Встреча Стогова Э.И. и Кокрена (Джон Андрес Дондас Кокрен) в Охотске

Рассказ мой должен начаться в Охотске. В один прекрасный день - как начинаются многие рассказы (но в Охотске тем более памятны такие дни, потому что очень редки), в апреле шел я из порта домой по берегу реки Кухтуя. С чахлого льда реки поднялся на берег неизвестный мне человек и стал предо мною. Он был небольшого роста, худощав, одет в дрянной оленьей кухлянке, в изорванных торбасах (обувь), в непозволительно дурном малахае (шапка). Первая мысль - бедный тунгус. Нет - рыжая клином борода, рыжевато-светлые волосы, лицо красное, в веснушках. Нет - не тунгус. Ссыльнокаторжный? Нет - без кандалов. Жителей Охотска знаю всех - это не здешний. На вопрос: кто? - пришелец отвечал: Джон Андрес Дондас Кокрен , пост-капитан, и подал мне бумагу. То был паспорт от русского правительства. Потом в это же время Кокрен посмотрел в находившуюся у него бумажку и произнес фамилии: Повалишина , Берга и мою. Повалишина не было в Охотске; Василий Николаевич Берг был в то время в Перми советником казенной палаты, и мы проездом были его гостями. Маленьким я говорил по-французски, в корпусе забыл и начал учиться по-английски - не выучился; но, однако, кое-как некоторый запас вокабул помог мне пригласить незнакомца к себе.

(В круглых скобках здесь и далее приведены, по-видимому, пояснения редакции к местным словечкам и проч. Примеч. М.И. Классона)

У Кокрена не было ни одной вещи, кроме надетых на нем, а эти вещи были невозможны для комнаты. У меня на дворе имелась баня, и Джон Андрес Дондас Кокрен, пост-капитан, как говорится в русской сказке, в одно ухо влез, а в другое ухо вылез, - вышел из бани в моем белье, в моем вицмундире; но все-таки вышел не молодцом. Он ни слова не знал по- русски, но говорил на всех языках Европы; я же говорил только по-русски, но знал много слов английских и французских, умел поздороваться по- немецки и, сверх того, помнил слов десяток латинских. Учиться Кокрену по-русски слишком долго; учиться мне какому-нибудь языку - тоже слишком долго; а между тем говорить нам меж-ду собою надо. Первая проба говорить вдруг на всех языках довольно изрядно нам удалась, и мы остановились на этом способе, который в короткое время усовершенствовался и дал нам возможность почти без затруднения объясняться даже бойко. Но вот что вышло: мы между собою говорили как на родном языке, а нас никто не понимал. П.И. Рикорд и Людмила Ивановна , зная языки, слушали нас и не понимали ничего, потому что, для какого-то удобства, мы к иностранным словам приделывали русские окончания, у русских слов переделывали ударения; было у нас много слов - составных - русских с иностранными.

Но дело в том, что мы беседовали о всех отвлеченных идеях без малейшего труда; а что не понимали нас, сначала мы этого не замечали, потому что некому было понимать, а привыкнув переучиваться было поздно.

Кокрен был лет 35-ти; очень обходительный и очень любезный для англичанина; любил рассказывать, а рассказов у него было - без конца! Он обошел все государства пешком; знал нравы народов как свои пять пальцев. Как англичанин, он имел необходимость каждый день выпить три [бокала] пунша, кроме того, сего и прочего. Может быть, будет кстати теперь повторить переданный им мне рассказ о причине путешествия его в Охотск . Вот этот рассказ:

"Я только что возвратился из Испании и Португалии, которые я обошел пешком. Однажды в Лондоне, в обществе приятелей зашел горячий разговор о путешествиях и разных затруднениях; так как я обошел всю Европу пешком, то в беседе играл не последнюю роль. К концу вечера было довольно выпито, и были все навеселе; говорили с сожалением и о том, что некуда с интересом путешествовать, что весь земной шар истоптан англичанами. На столе лежали карты с путями путешественников. Один из беседовавших сказал: вот места, никем не посещаемые, и указал путь - Якутск, Колыма, Берингов пролив (ежегодно замерзающий ненадолго), Америка, Фактории компаний и - морем - домой. Разговор оживился, все рассуждали; но находили непреоборимые препятствия - невозможность! У меня было довольно в голове, и я находил возможным совершить это путешествие. Заспорили, я положительно объявил, что этот путь нетрудно пройти пешком; меня поймали на слове, и я дал слово совершить этот путь пешком. На другой день я и желал, чтобы этого вечера не было, но слово дано, исполнить должно! Сделалось известным мое намерение, я был львом дня. Надавали мне писем министры, вельможи, коммерсанты - в Петербург и Москву. В Петербурге посланник меня представил Государю, он спросил, а я рассказал ему о моем намерении. Государь улыбнулся и сказал:

"До Иркутска я еще знаю что-нибудь; но далее - мне неизвестно. Желаю вам успеха!" Это было в начале лета. Чтобы не терять времени, я отправился рано утром. За Царским Селом четыре солдата отняли у меня все, даже сняли с меня платье, оставили фланель и башмаки. Хотели взять паспорт; но я, указав на печать из сургуча, сказал: "казен", и паспорт мне оставили. Пройдя немного, я увидел хороший дом; меня в нем приняли, обласкали и одели, тут я и ночевал. Утром собираюсь идти; все жалели, но я уверял, что обязан идти - это мой долг! Мне предложили, что меня отвезут; я отвечал, что отказаться не имею права, но просить не должен. Так добрался до Иркутска, где давно меня ожидали и вручили мне все мои вещи, отнятые солдатами - славная полиция! Из Иркутска я плыл Леною до Якутска; там, по рекомендательному письму, один купец отправил меня при транспорте своих товаров в Колыму; туда на ярмарку прикочевали разные народы и чукчи с Берингова пролива, которые говорили, что они каждый год ездят на оленях на берег Америки - торговать. На предложение мое взять меня с собою чукчи просили пять сум (около 15 пудов) табаку, а это составляло огромную сумму по тамошним ценам, и, сверх того, чукчи не ручались за мою жизнь, им самим приходится сражаться по окончании торга в Америке. Итак, путешествие мое совершиться не могло. А так как всем начальникам было предписано охранять меня и давать пособия, то колымский исправник, узнав, что я хочу идти пешком [обратно] в Якутск, что, конечно, было невозможно, предложил: не желаю ли я доехать до Охотска с тунгусом. Я охотно согласился, предполагая из Камчатки возвратиться на корабле домой. Тунгус был беден, имел шесть оленей; на одном я ехал верхом. Олени составляли все имущество тунгуса. Питались мы дорогой только тем, что добудет охотою тунгус, его семейство и я; случалось не есть по двое суток. Для тунгусов, как я заметил, это было не лишением, - лисица, белка, заяц, птица - все служило пищею. Недавно я провалился с оленем в речку. Теперь я в теплой комнате, с полным комфортом и все забыл!?

Да простит мне тень умершего моего приятеля; я имею основание по некоторым словам, сказанным им в минуту откровенности, что не данное слово в дружеской компании, в веселую минуту, было причиною его путешествия, а богатый торговый дом желал иметь подробности о торговле с чукчами, что за известную сумму и принял на себя Кокрен. Так как Кокрен был - Джон Андрес , то мы и назвали его Иваном Андреевичем . Когда я объяснил ему, что русские, из почтения к отцу, прилагают к своему имени имя отца, то этот обычай очень ему нравился и он был доволен названием Ивана Андреевича. См. далее Пожар на бриге "Святой Михаил"

Ссылки: