Воспоминания Э.И. Стогова: Бунт архиепископа Иринея в Иркутске

В Петербурге знали о распущенности иркутской епархии, но, должно быть, по уважению к Михаилу - терпелось. Скоро последовало высочайшее повеление в святейший синод: избрать и назначить в Иркутск строгого и надежного. Синод назначил пензенского архиепископа Иеринея , с прописанием в указе, как строгого и надежного. Говорят, все духовенство Пензенской губернии много служило молебнов за избавление от Иеринея. (Кажется, такого имени нет: есть Иреней - но так тогда звали, - Примеч. Э).

По приезде нового владыки скоро Иркутск наполнился рассказами о строгости и странностях архиепископа Иеринея. Всякий день новость за новостью: то священник - на обязанности дьячка, то в монастырь на три месяца топить печи; не было дома без рассказов о владыке. Иркутск был поражен действиями Иеринея тем сильнее, что в сравнении с кротким покойником - был слишком велик и страшен контраст. Захотелось и мне посмотреть на владыку. В какой-то праздник, узнав, что будет служить архиепископ в соборе, явился я поранее. С самого начала до конца была не обедня, а ротное ученье: "Ключарь, перевяжи галстух архидиакону - узлом назад! Священнику не подобает носить смазные сапоги со скрипом, 20 поклонов! Читающему дьячку: "Стой! пропустил точку с запятой, читай снова - на коленях. Священнику: - Замолол, невнятно, читай снова, да не кобенься. Певчим всем доставалось. Настоящее ротное ученье! Сам архиепископ делал большое впечатление. Ему было около 45-ти лет - среднего роста, сложен очень правильно, не сухощав и не расположен к толстоте; движения очень грациозны и выражают физическую силу и энергию; лицо мужественно, принадлежит к типу южных славян: густой брюнет, глаза черные, большие, полные блеску, взгляд быстрый, проницательный; волосы черные без седого волоса, густые, длинные, но крупно волнистые, чем скрадывали большую длину; волоса казались тонкими и блестящими, борода черная, небольшая; голос самый чистый - грудной, мягкий тенор. Владел интонациею голоса так гибко, легко, так верно и так хорошо, что я другого тако-го послушного голоса не слыхал! Обыкновенную молитву, сказанную им в алтаре: во имя Отца и Сына и Святого Духа и ныне и присно и во веки веков - я и теперь, по прошествии 46-ти лет, диво слышу! Слова: и ныне и присно и во веки веков - какою-то магическою волею голоса уходили в веки веков! Подражать владыке Иеринею - невозможно! Вообще, чт? касалось до служения его особы - было превосходно. Во всякое служение он говорил поучения экспромтом, поучения - всегда строгие к слабостям, без снисхождения, пороки громил и предавал анафеме, говорил просто, понятно, но рылся в слабостях мужчин и женщин без милосердия, как химик доискивался начала всех начал. Раз, в женском монастыре, говорил поучение, так глубоко объяснил им принятый ими обет и закончил таким грозным эпилогом - поразил их смертию без прощения за нарушение обета в их сане, казнь по смерти сторицею, неизбежность ада; последний период проповеди был: смерть, ад, власть диавола, геенна, жупел, вечное терзание - смерть здесь, смерть там, смерть, смерть! Все монахини рыдали истерически, некоторых вынесли в обмороке. Об этом долго говорили в городе. Знакомая мне купчиха рассказывала, что, слушая, она была не своя: и холодно, и жарко, и земли не чувствовала под собою, а уж как жалостно было смотреть на матушек-монахинь! Обычай ? в церковные праздники просить владыку на обед ? не изменился, но и тут редко проходил обед без критического взгляда на нравы хозяина и гостей, и часто владыко уходил гневен. Не рады были такому гостю, но обычай пересиливал. Один раз знакомый купец (не важный, но не помню фамилии) приехал и пристал с просьбою ? у него обедать и что будет владыко. Как я ни отговаривался - поехал. Владыко избрал себе место по левую сторону хозяина, меня посадили по правую хозяина, сидевшего во главе стола. Владыко обратился ко мне:

- Вы моряк, астроном? ? Точно так, владыко, без астрономии не найдешь дороги в море!

- Ну, а как по-вашему: земля вертится или солнце ходит?

- Для астрономических вычислений нет никакой разницы, и мы говорим ? восходит и заходит солнце.

- Ну, а как ваша наука учит?

- Приказывают говорить, что земля вертится.

- А Иисус Навин сказал: стой, солнце!

- Я глубоко верю в Священное писание и сделал моему профессору это возражение; он мне отвечал: это святая истина, но после слов Навина солнце остановилось, и стала вертеться земля. Владыко непритворно смеялся. Перешел разговор, когда подали огромного осетра. Владыко, смотря на меня, сказал:

- Господь сотворил все на службу человека. Я с покорностию наклонил голову и сказал: Аминь! Но чрез минуту рассказал, что, со-бираясь в далекий морской поход, я нагружал разную провизию и видел суету мышей на корабле, как они хлопотали и пробовали все съестное: всякий бы поверил, что мыши верили - провизия грузится, собственно, для них. Владыко хохотал: ему нравилось, что я, не противореча ему, соглашаюсь с ним, но скоро и разбивал его.

- Вы видали в океанах левиафана?

- Китов видал сотни.

- Очень большая это рыба?

- Да, владыко, больше этого дома; бывают до 15-ти сажен.

- Как же по-вашему, может человек жить в утробе этой рыбы?

- Это, владыко, сказано в библии об Ионе?

- Да.

- Если б в святой книге было сказано, что Иона проглотил левиафана и тот жил в утробе Ионы три дня, то уверяю, я так же, несомненно, верил бы. Для Бога все возможно: я верю не испытуя.

Владыко опять усердно смеялся и даже благословил меня через стол. В подобных разговорах прошло несколько обедов. Хозяин и гости уверяли, что владыко никогда не был так весел и милостив. Этот, первый обед сделал то, что все упрашивали меня на обед с владыкой - хорошо, что было редко. После нескольких обедов владыко приказал мне быть у него на чашку чая. У него, без свидетелей, я, все с той же манерой почтительности и покорности, разыграл роль умеренного вольнодумца, что, кажется, забавляло его: может, новость идей, может - и то, что он не мог говорить так по своей обязанности. Когда я сказал ему о странности видеть такого пылкого, энергического характера, таких полных сил мужа - в монашеской рясе и смиренном сане, архиепископ Иериней сверкнул глазами и сказал: "Я давно ношу фонтанели на руках". Владыко затем продолжал: "ты разумен, что при посторонних не споришь со мною". Обеденные мои разговоры я для шутки рассказывал генерал-губернатору. В день Александра Невского генерал-губернатор и все чины были в соборе, наполненном до тесноты народом; служил архиепископ. После службы владыко с посохом вышел на амвон; объяснил кратко жизнь Александра Невского, сказав, что все победы дал ему Бог за твердую его веру, он ловко перешел к наставлению удаляться от людей, имеющих вид доброты, кротости; эти люди, часто имея значение, пользуются любовию общества, обладая способностию сладкой речи; эти люди никогда не спорят, но под видом согласия и изворотливости наводят на мысли неверия, ведут к соблазну; речи их подобны меду, но с ними сердце поглощает яд сомнения, и проч. и проч. - чуть не нарисовал моего портрета. Во время поучения владыко с довольной миной посматривал на меня. Закончил наставлением - убегать [от] таких людей как заразы, гибельной для души. Не пожалел черной краски для меня владыко! помню, я очень покраснел. Лавинский обернулся ко мне и тихо сказал: "в твой огород камни летят?". Подходя к кресту, я сказал: "Благодарю, владыко!. Извини, как печка печет!"

После службы вся интеллигенция - к владыке на пирог. Завтрак всегда роскошный от купцов - это тоже обычай. Владыко, благословляя, смеялся и шутя спросил:

- Как ты узнал себя?

- Хорошо вам, владыко, бранить меня, когда я не мог возражать вам.

- Это мое право!

На берегу Ангары стояла церковь; большое, сухое, ровное место на обрывистом берегу великолепной Ангары, с хорошим видом к устью реки Иркута - было любимым местом для прогулок. Вздумали насадить тут кустарников и сделать дорожки. Владыке Иеринею это показалось святотатством, он потребовал уничтожения кустарников; его не послушали. Он, чтобы поддержать свое требование - написал, что служа из алтаря видел творящийся блуд под кустом - и на это не обратили внимания. У генерал-губернатора была любимая близкая церковь. Лавинский до страсти любил музыку и был знаток. В этой церкви, кроме украшений современного вкуса, был превосходный хор певчих из казаков; отличные голоса и верность исполнения самых трудных концертов были неукоризненны. Протоиерей с причтом - во всем была гармония.

Владыко начал нападать на причт этой церкви. Во всем городе только и слышались жалобы на владыку. Духовенство, духовные правления приносили жалобы и просили защиты у генерал-губернатора. Строгость владыки доходила до неприличия; я теперь не помню многого, но, по рассказам, иногда доходило до скандалов во время служения.

Владыко любил повторять: "я власть, я наместник Христа, другой власти нет!" и тому подобное. Много было мелочей, но ими был полон город. Генерал-губернатор написал к обер-прокурору синода. Иеринею пришло замечание - это рассердило владыку.

Не помню, в какой праздник, мы все были парадно в соборе; генерал- губернатор в мундире, залитом шитьем. Без ротного ученья не обошлось. После совершения таинств священник, выходя из царских дверей с книжкою для прочтения молитвы: "Благословляю" и проч., по принятому обычаю делает легкий поклон старшему в церкви. Только по-клонился священник Лавинскому, как владыко из алтаря вернул священника.

- Кому ты кланялся? ты - пастырь, кланялся овце твоего стада? ты молишься златому тельцу! Распушил священника голосом на весь собор. Лавинский не показал и вида, что заметил непристойность. Мне очень хотелось сказать, что это не в мой огород камень - да не посмел. Бумаги летели в Петербург. Все подробности духовенство сообщало синоду. Материала было много! Осенью пришел указ (вот изменила память) о вызове или удалении архиепископа - по расстройству умственных способностей.

Генерал-губернатору поставлено в обязанность озаботиться и оказать возможное содействие к спокойному путешествию владыки.

Архиепископ, получив указ, нашел его поддельным, так как на указе не было сургучной печати, а просто: М.П., т.е. место печати. Опираясь на какой-то закон Екатерины, что если указ покажется сомнительным, то сомневающийся имеет право - потребовать указ с печатью сургуча, Иериней заявил свое сомнение в подлинности указа официально. На сомнение Иеринея не обратили внимания, удобная карета была готова. Не помню какой был праздник - не большой. Коллежский советник, чиновник особых поручений при генерал-губернаторе - Александр Иванович Голубев , еще до обедни, явился к владыке и доложил, что он прислан для услуг его высокопреосвященства в пути и ожидает приказаний.

Я должен заметить, что Голубев был вершков 10-ти ростом (186 см), брюнет, сильного сложения. Владыко саркастически улыбнулся и сказал: "Экого славного выбрали молодца! Ловко распорядились: ты повезешь меня; такому великану-богатырю не трудно будет задушить меня и потом сказать, что я - как сумасшедший - задушил себя сам? не дурно придумано!".

Владыко крепко взял Голубева за руку и сказал: "пойдем!". Иериней привел Голубева к перевозу через Ангару; там стоял унтер-офицерский караул; владыко приказывал взять Голубева под караул, но унтер отказался - без дежурного офицера по караулам. Иериней, не выпуская руки Голубева, повел его на главную гауптвахту, где, по приказанию владыки, караульный офицер посадил Голубева под арест. Мимо гауптвахты проходил правитель канцелярии генерал-губернатора Кибрит и, видя караул в ружье и владыку на плаце, подошел, чтобы узнать, в чем дело. Владыко, зная Кибрита, и его посадил на гауптвахту. В это время я ехал из адмиралтейства поздравить с праздником Лавинского; дорогою, узнав историю на гауптвахте, проехал прямо к Лавинскому и доложил, что узнал.

Большая площадь: на южной стороне дом генерал-губернатора, на северной - главная гауптвахта, к западу - гостиный двор, к востоку - улицы и частные дома. Лавинский в это время часто страдал геморроем. Слушая меня, морщился и сказал: "еще глупости, пусть постоит и уйдет". Я был того мнения, чтобы не вышло чего серьезного, ведь это владыко! Лавинский крякнул, надел фрак со звездой и пошел немедля со мною на площадь.

Подходя, видим Иеринея расхаживающим большими шагами перед фронтом солдат; несколько народа от гостиного двора; слышим, Иериней громко говорит, что он знать не хочет гражданского начальства, с которым он стоит перед государем на одной доске; суд государя решит кто прав. Лавинский что-то тихо, почти шепотом сказал Иеринею, а тот еще громче доказывал, благословляя подходящий народ, что он донес государю о всем и что солдат кормят мукой с песком. Говорил громко, скоро и благословлял.

Лавинский приказал караулу идти в караульный дом. Молодой офицер не повиновался. Я громко скомандовал: напра-во! скорым шагом, левое плечо вперед - марш!! Хотя я и моряк, но штаб-офицер, а главное русскому солдату - команда! Караул, как машина, по-виновался. Иериней на разные манеры твердил одно, что он знать не хочет гражданского начальства, которому не верит, а отдает себя под охрану военному начальству и народу! Не помню, кто подъехал и докладывает Лавинскому, что комендант болен.

Как теперь гляжу на Иеринея: он сознавал, что переступил через Рубикон! День был прохладный, но Иериней весь горел, снял клобук; по прекрасным его волосам струились капли пота, он был прекрасен, это был азартный игрок и играл - быть или не быть! Народ подходил более и более. Иериней, благословляя народ, решился говорить, что он с крестом в одной руке и с мечом в другой готов защищать и стать в голове народа, который страдает от гражданской власти. Надобно заметить, что еще шла обедня, на базаре еще не съезжались и народ еще был трезв, и еще заметка - в Сибири лаптей не носят . Дело становилось слишком серьезно! Когда доложили Лавинскому, что комендант болен, он обернулся ко мне и сказал: "привези".

Необходимо ознакомить с комендантом; это был генерал-маиор по кавалерии, дослужился из кантонистов и был простак; имел много ран, а дипломов на ордена - целую стопу: кажется, вся Европа давала ему ордена, начиная с низших степеней и до высших. Фамилия его была Покровский , а имени его, кажется, никто не знал.

По приказанию Лавинского я бросился на дрожки и марш-марш! Нахожу коменданта - здоровешенек! уже начернен, набелен и кончил румяниться - без этого он не выходил из дома. Оказалось, что комендант имянинник и полагал, что я приехал поздравить его. Я передал ему приказание генерал- губернатора; комендант отвечал, что ему нездоровится, да и что он будет там делать? Комендант, видимо, трусил, хотя и был храбрец на войне.

- Надевайте мундир, ваше превосходительство; хотя мертвого, но отвезу вас, в том даю вам честное слово! а что вам делать - расскажу на дрожках. Минуты были слишком дороги и серьезны, я сам подал ему мундир и почти силой увел и усадил в дрожки. Дорогой научил его подойти к Иеринею и сказать ему, что как главная военная власть берете охранение его под свое покровительство и честию ручаетесь за его спокойствие, возьмите под руку и уведите домой. Подъезжая, я махал караулу, барабанщик чуть не поход пробил, караул, честь - все исполнено важно! Иериней продолжал возмутительно говорить к народу. К счастию, не было семинаристов, которые очень были преданы владыке. Мне кажется, недоставало начального голоса в пользу Иеринея. Румяный комендант подошел молодцом и, как по писаному, объявил Иеринею. Тот стал, было, говорить о своих правах; комендант взял Иеринея под руку и дал ему слово выслушать его дома.

Иериней сверкнул глазами на народ и, не видя ни в ком участия к себе, пошел с комендантом. Генерал-губернатор и все мы молча пошли за ними. В это время из всех церквей выходил народ и частию следовал за нами. Всю дорогу Иериней говорил с жаром, внушал коменданту, почему он не может верить гражданскому начальству и проч. Комендант, может, и не понимал, молчал и прибавлял шагу. Довели архиепископа до его кельи, и все мы вошли за ним. Лавинский заглянул в другую комнату, Иериней громко сказал: "там у меня деньги, могут пропасть!". Обернулся ко мне: "вы обесчестили свой мундир золотой тем, что стали против меня". Я отвечал: "монаху принадлежит смирение, вы учите нас покорности и повиновению; смиритесь, владыко! Он зло взглянул на меня и быстро повернулся.

Была и комическая сцена: явился прокурор - презабавный человечек, небольшого роста, с очень большим брюхом, на коротеньких и как флейты тоненьких ножках. Раздраженный и красивый архиепископ начал излагать прокурору все свои неудовольствия и права от A до Z, говорил около часу. Забавная фигура прокурора точно окаменела, ни одна фибра в лице не дрогнула; прокурор не произвел звука и не мигнул глазом. Иериней кончил, прокурор повернулся. Я после спросил его, что говорил ему владыко?

"Не знаю, не понял и не слыхал, - отвечал мне прокурор. Я искренно поверил ему. На двор архиепископа привели роту солдат с ружьями и боевыми патронами. Мы все пошли в дом генерал-губернатора, составили подробный акт происшествию и подписались более 100 человек свидетелей.

Казацкий офицер в тот же день полетел с донесением к государю. День был праздничный, много съехалось на базар; после полдня пьяные и трезвые толпами толковали об обиде владыке. Ошибка была в том, что не заперли семинаристов; они шатались между народом и волновали. Я вооружил своих сотню матросов, были у меня 3-х фунтовые пушки; моя армия ночью охраняла дом генерал-губернатора. Чрез двое суток говор и шум в народе успокоился.

Кстати, расскажу. Тогда в Иркутске был полициймейстером Александр Николаевич Муравьев ; он был полковником колонновожатых ; известно, что он был организатором общества 14 декабря , но после отстал, когда общество изменило цель, дух и направление. Он был сослан в Якутск, не доехал - назначили в Верхнеудинск. Я уже застал его полициймейстером в Иркутске - хорошо ученый, вполне честный человек; мы были очень дружны. Он хорошо фехтовал на рапирах, а я был ученик Севербрика - первый по корпу-су.

На гауптвахте был и Муравьев; смотрю - глаза горят у моего друга и весь как-то возбужден! Я говорю ему тихонько: "чтобы не дошло до катастрофы" Он быстро мне сказал: "ничего, вы возьмите ружье, я возьму другое, станем спинами, нас скоро не одолеют; а потом мы станем в голове, может, выйдет к лучшему". Я тогда подумал: каков в колыбельке, таков и в могилке.

Шум архиепископской катастрофы улегся; сначала интересовались, как поживает и что говорит Иериней, но скоро и забыли о нем. Духовенство радовалось. Шаловливость моя тянула меня повидаться с плененным архиепископом и подиспутировать по знакомству, но запретил Лавинский. Наступила зима. Иркутск веселился. Кажется, не ошибаюсь, в Николин день - бал у генерал-губернатора; я отличный танцор, из лучших учеников Да-Росси и единственный в Иркутске с густыми эполетами. Только кончил французскую кадриль с дочерью Лавинского, как он подозвал и быстро сказал: "иди вниз, распорядись, да ни гу-гу!". Сбежав во флигель, нахожу - трое в шубах, еще в снегу - это были: жандармский полковник Брянчанинов, флигель-адъютант Гогель и фельдъегерь капитан Иностранцев. Они приехали весьма секретно. Я распорядился напоить и накормить их. Они хотели знать об Иеринее, но зачем приехали - молчали. Бал продолжался своим чередом; для приличия я явился на бал; там никто и не подозревал, что есть секретные гости. Лавинский украдкой сходил к ним. В конце бала приказано всем подписавшим акт явиться утром. Утром все собрались к генерал-губернатору и отправились к Иеринею. Много пришло в комнаты архиепископа; он сидел в кресле и не встал при входе генерал- губернатора, который представил приезжих. Флигель-адъютант подал запечатанный рескрипт государя, который был показан Иеринею и в котором повелевалось генерал-губернатору: архиепископа Иеринея, по расстройству умственных способностей, передать жандармскому полковнику Брянчанинову для дальнейших распоряжений. Привезли указ синода с сургучною печатью. Иериней слушал и смотрел с улыбкою, как будто видел забаву. Трудно было догадаться, что думал Иериней. Фельдъегерь Иностранцев стоял у дверей; архиепископ вдруг спросил: "а ты кто такой?" - обращаясь к Иностранцеву; тот назвал себя фельдъегерем. Иериней непритворно рассмеялся: "а почему у тебя черное перо?". Обращаясь ко всем, сказал строго: "убирайтесь все вон! я комедий не люблю, да и не умеете наряжаться". Тогда Брянчанинов, громадного роста (вершков 11-ти), подошел к Иеринею и что-то шепнул ему на ухо**. Вдруг переменилась сцена: Иериней встал со смиренным видом, положил руки на груди, поцеловал подпись государя на рескрипте и покорился безусловно.

Посмеем предположить: "Не подчинишься рескрипту государя, закуем тебя в кандалы, оденем в арестантский халат и в таком виде отвезем в Петербург!" (Примеч. М.И. Классона)

Достоверность оценки Э.И. Стоговым эскапад Иринея подтверждают отклики, опубликованные в "Русской Старине" в феврале 1879 г.:

"Всеподданейшее донесение Николаю I генерал-губернатора Лавинского из Иркутска от 23 сентября 1831 г. (документ прислал А.Н. Сергеев из Одессы); "Примечания омского протоирея", укрытого за аббревиатурой Сул- кий ("<...> замечание Э.И. Стогова в "Бунте архиепископа Иринея", что литургии, совершаемые преосвященным Иринеем, в иной раз походили на ротное учение, вполне справедливо. В Иркутске до сих пор помнят и рассказывают и о других выходках архиепископа, кроме тех, которые приведены в названной статье"). Примеч. М.И. Классона