Стогов Э.И. отправляется в Петербург из Иркутска 1833

Лавинский в конце лета сказал мне по секрету, что он около Рождества поедет в Питер и не вернется в Иркутск. В Иркутске, собственно, мне жить было хорошо, но человек не одним хлебом сыт бывает. Отец мой, видно, постарел, смягчился, звал к себе, да и мне хотелось окунуться в омут столичной суеты. У Лавинского я был аккредитован как приятель; могу сказать, любим им, но приедет новый генерал-губернатор, как сойдусь с ним, оценит ли он меня - еще бабушка надвое сказала. Все эти соображения решили меня проситься о переводе в Европу, что и учинил, перекрестясь.

Надеясь на перевод в уважение долголетней моей службы в Сибири, я занялся устройством зимней повозки на 6 500 верст. Корабельные мастеровые состроили мне крытую и щегольскую повозку; она вся скреплена была болтами на винтах; вместо подрезей положены были цельные полосы железа - поместительна, как корабль. В позднюю осень приехал на смену мне лейтенант Николай Вуколович Головин , я сдал ему адмиралтейство в два дня.

Выпал первый снег, я с сожалением простился с спокойною и довольною жизнью в Иркутске, сделал всем визиты, благодарил за хлеб за соль. Лавинский дал мне прощальный обед, приказал мне явиться к нему в Питере. Нагрузил я свой сухопутный корабль: соболями, лисицами, бобрами, дареным чаем и, улегшись в повозке, отправился в путь.

Что сказать о дороге? В Сибири реки - как рукава, горы упираются в небо, долины не имеют границ, как горизонт моря, леса - это неизвестные океаны. Выгоднее всего ехать на вольных: подъезжаешь к селу, у околицы встречают десяток и более мужиков, одетых по-дорожному, сидят на коренных лошадях в хомутах, выбирай любого; плата за тройку - 5-ть коп. ассигнациями на версту, везут великолепно. Выбрав мужика, подъезжаешь к его дому, самовар готов, рыбы, дичины, сметаны, меду - кушай, сколько душе твоей угодно, хозяева не возьмут ни копейки. Из Иркутска в Москву я приехал в 17-й день, полагаю, курьер скорее не проедет.

Отец мой был в Москве, он так обрадовался моему приезду, что с ним сделалось дурно до обморока; но от радости, говорят, не умирают, поехали в Золотилово . В двух с половиною верстах от Золотилова находится монастырь Колоцкой Божией Матери ; я зашел на могилу матери, и тут я до того расплакался, что меня сняли с могилы без памяти. С тех пор я ни на одну могилу близких мне не хожу, потому что не могу на могиле управлять своими чувствами. У меня были два брата во флоте, лейтенанты и четыре сестры-девицы, все родились без меня. Сестры бросились меня целовать, но когда я шутя сказал, что братец их скоро приедет, а я - его товарищ, они ударились в слезы: можно ли сделать такой проступок - целовать чужого человека? Насилу утешил их. Как-то я упомянул слово чорт, они все побледнели, как полотно, и поглядели со страхом на печку, не вылезет ли он, так как им всегда говорили, что чорт живет за печкою, вот какая патриархальность в Золотилове! Разгружая повозку, я просил свесить кладь, оказалось 40 пудов. Привез молодых медведей на шубу отцу, сестрам по лисьему и беличьему меху, осетров отцу и подарил ему повозку, которая дошла без починки. Все были счастливы и довольны, особенно чванился шубою мой отец, а того не знал, что о медведя в Камчатке вытирают ноги, и у меня был ковер на полу во всю комнату, но в Золотилове завидовали отцу.

В Золотилове я прожил месяц и отправился из Москвы на долгих в Питер. Во время пребывания в Золотилове всякий день приезжали какие-то родные, но кто они, я не знал и, даря каждому и каждой какую-нибудь вещицу из Екатеринбургских камней, я недосчитался около 300 штук. В Москве не видят знакомого два дня - посылают узнать о здоровье и охают, узнав о смерти его. В Питере не видят знакомого год, и никто не вспомнит; скажут: умер - ответят: то-то его давно не видать, и более ни слова. Вот разница между Москвою и Питером. В Москве жил в отставке Алексей Осипович Поздеев , он был моим корпусным офицером. Довольно необыкновенному моему имени я обязан, что меня почти все называли не по фамилии, а просто Эразм. Однажды я очень заленился и, будто по неспособности к наукам, перешел в Артиллерийский класс (морская артиллерия гораздо ниже флота). При проходе по классам дежурного офицера учитель вызывал, обыкновенно, бойкого ученика. Я был вызван к доске и отвечал очень бойко. Поздеев обратил внимание и спросил:

- какой это класс? Ему отвечали: артиллерийский.

- Как же ты, Эразм, попал сюда?

- По неспособности к наукам, Алексей Осипович.

- Вот как! Я не знал, явиська в дежурную. Я явился, и он отлично высек меня. Если бы не Поздеев, то карьера службы моей была бы другая. Я многое припомнил и поехал к почтенному благодетелю. Он был уже старик, известен глубокою ученостию и как глава масонов в Москве . Поздеев имел свой дом у Сухаревой башни, был холост, принял меня с большою радостью в комнате, полной масонских знаков.

Москва вообще мне не понравилась: это какой-то беспорядочный город. Высшее общество состоит из беззубых противников правительства, бесплодно болтающих и много кушающих. Лучше бы хотел жить в Иркутске, чем в Москве. Из Москвы я ехал самым скромным образом, останавливался на постоялых дворах, пил, ел с ямщиками, хотел пожить жизнию русского народа и видел гомерические обеды. Трудно верить, что съедают русские люди. Ехал 10 дней на одних лошадях.

Ссылки: