Воспоминания Стогова Э.И.: Сперанский и Трескин в Иркутске, 1819 г

В Иркутске прямо приехал в адмиралтейство; начальником был лейтенант Кутыгин, холостой; он был старше меня лет на десять, личность уважаемая и любимая всем городом; он принял меня как родной и обращался со мною как с сыном; видя во мне мало-опытного юношу, он просто приказывал, что мне делать. Тогда во флоте был дух: для флотского офицера был государь, потом адмирал, и больше старшего начальства не было; все остальное, попавши на корабль, подчиняется командиру, хотя бы лейтенанту. Поэтому, когда Кутыгин предложил мне явиться к гражданскому губернатору Трескину , я находил это унижением, но поехал.

Что такое был Трескин в Иркутске, теперь трудно рассказать, а еще труднее верить. Ни-колай Иванович Трескин был губернатором 14 лет в Иркутске, но каким губернатором? Теперь трудно иметь понятие. В текущем столетии называют властителем Наполеона I; по- моему, он был неограниченная власть в войске - при успехе, а власть ограничивалась законами. Трескин и законы - были синонимы, более: был только Трескин, а законы были далеко, далеко! По праздникам Николай Иваныч дозволял дамам целовать свою руку; из мужчин допускались к руке только старшие чины и первогильдейцы. Все дамы целовали ручки у его супруги и у дочерей. Рассказов о деспотической власти Трескина множество и едва вероятных, но верных. Жалобы не доходили до Питера, а если редкая и прорывалась, то для того, чтобы не повторяться. 13 лет был генерал- губернатором Пестель , был ли он в Иркутске - не знаю .

Рассказывали, по какому случаю был послан Сперанский. Государь обедал у известного тогда остряка Нарышкина ; государь обратился к Нарышкину:

- граф (он всегда называл [его] графом), временем я чувствую необходимость в очках, но не решаюсь. Нарышкин отвечал:

-я знаю удивительные очки!"

- У кого? Нарышкин встал и, указывая рукою через стол, сказал:

- В-о-н у Пестеля: он 13 лет живет здесь и видит все в Сибири! Говорят, эта шутка, а вероятнее, жалобы, слухи - [и послужили поводом к тому, что] решили послать пензенского губернатора Сперанского в Сибирь генерал-губернатором.

Когда я приехал в Иркутск, передо мною (29-го августа 1819 года) приехал Михаил Михайлович Сперанский . Трескин все еще был нетронутый, цельный Трескин: он не верил, чтобы без него могла существовать Иркутская губерния. Часов в 9 утром приехал я к Трескину. Большая прихожая полна служебного люда: два казацких и два полицейских офицера, казаки, полицейские да два дежурных чиновника. Тишина. Вхожу в большое зало - три печи и пять дверей. У глухой стены на раз и навсегда назначенных местах стоят чиновники с бумагами; оставшиеся пустые места около печек подходящие занимали; по-видимому, каждый имел назначенное ему место. Тишина во всем доме совершенная, кажется, ни один чиновник не пошевелил ногой. Я вошел и сел около окна и столика. Не мог не заметить, что на меня значительно поглядывали чиновники; я полагал, что им в диковинку чужой человек, да еще моряк. После узнал - их изумляла моя дерзость, что я сел. Вошел молодчина-кавалерист, это - комендант полковник Цейдлер с рапортом, осмотрелся и сел около меня. После я узнал, что комендант осмелился первый раз сесть у Трескина и, вероятно, ему неловко было стоять, когда сидит юноша. Более часу мы сидели и очень тихо говорили, а чиновники продолжали стоять, каменные. Заметил я, что комендант не сводит глаз с маленькой двери. Растворилась эта маленькая дверь, комендант быстро вскочил, а я загляделся, да и было на что: представьте себе, в отворенную дверь выдвигают мраморную белую статую! Это был его превосходительство губернатор Трескин. Как снег белый колпак, из-под колпака длинные белые волосы, рубашка с стоячим воротником, без галстука, как снег белый халат; подпоясанный белым кушаком, из-под халата внизу видно нижнее белье, чулки и мягкие туфли без задков. Трескин не шел, а двигался, скользя туфлями. Минуя коменданта, который, рапортуя, называл ваше превосходительство, Трескин, не слушая, подошел прямо ко мне: - А ты уже сел? - С дороги, ваше превосходительство. - Где ты учился? - У дьячка на медные деньги (Думаю: видишь мундир). - Сколько у тебя денег? - Императорское третное в кармане (треть жалования).

Трескин взял меня за руку и вывел на средину залы; держит и говорит: - Невелика птичка, да носок остер! ? К вашим услугам, ваше превосходительство. - Сколько у тебя душ? - Одна своя, но прекрасная, имею честь рекомендовать. - Трескин обернулся к чиновнику и сказал: - отведи его к детям?. В одну из дверей я пошел за чиновником; он передал меня лакею, который и привел меня к детям. Кажется, помню: три взрослых девицы: Юлия - совершенный монгол, София - китайка, хоть на картинку чайного ящика: маленькая, нежная, с мягкими движениями, с прекрасной кожей и китайскими глазками. Третьей не помню имени - русская. Каждая из них сидела за пяльцами. Я поклонился, а они и не взглянули; я молча осмотрел их работы - молчат. Одна уронила клубок, я бросился поднимать, но по-кадетски соразмерил стукнуться головой.

- Как это вежливо!

- Вам не должно было беспокоиться, моя обязанность служить вам.

- Не нужны ваши услуги! Думаю, врете, девчата. Хвалю работы - молчат. Критикую - молчат. Русская пошла в комод, смотрю - три перегородки ящика полнешеньки конфект. Я быстро и обеими руками схватил по полной горсти; русская закричала:

- это что? разбойник!

Сестры вскочили - за мной, я на софу, на стол - в дверях молча стоит сам Трескин и смотрит с недоумением. Сестры жалуются на меня, я жалуюсь на девиц и, стоя на столе, ем конфекты. Трескин расхохотался и ушел, а мы помирились и познакомились. Мирно и весело наболтавшись с дочерьми, пошел откланяться отцу; старик любезно приказал мне обедать у него в 2 часа. До обеда я был у коменданта ? прекрасная личность, доброе и почтенное немецкое семейство; несколько гостей, разговор шел о моем представлении Трескину. Кто-то сказал мне, что опасно шутить с Трескиным. Я отвечал: "Трескин не адмирал, мы с ним равны, а попадет ко мне на корабль, то будет под моей командой". После я узнал, что мое представление Трескину и разговор с ним ходили по городу с прибавлениями, а такой скандал у дочерей был невообразим для иркутян в доме Трескина. В два часа за обедом Трескин был в том же наряде, в каком делал прием. Кроме детей, было человек пять немолодых чиновников; они были действующие лица без слов и речей. Я, как молодой, ел за двоих и говорил со стариком и дочерьми - за всех. Помню, не упускал случая пошутить над его беззубою старостию, что очень забавляло его. Старик хотел знать все подробности о фамильных делах моих, о службе, о причине поездки, о будущих целях. Я был откровенен и болтлив. Я старику понравился, и он сказал: "глядя на него, я давно так не ел; приходи ко мне, как можешь чаще, обедать". После обеда дочери пригласили к себе и угощали на славу сладким. Зовет старик; он лежал в кабинете на софе, дал мне какую-то книгу: "читай". Какая-то нравственная скука, я начал читать с толком, с расстановкой. Старик вскочил: "ты не умеешь лучше читать? Читай скорей!? Я замолол как дьячок. Старик был доволен. Оказалось, что эта старая голова еще с таким пылким воображением, что при медленном чтении у него толпятся в голове свои идеи, и он не может следить за чтением внимательно. Бестолковое и быстрое мое чтение он очень хвалил.

Я не знаю, чем был прежде Трескин - не любопытствовал, но почему-то думается, что он давнишний чиновник Иркутска.

Трескин, без сомнения, был умный делец, деятельность его была изумительна. Полиция, земские суды, палаты - он или его власть была все! Он знал все и распоряжался всем; он знал подробно всю частную жизнь Иркутска. Трескин был деспот безграничный! Но мне случилось прочитать немного бумаг его в Питере к Пестелю: там он скромен, добр, скорбел о людских слабостях и тяготился обязанностию исправлять падших. Трескин был страшный корыстолюбец, его считали в десятках миллионов, но удивительно то, что вообще мало жаловались на его взяточничество: это мне объясняли тем, что он брал, но и умел дать средство наживать. Я не застал жены его живою, о ней тоже не переслушать рассказов. Если Трескин властвовал головою, она властвовала сердцем над всеми мужчинами - без оппозиции. Трескин в дела жены не мешался. Последнего ею избранного я хорошо знал, его звали Иван Ефимыч Кузнецов , а весь Иркутск звал его королем (Стогов неверно называет имя и отчество спутника А.Ф. Трескиной в время ее последней поездки; речь идет об известном сибирском золотопромышленнике Ефиме Андреевиче Кузнецове (а не Иване Ефимовиче). - Примеч. ред. издательства "Индрик", М., 2003). Действительно, это был редкий красавец, его я сравнивал с павлином; говорил он очень дурно, грубо на о, уродливых провинциализмов пропасть. Жена Трескина возвращалась с королем Кузнецовым из-за Байкала; поехали кругом Байкала, дорога адская, такою и останется - гора на горе и очень высоки.

На этот раз лошади понесли с горы; губернаторша решилась выскочить из кареты, попала платьем в колеса, и ее буквально разорвало. Король усидел и спасся. (Агнесса Федоровна Трескина погибла 9 мая 1819 г. ? Примеч. ред. издательства ?Индрик?, М., 2003)

Трескин, как медаль, имел две стороны; сказавши об одной, надобно сказать и о другой стороне. Мне казалось, Трескин не был зол и жесток, но, как власть, был очень строг: все полиции были доведены до совершенства, и за то в Иркутской губернии не было ни грабежей, ни воровства; я сотни примеров слышал: проезжий, забывший в доме крестьянина кошелек, часы, бумаги, непременно был догоняем и получал забытое. Дороги, мосты были превосходны, деревни чисты; судя по наружности домов, крестьяне были зажиточны; скота, лошадей много; пятнадцать, двадцать троек стояли при въезде в деревню, платили четыре копейки на тройку за версту. Иркутск был очень опрятный город и много хороших домов. О преступлениях в городе не было слышно.

12 лет спустя я нашел: убийства, грабежи, воровство, шайки разбойников близ города. Села, деревни по наружности очень обеднели; если чего и не забудете, то у вас украдут все, что можно; дороги, мосты очень дурны. Я объясняю такую разницу тем, что Трескин был закон, а Лавинский повиновался закону. Шесть или семь лет шайка грабила и убивала.

Иван Яковлевич Козлов (знакомый по солеваренному заводу в Охотске ) распорядился удачно поймать знаменитого красавца и храбреца атамана Александрова, который поклялся убить Козлова. Атаман никогда не изменял данному слову. По жалобе Козлова Лавинский потребовал дело, ему привезли на двух возах. Лавинский не пожалел русских непечатных слов, а на последней странице написал: "Четырех главных наказать кнутом нещадно". Артист-палач Буянов каждого убил с четырех ударов. Лавинский получил строгий выговор, и последовало общее распоряжение: в приговорах слово нещадно - не употреблять. При мне и на моих глазах, в течение четырех часов в городе Иркутске днем убили: крестьянина, двух женщин и девушку, последнюю - в пяти шагах от меня, на главной улице, человек - не знающий девушки; но это особая история, я был следователем по просьбе Лавинского. Когда-нибудь расскажу об этих убийствах. Вот как изменился целый край - всего в 12 только лет! ***

Ссылки: