 |
Стогов Э.И., начало в Морском корпусе
XI. Бунин утром привез меня в корпус к Алексею Осиповичу Поздееву ; он приказал отвести меня во вторую роту, в первую камору; этой каморой заведовал Поздеев. Кадеты все были в классах. Помню окно около печки, у которого стоял я. Вдруг шум, крик по галерее, вбегают разного возраста дети; кто прыгает на одной ножке, все говорят и, пробегая более ста человек мимо меня, каждый назвал - новичок. У меня зарябило в глазах. Окружили меня, всякий хотел знать мою фамилию; привели кадета под рост мне, который дразнил и толкал меня; мне советовали не спускать; я оттолкнул; тогда заговорили, что мы должны подраться; для этого отвели нас в умывалку, составили около нас круг, фамилия кадета была Слизов. Он первый ударил меня, нас - то меня, то его подзадоривали; я ловко схватил его и, недолго боровшись, повалил Слизова, несколько раз ударил и хотел встать, как все заговорили, чтобы я бил до тех пор, пока не скажет "покорен". Я еще несколько раз ударил, Слизов молчит, остальные кричат: "бей!" Наконец, Слизов сказал: "покорен". Если бы после слова "покорен" я ударил бы Слизова, то это было бы бесчестно для меня, - таковы законы кадет.
Я вышел победителем: эту драку можно назвать крещением для новичка. Не помню, вспоминал ли я тогда, но теперь уверен, что ловкости в драке я много был обязан мальчишкам в монастырской слободе и дракам в можайской школе. На другой день меня одели во все казенное, дали расписание классов на неделю. В корпусе вставали в 6 часов, становились во фронт по каморам, дежурный офицер осматривал каждого, для этого мы показывали руки и ладони: не чисты руки, длинны ногти, нет пуговицы на мундире - оставляли без булки. Наказание было жестоко - булки горячие, пшеничные, вероятно на полный фунт, булки так были вкусны, что теперь нет уже ничего такого вкусного. После осмотра офицера во фронте раздавал булки дежурный по роте гардемарин. В 8 часов - в классы, каждый класс продолжался два часа, и мы переходили в другой класс. В 12 часов - шабаш, в каморы. С минуты вставания все наши передвижения были подчинены колоколу. В половине первого - во фронт и так шли в зал.
Весь корпус помещался в зале; зал так был велик, что еще столько же кадет поместилось бы. Говорили, что такой длины и ширины, без свода колонн, другого такого зала в Петербурге тогда не было.
Я еще учился архитектуре у старенького маленького старичка в парике - Суркова, строителя этого длинного зала; оно было в два этажа, очень светлое, с арматурами по стенам; с потолка висели вроде колоколов в рост человека гладкого белого хрусталя (люстры) с подсвечниками внутри, помнится, по четыре подсвечника в каждом, а у задней стены, по длине, стоял трехмачтовый корабль под парусами, мачты почти до потолка. Зал этот был гордость морского корпуса.
Столы накрывались на 20 человек, на каждый десяток - старший гардемарин раздавал кушанье. Кормили нас превосходно: хлеб великолепный, порции большие и можно было попросить [добавки]. Щи или кашица с куском говядины, жаркое - говядина и гречневая каша с маслом, в праздники и пирожное, оладьи с медом и проч., квас отличный, какого после не случалось пить; для кваса массивные серебряные, вызолоченные внутри большие стопы. От обеда выходили фронтом.
В два часа в классы, опять по два часа в классе, следовательно, сидели в классах 8 часов в день, кроме субботы; после обеда - танцкласс. Выходили из классов в 6 часов; в половине 8-го ужин - два блюда, суп или щи с говядиной и гречневая каша с маслом; после, по выходе из класса, вечером, давали по такой же булке, как утром.
Белье переменяли по два раза в неделю; кровати были железные, два тюфяка, внизу соломенный, а сверху волосяной, и две подушки; одеяла сначала были толстые бумажные, а потом шерстяные фланелевые, с верхней простыней. В моей каморе был старшим гардемарином Бартенев *.
Был обычай, что каждый второго или третьего года гардемарин (гардемарины до выпуска учились три года), из числа маленьких кадет, имел вроде чиновника поручений или адъютанта; меня взял Бартенев; я исполнял все его приказания: сходить за книгой, позвать кого, за то Бартенев не давал меня в обиду сильнейшим кадетам. Этот обычай был общий, каждый кадет в свою очередь был в должности ординарца и после, сделавшись гардемарином, - имел ординарцев. Этот обычай теперь покажется унизительным, и я читал в одной статье, где говорится об этом обычае с презрением, но я думаю - это близоруко! В том нет унижения, что принято всем обществом. Этот обычай, напротив, новичка приучал к повиновению; это чувство послушания с мягких ногтей сроднялось с ребенком, и я уверен, та удивительная дисциплина старого флота, если шла легко, если повиновение старшему и исполнение долга было как бы врожденно офицеру флота, то это природнялось от помянутого мною обычая в корпусе.
С глубоким благоговением вспоминаю о благодетельном учреждении морского корпуса; не знаю современных учреждений, но, как все старики, думаю, теперь ничего нет подобного! Обращаясь к своей юности, воображаю себя в настоящее время. Сын старой дворянской фамилии, служилого рода, но сын хотя честнейшего, но бедного отца, не имеющего средств уделить десяти рублей на науку для сына, - что бы со мною было в настоящее время? [Дорога только в коммунисты! Теперь, может быть, и не было бы странно это, но] тогда бедного дворянина не отличали от дворянина богатого, и сын бедного дворянина заботами правительства делался полезным слугою отечеству и государю. Теперь, где живу, я знаю много лакеев, кучеров, имеющих право на родовое дворянство, и это даже не странно. Вот если б теперь увидать не в почете детей Горовица , Варшавского - это было бы очень странно! Другое время, другие мысли. ( Горовиц , Варшавский - Стогов имеет в виду выходцев из состоятельных еврейских семей. Западные губернии, где он жил на склоне лет, входили в так называемую "черту оседлости", и здесь фамилии Горвицев и Варшавских были достаточно распространены. - Примеч. ред. издательства "Индрик", М., 2003)
Меня приняли в морской корпус без экзамена, я умел только кое-как читать. В шесть лет меня выучили, сделали офицером, и я совершенно честно прослужил, сколько умел усердно, почти 40 лет и тем, по силам моим, заплатил правительству за 6 лет хлопот обо мне. Теперь внуки мои, чтобы кончить науки в среднем учебном заведении, каждый стоит родителям до 6 тысяч рублей, да если два года не перешел по экзамену в высший класс, то отпускают на подножный корм, вот вам и готовый коммунист!
Прекрасная вещь теперь "аттестат зрелости". Меня радует этот современный прогресс, хотя немного и оскорбляет мысль, что в наш век не было зрелых. Ну, да мы, старики, привыкли к оскорблениям, вон (журнал) "Яхта" называет старый морской корпус - "Карцовщина", сделал адмирала Петра Кондратьевича Карцова нарицательным позорным именем!
Я из последних кадет директора корпуса Карцова; я не знаю, долго ли Карцов был директором, но большая часть старого флота офицеров - воспитанники Карцова. Я бы спросил оскорбителя корпуса унизительным названием "Карцовщина" - какие флотские офицеры заслужили уважение и доверие флотскому мундиру за границею и в России? Все Карцовщина!
Я не отвергаю, современные носящие морской мундир достойно поддержали общее мнение о честном мундире флота, но создала Карцовщина! Не отвергаю и того, что современные офицеры флота ученее Карцовщины, но, господа, не гордитесь, не вы ученее, ученее современная наука! Как вы теперь знаете науку, так и мы знали науку своего времени; ваши наследники будущих поколений будут ученее вас, прогресс науки идет неустанно вперед. Если вы, господин, осуждающий старый флот, - моряк, то да будет вам стыдно!
Я, остаток старого флота, слежу за реформами во флоте, вижу кой-что не нравящееся мне, но не позволю себе выразиться необдуманно и дерзко, как вы, востро - Карцовщина!
С уничтожением старого морского корпуса я видел будущий недостаток офицеров во флоте, что и оправдалось; необходимость заставила приблизиться к старому порядку. Полезные реформы делать не так легко, как кажется реформистам, которые считают важным, переменив название вещи, что создали новую вещь.
Например, вся Россия привыкла посылать по почте "страховые письма", и это название "страховое" было усвоено и понятно всему народу, но вдруг произошла глубокая реформа - приказано называть "заказное письмо". В строгом смысле русского понятия, это новое слово не выражает полного своего значения, русский человек привык заказывать мастеровому карету, сапоги и проч. Заказывать письмо почте не выражает понятия о себе. Почта не сочиняет писем, хотя ей и заказывают. Но есть такие умы, которые считают славным и новым изобретением, переменяя имя вещи, хотя вещь остается та же. Но стоит ли осуждать подобные реформы! надписывая на конверте "заказное", дозволяется улыбнуться.
Начиная с Петра Кондратьевича Карцова, я могу назвать всех корпусных офицеров и имена их вспоминаю с благоговением, эти люди занимали должности по призванию. Видал я виды в долгой своей жизни, но не могу без полного удивления и благоговения вспомнить об этих безукоризненных тружениках, обрекших себя на неустанное воспитание вверенных им детей.
Начальник роты был штабофицер; он был попечитель всего хозяйства в роте; в каждой роте было четыре, пять оберофицеров - лейтенанты, это были блюстители нравственного порядка; они дежурили поротно, у каждого в заведовании была камора, от 20 до 30 человек. Дежурные наблюдали за порядком в классах, в зале. Учебная часть вполне зависела от инспектора и учителей.
Директора Петра Кондратьевича Карцова мы редко видели; он был ранен в обе ноги, ходил не без труда. У меня был честный офицер Алексей Осипович Поздеев .
Учился я прилежно, помнил грозный палец отца и обещание его приехать, если буду лениться.
Вне классов и в праздники дозволялось нам играть во всевозможные игры без помехи, даже поощряли нас к физическому движению, например, зимой нам делали ледяные катки для катания на коньках, летом мы не сходили со двора, разнообразные игры в мяч, в разбойники, все игры по преданию. Парадный двор принадлежал второй и пятой ротам. Бывало, кадеты двух рот на дворе, кто во что горазд, шум, крик, беготня; случалось, Петр Кондратьевич, выезжая куда-нибудь, бывало, под воротами любуется на шалости кадет и громким басом крикнет: "о-го-го! громовы детки! хорошо, хорошо!" Мы не боялись нашего директора, не переставали играть; сколько помню, любили его, что выражалось тем, что моя память не сохранила ему никакого прозвища и почти не упоминалось его имя, тогда как всем без исключения спуску не было: каждый имел прозвище, характеризующее его.
Кадет морского корпуса отличался от кадет других корпусов видом полного здоровья и большим животом: нас не стягивали, мы еще тогда ружья не знали, а кормили превосходно.
Учебный курс разделялся на кадетский и гардемаринский. Кадетский курс в математике оканчивался сферической тригонометрией, частию алгебры; науки: география, история всеобщая и русская сокращенно; иностранный язык, один из новейших, только читать. Русский язык - правильно писать по диктовке, но не строго. Инспектором был Марко Филиппович Горковенко ; на кадетские классы он редко обращал внимание, он весь отдавался гардемаринскому курсу, и как доставало его неусыпного, изумительно ретивого усердия! Непонятливый кадет, ленивый мог оставаться кадетом лет шесть, но все-таки делался гардемарином. Я кадетский курс кончил в три года.
Не помню, по какому случаю перед экзаменом был инспектор, вместо Горковенко, Крузенштерн . Весь корпус возненавидел его, ему было прозвище "слепой колбасник", "трюмная крыса" и проч., ему показывали фиги, строили гримасы. Крузенштерн тогда был на верху славы, как кругосветный плаватель, но видно, в массе кадет было больше инстинкта, чем поклонения славе. Если не забуду, то в своем месте расскажу с обязательными доказательствами, что Крузенштерн был бесхарактернейший, это был немец, умеющий ловко написать проект, но не исполнить.
Горько бы кончилось его кругосветное плавание, если б не распоряжался всем Макар Ратманов . Но об этом после.
Математический кадетский курс я кончил в классе Лоскутова . Со мною в классе был однокамерник Дешаплет; он был очень способный, но лениво учился; мы были очень дружны. Андрюша Дешаплет , боясь не выдержать экзамен, упросил меня не экзаменоваться. Я хотя был из первых по классу, но для друга согласился; сели мы за отдельный стол и объявили, что экзаменоваться не хотим. Крузенштерн, обходя классы, увидал нас отдельно сидевших. На вопрос, Лоскутов доложил, что мы отказываемся от экзамена. Крузенштерн, узнав, что мы по знанию можем экзаменоваться, подошел к нам и долго уговаривал, чтобы мы экзаменовались; мы, отказываясь, отвечали даже грубо, особенно Дешаплет. Слепой колбасник ушел от нас ни с чем. Дежурным был Поздеев; проходя по классам, увидав нас отдельно, узнав от Лоскутова, подошел к нам; помню гневное лицо его, помню задрожавшие губы, он тихо сказал: "придите в дежурную!"
В дежурной нас отлично высек Алексей Осипович, дурь наша улетучилась, мы экзаменовались и оба попали в гардемарины. Экзаменовали в гардемарины учителя гардемаринских классов весьма подробно, потом офицеры - кадет по пяти - только из математики. Как я говорил, кадетом можно было пробыть неопределенное число годов, а попавши в гардемарины, курс наук рассчитан был на три года. Попавши в гардемарины, от каждого из нас зависело быть адмиралом.
Ссылки: