он "не токмо за еретика, но и за безбожника почитан и немало невинного поношения и бед претерпел".

Очевидно, оценивая действительные взгляды Татищева, нельзя отвлекаться от этих "бед": он никогда не мог быть до конца откровенен - его не поняли бы даже близкие. Определяя сыну круг наук, Татищев особо останавливается на своем многолетнем труде - "Истории российской" .

Она к этому времени была уже "довольной", "хотя не в совершенном порядке". Уже были примечания к ней, "дополнки", выписки из иностранных авторов. Отцу очень хотелось, чтобы это дело завершил его сын: "Если охота будет, можешь в порядок собрать и как себе, так и всему отечеству в пользу употребить". "Польза отечества" в данном случае не пересекалась с волей сильных мира сего, и Татищев как бы забывал о совете "не выдаваться вперед". К счастью, он сам смог позднее продолжить работу над "Историей". Сын же к этому явно не имел склонности.

Имелся в бумагах Татищева и развернутый план написания географии. Однако эту работу он не считал возможным завершить "без помощи государя", поскольку требовалась организация картографических работ в масштабе всей страны, а также осуществление размежевания земель.

Чувством христианского смирения и всепрощения проникнут ряд других советов Татищева. Он явно кается по случаю неудачно сложившихся семейных отношений, советует слушаться матери, с которой сам он "некоторым приключением разлучился, чрез что... обещание брачное нарушено". "Тебе, - обращается он к сыну, - нет в том ни мало причины к нарушению твоей должности". Такого же плана и совет не выказывать перед людьми ревность к будущей супруге, не унижать ее подозрениями, помнить, "что жена тебе не раба, но товарищ, помощница во всем и другом должна быть нелицемерным". В "Духовной" неоднократно звучит и неуверенность, вроде: "Может ли сие полезно быть - сего я не разумею и разсуждать не могу". Даже только что написанный "Разговор", которым Татищев, несомненно, очень дорожил и который он оставлял как своеобразное наставление сыну же, он оценивает теперь сдержанно: "Все оное верить и за истину непоколебимую принимать и содержать не принуждаю". В "Духовной" совершенно исчезает "естественное право". Порою кажется, что автор испытывает суеверный страх перед открывшимися ему истинами, и он теперь стремится отмолиться от них.

Духовные кризисы, однако, обычно способствуют и прояснению каких-то важных вопросов. (Правда, смысл их может оставаться и нераскрытым.) В данном случае обращает ка себя внимание одно немаловажное изменение ио сравнению с "Разговором". Там он преимущества дворянства оправдывал его нелегкой долей - быть готовым проливать кровь за государя и отечество в любое время и любом месте. В "Духовной" же отмечается, что "гражданская услуга в государстве есть главная, ибо без доброго и порядочного внутреннего правления ничто в добром порядке содержимо быть не может и во оном гораздо более памяти, смысла и разсуждения, нежели в воинстве, потребно". Позднее это соображение Татищев неоднократно повторит, имея в виду, что и "гражданские" вопросы в государстве зависят от подготовленности дворянства. Но если бы он пропустил свое заключение через призму "естественного права", то оно могло бы существенно нарушить логику рассуждений о целесообразности сословного деления, поскольку государственное правление совершенно иного характера занятие, нежели воинская служба, а бюрократический аппарат всегда составлялся более из разночинцев, чем из дворян (хотя и выполнял задачи дворянского государства). Не раскрывает Татищев и тезис о "добром и порядочном правлении". Ясно, что современное ему правление не было ни "добрым", ни "порядочным". Но где искать альтернативу? Напоминание о временах Петра Великого было лишь приемом, поскольку Петру приписывалось обычно то, что хотел бы видеть Татищев. Через "естественное право" Татищев неотвратимо шел к пониманию плодотворности гражданской вольности и выборной системы.

Отправляясь , от принципа монархии, которую нужно принимать как необходимое благо и неизбежное зло, он вынужден был отступать от "естественного закона" в пользу "божественного". Человеку деятельному нужен "естественный закон". Для пассивного - лучше закон "божественный". С его помощью легко оправдать и собственную бездеятельность, и логические неувязки в мировоззрении, и бессилие в борьбе со злом и его высокими носителями.

Трудно сказать, как развивалась бы моральная и физическая болезнь Татищева, если бы не поворот в настроении Анны . За внезапным падением Татищева последовало столь же неожиданное, хотя частичное и молчаливое, признание его заслуг и деловых качеств. Он отдаляется от двора, но получает весьма важное государственное поручение. См. СНОВА НА КАМЕННОМ ПОЯСЕ

Ссылки: