Женитьба Э.И. Стогова

Записки Э.И. Стогова "Русская Старина", июль 1903 г. VIII. Если обратиться к переходу моему в жандармы, то одною из важных причин было мое желание жениться. Сделавшись членом симбирского общества и чувствуя себя хорошо и твердо стоящим, я, хотя и плясал, но не забывал искать невесты. Симбирск отличается хорошими личиками барышень.

Войск в Симбирской губернии никогда не было никаких, молодежь большею частию на службе, невест хоть лопатою греби. В самом городе составленный мною список показал 126 невест великодушных, т. е. имеющих приданого более 100 душ; за малым исключением, я мог жениться на любой. Жениться - надобно поразмыслить, а как стал размышлять: та - не нравится, другая - имеет дурных братьев, третья - имеет родителей, которых уважать не могу, и т. д. Нет мне невесты в городе. Была мне другом Марья Петровна Прожек, урожденная Белякова ; она постоянно советовала мне жениться. Я решился собрать сведения о девицах по деревням.

Нашелся чудак, ни с кем не знакомый, в Симбирске не бывал, поручик артиллерии в отставке; у него жена, три сына и две дочери-невесты, чудак - никому в жизни не поклонился. Загряжский попробовал было потребовать его в город, он отвечал, я не мальчик разъезжать, что нужно губернатору, то пусть пишет, я грамотный, и не поехал. Чудак, но ни одно сословие не сказало о нем дурного слова: купцы говорили - честный барин, помещики - чудак, но честный; мужики - называли отцом родным; чиновники - боялись затронуть его; богатые называли его скупцом, бедные - благодетелем. Любви к нему не выражалось, но и не ходило о нем ни одного анекдота. Чудак этот был Егор Николаевич Мотовилов . О дочерях - ничего нельзя было узнать, их никто не видал, но городовые и горничные говорили, что старшую больно хвалят, дворня вся любит ее. На других деревенских семействах незачем было останавливаться. Однажды я высказал мое любопытство Марии Петровне; она хохотала, говорила, что она соседка в 20-ти верстах, но не знакома, потому что никто не знаком. Я просил ее съездить и посмотреть, не годится ли мне старшая дочь. Мария Петровна поехала и на другой день писала:

"Если судьба назначила тебе иметь жену, то такому тирану нет другой жены, как бедная, кроткая Анюта!"

На другой же день я был в Цильне - это 60 верст от Симбирска

Приехал я часу в 5-м после обеда. Дом небольшой, деревенский, прост даже для очень небогатого помещика; внутри дома еще проще, стены не оклеены, не крашены, мебель самая простая, домодельная, обтянутая кожею и жесткая, как камень. В зале, у стены кро-вать, на которой лежал пожилой человек, посреди комнаты небольшой стол, у которого сидела благообразная старушка и поп. Я отрекомендовался, говоря, что еду на следствие, но заехал напиться чаю. Больной старик встал и сказал, что он поручик Мотовилов, а старушка - жена его. На старике тулупчик и брюки были разорваны. Никакой церемонии, при встрече со мною никакой суеты не было. Старик сел на кровать и молчал, зато я говорил, как шарманка. Лакей, тут же в зале, начал готовить чай, и он же разливал. Коснулся я хозяйства и насилу вызвал старика на кой-какой ответ, он говорил неохотно и как-то странно.

- Да, батцка, наше дело хозяйничать, а ваше служить, каждому до своих дел. Вошли две девицы.

- Это две мои дочери, - сказал старик, - вот старшая Анюта, а эта младшая Александра. Девочки в корсетах, в ситцевых поношенных платьях, молча сели. Надобно знать, что владею способностью по голосу женщины, не видавши ее, заключать об ее характере и почти безошибочно. Не обращая внимания на девиц и поддерживая кое-как разговор со стариком, я хотел слышать голос старшей. Сестры так были не похожи между собою, будто разного семейства: старшая - блондинка, круглого лица, младшая - брюнетка с продолговатым лицом. За чаем что-то девицы отвечали матери; мне было довольно, чтобы заключить все хорошее о старшей. Наступила темная октябрьская ночь, надобно было ночевать, старик без церемонии сказал:

- А вы ночуйте за рекой, там живет мой брат, да его нет дома, я прикажу вас проводить. Из всего я увидел, что старик независимый и даже гордый человек. Уехал я ночевать к другому Мотовилову, меня там приняли очень вежливо. Прощаясь со стариком, я напро-сился на утренний чай. Этот чудак старик имел более 1 000 душ, отлично устроенных и не-заложенных. В 5-ть часов утра меня разбудили и звали пить чай к старику. Я нашел все семейство в той же комнате, дочерей в корсетах и причесанных, а старика, сидевшего около стола у окна, в том же костюме. Я уселся по другую сторону стола. Мимо окна прогоняли превосходных лошадей, коров, мериносов, и старик, указывая на стада, рассказывал мне о своем хозяйстве.

- Да, батцка, - сказал он, вздохнув, - слава Богу, все хорошо, только не дает Бог здоровья. Я знаю, что долго не проживу, старуха скоро отправится за мною, сыновья у меня отделены, вот только не подумал я о дочерях, их жалко оставить, - без родителей им будет трудно жить.

- Кто жил для детей, - сказал я, - тот исполнил святую обязанность, и Бог не оставляет такие семейства. Впрочем, что же вам беспокоиться: дочери ваши пользуются прекрасною репутациею, никто не скажет о них ничего кроме хорошего.

- Все оно так, - отвечал старик, - может быть, вы говорите и правду, но ныне времена стали тяжелые, одним молодым девицам жить трудно, есть у меня сын женатый, да сестры мужа не жилицы при невестке. Вот как подумаю о дочерях, так мне и жалко их.

- Я не понимаю, Егор Николаич, почему так тревожит вас положение ваших дочерей, отдайте за меня старшую. Мы все смертны; если Богу угодно, то я вас похороню, тогда младшая будет жить у сестры, а со временем и ее судьба устроится. Старик серьезно посмотрел на меня и, сделав сердитые глаза, сказал:

- Шутить так неприлично, вам не дано повода к тому.

- Ни ваше положение, ни мое звание, - сказал я, - не дают мне права шутить. Я не из тех людей, чтобы дозволить себе подобную шутку, скажу прямо, я нарочно к вам приехал, чтобы просить руку вашей старшей дочери, и повторяю мою просьбу.

- Да вы не могли знать моей дочери?

- Извините, я жандарм, я обязан все знать и знаю.

- Но я должен вам сказать, что мы вас не знаем.

- Вот это правда: предоставляю вам узнать о мне, а я вам доложу, что я превосходный человек во всех отношениях, и вы не найдете недостатков во мне.

- Ну, батцка, аржаная каша сама себя хвалит, - и старик рассмеялся, что мне и нужно было.

- Ну, так как же, Егор Николаич, какой ваш будет ответ?

- Послушайте, батцка, нам надобно подумать да узнать, что вы за человек.

- Вот и это можно; только если я имею не много ума, то я надую вас отлично, лучше верьте, что я прекрасный человек.

- Правда, нынешний народ хитер, трудно узнать человека, но все же надобно подумать и узнать.

- Итак, прощайте, я еду обратно в Симбирск, а вам хочу сказать:

- как родители, можете располагать рукою дочери и если откажете, то я, может быть, более буду уважать вас, этому верьте. Перед отъездом я спросил, когда получу ответ. Старик обещал прислать. В Симбирске никто и предполагать не мог о моем намерении. Через четыре дня является ко мне лакей Мотовиловых, Тит.

- Что скажешь? - спросил я.

- Егор Николаевич и Прасковья Федосеевна приказали кланяться и просить вас пожаловать к ним в Цильну .

- Более ничего?

- Ничего-с.

- Ступай.

Это было рано утром, почтовые лошади, тарантас, и я опять к чаю в Цильне. Тот же час, в той же комнате, те же лица (кроме попа) и так же одеты, тот же лакей делал чай. Говорил опять только я почти один. Прошло два часа, старик ни слова не говорит о своем со-гласии или отказе. Не любя проволочки в делах, я сам начал:

- Егор Николаич, если вы припомните, я просил руки вашей старшей дочери; вы за мной прислали, вот уже два часа я здесь, но не слышу вашего слова.

- Мы с Прасковьей Федосеевной думали, старались узнать о вас, да ведь один Бог вас узнает. Но вот, видите ли, вы в голубом мундире, этого мундира никто не любит, но вас все хвалят, видно, и вправду вы хороший человек, а если так, то Бог вас благословит.

Я подошел к старику, поцеловал его руку и уверял его, что я такой хороший человек, что чем более меня узнает, тем более полюбит. Старик смеялся.

- А ты, батцка, все-таки себя хвалишь, - говорил он.

- Да кто же меня похвалит, если сам не скажу о себе правды. После этого я подошел к старухе и просил ее дать свое согласие.

У этой добродетельнейшей из женщин и лучшей из матерей показались слезы на глазах.

- Мы вас не знаем, - сказала она взволнованным голосом, - я никогда не решилась бы отдать дочь неизвестному мне человеку, но 40 лет говоря моему мужу да, всегда видела в том добро, не хочу и теперь сказать нет, надеясь на Бога, что дочь моя будет счастлива.

- Пожалуйте вашу руку и позвольте назвать вас матерью. А что ваша дочь будет счастлива, в том не сомневайтесь, во-первых, потому, что я превосходный человек, а во-вторых, потому, что я сам хочу быть счастливым, а без счастия жены нет счастия для мужа. Будьте уверены, что вы полюбите меня не менее своих родных детей. Старуха усмехнулась.

- Ну, батюшка, - сказала она, - хвалить-то себя ты мастер. Потом подошел я к невесте.

- С родителями вашими уладил, - сказал я, - остается дело за вами.

- Я вас совсем не знаю, - отвечала она.

- Да где же вам и знать; не только молоденькую вас, но я и ваших родителей сумею обмануть. Не в том дело, а вот в чем: я до сих пор был один из счастливых людей, хочу жениться не для того, чтобы быть несчастливым; счастие состоит в согласии супругов, а это не всегда от них зависит. Вы слабые создания, а мы - сила; для уравнения Бог дал вам то, чего мы не имеем - женщина наделена от Бога особым чувством - инстинкта. Ни с того, ни с сего девушке не нравится в мужчине: голос, походка, манера - это называется антипатией; но мужчина, не красивый собою, привлекает внимание девушки каждым своим движением и ей нравится; это называется симпатия. Я глубоко верую в эти чувства. Мы друг в друга не влюблены, то можем рассудить хладнокровно.

Нам не с стариками жить, если в вас есть ко мне малейшее чувство антипатии, заклинаю вас - скажите откровенно, потому что чувство антипатии я не волен изменить, тогда я буду несчастлив, и все несчастие падет на вас, бедную. Вот, пожалуйста, посмотрите, я буду ходить, голос мой вы слышали, наружность видите, подумайте и скажите, нет ли во мне чего-нибудь противного? И я начал ходить по комнате; старики молчали.

- Скажите, заклинаю вас, - спрашиваю я, остановившись перед невестою,

- нет ли во мне чего-либо противного?

- Нет, - отвечала она.

- В таком случае, пойдемте к образу, перекрестимтесь. И только она перекрестилась, как я быстро поцеловал ее и сказал: теперь и с вами кончено, теперь вы моя невеста. Ночевал я опять за рекой, поутру в 5 часов пил чай и был уже не чужой в семье. Старик был болен, и я упросил его переехать ко мне в город. Он согласился. Это был такой человек, что, сказавши раз да, слова своего не переменит, а сказавши нет, тоже не изменит до смерти.

После я узнал, что этот по наружности чудак был замечательно умный и даже начитан-ный человек, но гордый и самостоятельный. В городе никому и на ум не приходило, что я жених. Скоро старик переехал ко мне, и это обратило общее внимание. Пошли толки по всему Симбирску; предположений, пересудов, догадок и не сосчитать, а я никому ни одного слова. Странное отношение мое было с обществом, я был знаком со всем городом, бывал в семействах по-старому, спросить меня совестились, а я молчал. Раз, идя по улице, встречаю своего корпусного товарища - Андрюшу Сомова . Он очень давно оставил флот, был в комиссариате и теперь в отставке. Он был помещик Саратовской губернии, жене его принадлежало 50 душ. Он приехал в Симбирск продать их, нашел плохого покупщика и просил меня помочь ему в этом деле.

- Каково это имение? - спросил я будущего тестя. Старик знал все имения и сказал:

- очень хорошо?. Я рассказал старику о желании Сомова продать, а что я хочу его купить.

- На что тебе? - спросил старик.

- Да вот видите ли, есть обычай дарить невесту: шалями, бриллиантами и проч. По-моему, это деньги пропащие, только хвастовство, а я хочу подарить моей невесте - деревню, это будет громко; но когда женюсь, то мой подарок придет к моим рукам без убытка.

- А как ты подаришь деревню невесте, а мы тебе откажем? - сказал старик.

- Тогда скажу, слава Богу, что я развязался с подлецами; потеря денег еще не важное дело, наживу вновь. Старик рассмеялся и сказал:

- Видно, тебя голой рукой не возьмешь, ты порядочный плут; видно, ты знаешь, когда старик сказал да, то никто этого не переменит. Бог тебя благословит, покупай, о подарках рассуждаешь умно. Что просят за имение?

- Шестьдесят тысяч рублей.

- Покупай, не торгуйся, имение, купленное дорого, выгоднее проданного, вот на продажу нет тебе моего благословения. Чрез полчаса с Сомовым было дело кончено.

Я должен рассказать о положении детей Мотовилова. У него было три сына, старший - Николай , кончил курс в университете. Отец, презирая гражданскую службу, велел сыну поступить в военную; он скоро сделался старшим адъютантом в дивизии генерал-лейтенанта Дувинга , который был немец, но женат на русской - Обручевой . У них было много детей, но все были в институтах и корпусах на казенном содержании, а дома была одна дочь Анна . Николай Мотовилов влюбился в дочь генерала; родители Анны были согласны, но отец Николая не давал согласия на том основании, что ненавидел немцев. Николай не ослушался отца, но три года просил позволения жениться. Наконец, мать Николая в добрый час упросила мужа, тот согласился, но с условием - не видать Дувингов. (Вероятно, имеется в виду Александр Андреевич Дувинг . Рассказ Стогова относится к 1830-м гг. В "Списке генералитету по старшинству на 1834 год" (СПб., 1835) упоминается единственный генерал с такой фамилией. - Примеч. ред. издательства "Индрик", М., 2003)

Прошел год, у Николая родился сын Георгий. Семейному сыну надобно помогать. Старик Мотовилов приказал сыну выйти в отставку, что Николай и исполнил. Приехал он с женою в Цильну , старик принял сына и невестку ласково и, хотя дом в Цильне тесен, но поместились. Жена Николая, любящая опрятность, по два и по три раза в день купала крошку сына. Это старику надоело. Он отправился к помещику Бабкину и предложил ему продать свое имение Скорлятку , в котором считалось 100 душ, с условием продать все, что есть. Бабкину предлагалось надеть только шинель и шапку и выехать из имения. Не только белье, но одежду и все запасы: чая, сахара, кофе, часы в доме, серебро, посуду - все оставить покупателю. Бабкин запросил 80 000 рублей; старик не торговался и заплатил. Приехав домой с купчею, старик Мотовилов вручил ее сыну Николаю и дал ему еще 5 000 рублей на первые потребности, а невестке ласково и шутя сказал:

- Ну, матушка, будешь довольна, там воды сколько хочешь, можешь купать своего сына.

Между прочим, покупка имения Воецкого у Сомова состоялась, у меня недоставало 10 000 рублей, но я знал, что 10 000 рублей - мои деньги лежат в банке, и билет хранится у отца; пока я написал к отцу о билете и просил благословения на брак, старик дал мне 10 000 р. на вексель и все дразнил меня, что он поступит со мною, как с должником, строго. Видимо, старик хотел подарить эти деньги. Для совершения купчей на имя Анюты потребовалось ее присутствие в Симбирске. В то время казалось неприличным ехать невесте в дом жениха и жить там, но старик приказал, мать и дочь прожили у меня три дня.

Старик становился плох, того и гляди, скончается, тогда траур и свадьба затянулись бы. Доктора по просьбе моей, можно сказать, искусственно тянули жизнь старика: ему постоянно делали ванны из бульона с вином, давали сильные возбуждающие средства внутрь. Наконец, возвратился курьер с дозволением на брак. Я в тот же день поскакал в Цильну, посаженой матерью моею была мой друг, Марья Петровна , а отцом я схватил в Симбирске отставного лейтенанта, старика Бестужева, шафером - отставного прапорщика Мякишева.

Со стороны Анюты был посаженый отец дядя Ахматов , а шаферами братья. Старик благословил меня. На другой день свадьба была совершена без гостей и без шампанского; мне стоила она 15 руб. ассигнациями. Я не говорил ни слова в городе, что женат; все ожидали моего объявления и приличных праздников, но ничего подобного не было.

Анюта слышала прежде, что молодая обязана делать визиты знакомым мужа и своим. Я видел, что она неохотно собирается делать визиты, но на вопрос мой ответила, что исполнит все, что должно, хотя это ей неприятно.

- Так зачем же, мой друг, - сказал я, - делать неприятное?

- Да говорят, что это должно, - отвечала она.

- Послушай, Анюта, однажды навсегда: мы поженились для себя, а не для других, то и должны делать только то, что нам приятно. Визиты, это требование чужих нам людей, - тебе не хочется, ну, и не делай, поедешь тогда, когда захочешь и к кому захочешь, вот мой сказ. Анюта радостно спросила:

- А если я ни к кому не поеду, вы сердиться не будете?

- Сердиться ни на что не буду и говорю тебе просто: делай, что тебе хочется, и все будет хорошо. Для скромной Анюты это был праздник; она казалась совершенно счастливою. Однажды я спросил ее: любит ли она меня?

- Как это странно, - отвечала она, - чтобы я могла любить чужого человека; но я уважаю вас, уважаю ваши правила и характер, а, право, любить не могу.

- Как же ты решилась идти замуж за меня, не любя?

- Я повиновалась родителям, но очень боялась вас и думала: послушаюсь родителей и скоро умру. Спустя месяца два-три я снова спросил Анюту, любит ли она меня? Она отвечала, что любит, но, конечно, не столько, как своих братьев, ведь я чужой, а братья - родные, и, ласкаясь, говорила, что, вероятно, я так буду справедлив, что никогда не потребую, чтобы она любила меня столько же, сколько братьев. Я находил все это разумным, справедливым и естественным.

Анюта была очень умна от природы, училась кой-чему и даже хорошо, но в своей затворнической жизни совершенно была чужда жизни практической. Это воспитание должен был дополнить я.

Ссылки: