Стогов Э.И. идет с Рикордом и Кокреным из Петропавловска в Охотск, 1822

Записки Э.И. Стогова, "Русская Старина", март 1903 г. IV. Переведенный в Петербург адмирал Рикорд просил отвезти его и Кокрана с семействами в Охотск.

Петр Иванович приказал мне отвести бриг Дионисий в угол Камчатки и оставить его там для нагрузки лиственничным лесом, которого нет в гавани. Совершив этот поход не более 1 000 миль океаном, я возвратился берегом. В это время Повалишин привел из Манилы каботажный бот и поехал к своему бригу; а я приготовил свой бриг, на котором отправились: Петр Иванович, Людмила Ивановна, Кокрен с женою и много пассажиров.

Капитанская каюта принадлежала командиру и командирше, штурманскую каюту я уступил Кокрену с женою; в трюме - настлал палубу, где поместился я и все [остальные] пассажиры. (В.А. Черных относит этот эпизод к лету 1822 г., когда П.И. Рикорд получил назначение в Петербург, куда он и отбыл с супругой.)

Так как у меня не было помощника, то я большую часть суток проводил на верхней палубе. Кокран выпьет 3-4 стакана пуншу и, уложившись на мою койку спать, оставляет Оксиньку одну. Желая уснуть хотя перед светом и не добудившись Кокрана, я не раздеваясь ложусь спать в ногах Оксиньки; каково же удивление молодой женщины, когда она проснувшись видит у ног своих мужчину.

Людмила Ивановна (Рикорд) не раз заставала меня спящим и хохотала. Благополучно подошли мы к Курильским островам и уже были во входе в пролив, как подул противный ветер; судя по облакам, я ожидал крепкого ветра, барометр сильно падал, был уже вечер. На корабле был пассажир, американец Толман, он подошел ко мне и весело сказал:

- Вот завтра пройдем Курильские острова.

- Может быть, и нет, - отвечал я.

Толман предложил пари: когда пройдем пролив, я должен был дать ему четыре соболя, а пока не пройдем, он будет платить мне по соболю в сутки. Я согласился. Поутру буря с противным ветром, туман, потом шторм, две недели сильный противный ветер, унес нас на параллель Парижа. Толман заплатил мне, сверх данных мною 4 соболей, своих 10 соболей.

Что я ожидал, то и случилось; ночью задул вест; туман, шквал за шквалом, выбивало из рифленых марселей; дней двенадцать держались сильные ветры с туманом, переходя между норд-остом и норд-вестом; я держался близ Курильских островов, под ветром которых меньше волнение и была надежда пролезть в какой-нибудь пролив. Пассажиров было много; хотя во все бочки была запасена вода, хотя наблюдался строгий порядок при употреблении воды, но я опасался возможности иметь в ней недостаток, а налиться водою и думать было нечего - нет ни одной гавани. Ветер зюйд-ост, туман около полдня немного рассеялся; плохая обсервация показала широту четвертого пролива, что было близко к исчислению. Посоветовавшись с Петром Ивановичем и полагая 15 миль погрешности в широте (пролив - на параллели), я находил возможным пройти пролив. Петр Иванович одобрил.

Спустившись при густейшем тумане, по счислению долготы, мы рассчитывали, что проходим пролив. Ветер начал стихать, но туман становился еще гуще. Вдруг, в 4 часа пополудни, перед самым носом явился столбом, сажен в 5 вышиною, камень!.. Чуть не задели его ноками рей с левой стороны; глубина 12 сажен. Пока доставали канат, с правой стороны показался такой же камень!.. Кругом - шум бурунов, глубина 10 сажен. Каждый момент для нас "быть или не быть!" А тут якорь по-походному на борте принайтовлен - сей-тали ! Туман еще гуще, ветер заштилил; бросили якорь, грунт - песок с илом и ракушкой; ничего не видать, только гремят буруны. Где мы - неизвестно! Наступила ночь; готов другой якорь, все обдумано на всякий случай. Настало утро - ясное, прекрасное; штиль с громадною зыбью; тут мы увидели, что на-ходимся у второго Курильского острова, в трех милях к осту. Сзади нас - столбами камни, образовавшие ворота, в которые мы [чудом] прошли. Направо - рифы; налево, наравне с водою - плоский как доска камень наклонен к осту, против зыби, с дырою в средине; этот камень более всех делал шум: каждая волна, ударяясь, прорывалась сквозь отверстие и била порядочным фонтаном. Берег состоял из круто опускавшейся зеленой, до 3 000 фу-тов высотою, горы, с вершины которой падал каскад воды. Окружающая картина была страшно великолепна!.. Этой-то картиной, с поэтическим наслаждением любовалась Людмила Ивановна и указывала мне на ее красоты. Как действовали на меня эти проклятые красоты - поймет всякий капитан корабля! Надобно было немедля сделать промер для выхода из этого огорода. Спустил шлюпку, - первая волна громадной зыби закрыла меня. Петр Иванович приказывал мне вернуться; но я, в свою очередь, приказал гребцам затянуть песню и притворился не слышащим приказания. Петру Ивановичу показалось, что меня подсасывал камень с фонтаном. Промер показал, что около всех камней довольно глубины.

Перед полднем подул норд, и мы, выбравшись из огорода, прошли пролив и благополучно достигли Охотска . Прошедши Курильские острова, я почувствовал порядочную боль в правой ноге и в правом плече. Доктор посмотрел и сказал: пустяки. На другой же день доктор спросил меня: "помню ли я, что делал около якоря?" Кажется, ничего, я командовал и распоряжался. Но доктор подслушал разговор матросов: "Вишь, барин, как пришла нужда, то почище нашего брата работал", - и рассказал мне следующее: когда обрубили найтовы, и якорь надобно было поднять талями с борта и сбросить, то я вынул из-под пушки ганд-шпуг, приказал матросу Гагарину взять за конец, а сам, другой конец положа на правое плечо, подложил под лапу якоря гандшпуг; подняли якорь и сбросили. Якорь плехт был около 70 пудов.

Я совершенно не помню этого момента; но правые плечо и нога до сего времени слабее; в покойном положении - почти не болят, зато скоро устают при движении; это мне осталось на память этого похода. Я никогда не был очень силен, но, видно, бывает нравственное состояние, когда бессознательно проявляется несвойственная сила. Прибавляли, что во все время опасности - я улыбался. Это допускаю, я приучил себя во всех случаях опасности улыбаться, и эта искусственная улыбка служила ободрением команде.

Как странно устроен человек! Прелестный рассказ "Воспоминания в Константинополе", рассказ о роскоши живописной природы, о климате, создавшем ленивый народ, счастливый своим кейфом, о сказочной главе этого народа с прихотями, азиатскими фантазиями, едва доступными воображению жителя запада, а тем более обитателю сурового, скудного севера - разбудили воспоминания о жизни чуть-чуть не в стране антиподов!

Константинополь и Камчатка - это две крайности во всех отношениях. Громадно расстояние, громадна разница в жителях этих стран, в их нравах, обычаях, верованиях - это две отдельные планеты. В одной - все роскошь, блеск, своеобразное просвещение. В другой - природа и человек - бедны, полудики. Для контраста природа наделила турка бородою, служащею ему украшением; камчадал лишен бороды и усов. Турка бреет бороду, камчадал заплетает косы. Турок - магометанин, камчадал - самый усердный христианин. Контраст, во всем контраст; но довольно и сказанного. Казалось, невозможно сблизить Константинополь и Камчатку; но без Константинополя я не вспомнил бы Камчатки.

Ссылки: