 |
Стогов Э.И. - гардемарин
XII. Я, торжествующий гардемарин, написал к родителям о моем высоком звании. В Петербург ехал дядя Павел Саватьич Шахматов . Отцу не верилось, чтобы я так скоро получил чин; ему казалось, что я солгал; он упросил Шахматова узнать в корпусе и, если я солгал, то отпоррроть! а если правда, то посылает мне рубль. Получил я рубль, а о замечательном дяде расскажу на досуге. Меня брали "за корпус" то дядя, то тетка - Бунины. У Буниных были родные племянники: Петр , Николай , Михаил , Александр и Василий Николаевич Семеновы . (Отец пяти упоминаемых Стоговым братьев - Николай Петрович Семенов был женат на Марье Петровне Буниной - родной сестре Ивана Петровича , Анны Петровны Буниных и Варвары Петровны Усовой . - Примеч. ред. издательства "Индрик", М. 2003)
Петр служил после в Варшаве ; он пописывал стихи, и была известна в свое время и великим князем Константином Павловичем особенно любима комедия "Жидовская корчма", в которой очень эффектно и забавно пел жидок "спiю пану пiсню, спiю и станцую - Ладзарду, шинцоркравер мицерби, шине мине канцер ми" и проч. Не понимаю, как это припомнилось! Николай, Михаил Семеновы - офицерами в Измайловском полку.
Александр Семенов нарисовал сам свой портрет, прислал и был убит под Бородиным . Василий был мне ровесник, воспитывался в лицее и куда был умнее и развитее меня. Тогда появилась новая метода отвечать на вопрос не по книге, как мы заучивали, а своими словами. В лицее была уже принята эта система. Я полюбопытствовал и просил Васю объяснить мне. Он взял книгу, дал мне прочитать страницу и потребовал рассказать своими словами. Помню, я и начать не мог, он рассказал. Три урока - и я попал на лад. Памятный мне класс у Гребенщикова.
Марк Филиппович Горковенко спрашивает из навигации и требует отвечать своими словами, а не по книге. Никто не отвечал; я успел прочитать и бойко отвечал своими словами. Горковенко, этот святой труженик, в восторге! Я первый угодил ему. Этот случай высоко поставил меня в классе. Помню, Подушкин совсем не знал урока, и теперь удивляюсь, как могло так сильно огорчать благородного Горковенко! Он искренно был огорчен незнанием Подушкина; помню даже слова Горковенко:
"Уж ты болван Подушкин, негодяй, подь, подь, посмотри на лестницу к директору, там увидишь ямки на каменных ступеньках, эти ямки сделал твой отец головою, кланяясь, чтобы тебя приняли в корпус, а ты уже, скотина, не учишься!" и проч., а ко мне ласково:
"Уж, батюшка Эразм, спасибо, иди на свое место".
По особенности имени, меня все звали по имени, а не по фамилии. Досталась брань всем лучше меня учившимся. В классе я сидел на дальнем конце стола от классной доски, по правую сторону меня сидел Савин, по левую - Лутковский, а против меня - Кумбакин * и Сновидов. Эти четверо были не из бойких, были поручены мне, говоря по-нынешнему - как репетитору. Я в одном из моих воспоминаний сказал, что хожу точно по кладбищу, и точно, о ком ни вспомню - покойник. На сей раз радостно вспоминаю о моем бывшем [со]ученике и милом товарище Петре Степановиче Лутковском ; только одного и знаю живым; он вице- адмирал; с честью состоит (1879 г.) в совете адмиралтейства.
Припомните, ваше превосходительство, гардемаринский класс Гребенщикова, которого почему-то мы звали Федрио-Санго. Припомнив, вы не можете забыть Эразма Стогова; есть и еще случай, почему я вам памятен, но поскромничаю, - промолчу. (Вероятно, Стогов ошибся: среди выпускников Морского корпуса такая фамилия не встречается, но в 1808-1817 гг. одновременно со Стоговым и другими упоминающимися здесь лицами в корпусе учился и закончил его Колюбакин Василий Андреевич , который в 1826 г. вышел в отставку с чином капитан-лейтенанта. - Примеч. ред. издательства
Память у меня была хорошая; бывало, учитель покажет на классной доске формулу, я тут же показываю четырем моим товарищам. Петр Степанович имел способности, но поленивался, а трое очень трудно понимали, приходилось не по одному разу толковать им. Это сделало то, что я не имел нужды учить, твердо заучивал, показывая и толкуя несколько раз.
Забыл важный эпизод корпуса, прошу извинить, давненько было! От Наполеона [для безопасности] наш корпус посадили (в 1812 г.) на корабли и перевезли в Свеаборг . Боже мой, сколько было гордой радости, что мы на кораблях и в море. В Свеаборге нас поместили в так называемый дворец; вместо кроватей нам дали офицерские койки; в Свеаборге мы не учились. В комнате, где я спал, была одна койка, на которую кто ляжет спать, тот заболевает горячкой, так было с тремя кадетами; я был смелый шалун, самонадеянно лег спать в ту койку и опомнился - в лазарете! После меня койку сожгли. Говорят, я 7 дней бредил, но вот странно, я и теперь подробно могу рассказать весь бред свой, последовательно. Выписали меня к Рождеству; нас кормили отлично, а в Рождество дали нам по жареному рябчику; я, должно быть, был еще слаб, но всегда жаден, как и теперь: я объелся и заболел другой горячкой, и опять помню свой бред.
Превосходный доктор, наш общий любимец Василий Кириллович Жуков в понятии нашем был герой. Большой черный мужчина, еще молодой, бывало, фельдшера пьяницу Басарчина с одной оплеухи заставит два раза перекувырнуться; раз доктор приподнял колокол, вероятно, пудов 6-7-ми.
Физическая сила всех мальчишек приводит в восторг. Еще чем Жуков покорил нас: раз на улице ночью он упал и сломал себе ногу на половине ниже колена; ему перевязали, кость срослась, но оказалось, кусок косточки высунулся, а доктор ходил в шелковых чулках; это безобразие так не понравилось ему, что этот могучий силач положил ногу между стульев и кулаком сломал свою ногу вновь! Сам перевязал, и кость срослась правильно.
Чтобы не забыть, в 1840-х годах в Киеве, в канцелярии , докладывают мне: из Житомира инспектор военной управы Жуков, - входит, я встречаю его. "Здравствуйте, Василий Кирилович! Старик деньми ветхий, но еще виден остаток мощного человека, сильно был изумлен, как я его знаю, и еще более изумился, когда я благодарил его за избавление меня от двух горячек в Свеаборге. Много мы вспоминали старины, напомнил ему, как он сам вторично сломал ногу, старик, вздохнув, сказал: "молодость - глупость!" Старик пришел просить помощи, запутали его в пустом деле. За две горячки я распутал дело, и старик уехал счастливый. Кстати, при таком множестве кадет-детей умерших в корпусе при Жукове не было; приезжал в лазарет раза два лейб-медик доктор Лейтон, как консультант, пройдет по лазарету и уедет. Вместо любимца нашего Жукова явился доктор - сын Лейтона, воспитанный в Англии, очень молодой, худо говорит по- русски. Весьма скоро сын Лейтона двум горячечным обрил головы и поставил на головы мушки. Кадеты умерли. Говорили, что Карцов пришел в такой гнев, что в сына Лейтона пустил табуретом, и более его не видали.
Из Свеаборга нас перевезли берегом - должно быть, в марте или к концу февраля 1813 г.
Итак, я гардемарин 1813 года, мая 13 дня*; с этого дня считается моя служба государю и государству. Этот день открывает мне дорогу в адмиралы, как бывшему уважаемому мною милому товарищу однокашнику Петру Степановичу Лутковскому . Но плывя по течению моря житейского, разные струи его приносят к разным гаваням. Много нас было полных сил и надежд, но где все? Знаю только одного Петра Степановича, он моложе меня и еще несет паруса, дай Бог попутного ветра и долгого, долгого плавания на пользу службы государю и отечеству. Я 28 лет как бросил уже якорь, разоружил свой житейский корабль, сначала принялся за плуг, и тот недавно оставил. В тишине, довольстве любуясь внуками, устроил свою жизнь без забот, без желаний и без надежд! пока донесет струя до последней общей гавани. Оживляю в воспоминаниях за три четверти столетия. (Стогов ошибается: в гардемарины он был произведен 13 мая 1814 г. - Примеч. ред. издательства "Индрик", М., 2003)
Гардемарин делает три плавания в море, исполняя обязанность матроса и по очереди офицера. Сколько радости, гордого довольства от чувства самобытности, когда я надел парусинную блузу! Как я старался перепачкаться смолою, вооружая фрегат "Милый", который стоял на Неве у набережной корпуса. На этом фрегате я и делал первую морскую кампанию.
Исполнение должности матроса после очень мне пригодилось: будучи командиром, я не затруднялся научить команду до малейшей подробности. Я был назначен марсовым, без труда завоевал место на марса-рее; воображаю, сколько было зависти у товарищей, когда я во время качки бежал по рее крепить штык-болт. Славное было время!
Кормили нас прекрасно, довольно часто купались, на шалости офицеры смотрели снисходительно, дозволялось все, что развивало мускульную систему и укрепляло нервы - влезть по одному фордуну, спуститься вниз головой с быстротою падающего камня - все дозволялось (См. Снасти ).
Забыл рассказать историческую вещь. Фрегат "Милый" вооружен в июне, я стоял на вахте и записал в журнал: "В два часа пополудни, против течения по Неве, прошел стим-бот (тогда не называли "пароход") Берда, на котором проследовала государыня императрица; экипаж фрегата стоял на борту без шапок". Помнится, это было в 1814 году. Пожалуй, забуду, никто не знает, как родилось и получило гражданство - слово "пароход" . Мне рассказывал в Камчатке Петр Иванович Рикорд : "Захожу к Гречу , он составляет торопливо статью для "Северной Пчелы", задумался и говорит с досадою:
- Только возьмись за перо, без иностранных слов не обойдешься, но что такое для русского человека выражает - стим-бот ? Досадно, а пишешь!" Я, ходя по комнате, не думавши, сказал:
- А почему бы не назвать - пароход!?
Греч был очень рад, повторил несколько раз:
- Пароход, пароход - прекрасно! и перекрестил тут же стим-бот в пароход.
Второй поход гардемарином я делал на бриге "Симеон и Анна". Произошла реформа; третий год, последний моего гардемаринства, нас разместили по кораблям крейсирующей эскадры; я попал на корабль "Святослав", капитан корабля Терновский. Теория дать нам случай - иметь более практики на военных кораблях - была хороша, но на практике не оправдалась. На корпусных судах во весь поход мы продолжали учиться, делали счисление, были вахтенными лейтенантами по очереди, брали пеленги и проч. Корпусные офицеры продолжали классы на практике. На кораблях нас ласкали, отлично кормили и никто нами не занимался; были мы расписаны по вахтам, но не требовалось исполнения. Может быть, один я воспользовался практикою. Я был в вахте тогда знаменитого во флоте лейтенанта Александра Павловича Авинова , его звали - "первый лейтенант". Я почтительно просил его научить меня управлению кораблем. Этот превосходный человек ласково приказал мне стоять около себя и, при всяком маневре, объяснял моменты движения парусов, скоро поручил мне рупор, и я командовал. Это принесло мне большую пользу впоследствии. Он почему-то звал меня "майором".
Ссылки: