Бунт иркутского архиепископа Иринея II

VI. Бунт иркутского архиепископа Иринея. - Перевод Стогова в Петербург. - Особенности путешествия. - Встреча с родными. - А.О. Поздеев. - Прибытие в Петербург в 1833 году. - Первые встречи. - Представление князю А.С. Меншикову. - Характеристика князя. 

В Иркутске был целый ряд кротких и добрых архиепископов, распустивших духовенство до безобразия. Государь приказал назначить в Иркутск архиепископа строгого и твердого. Синод назначил Иринея из Пензы , и тамошнее духовенство долго служило благодарные молебны за избавление от него. Ириней Нестерович , архиепископ Иркутский в 1830-1831 гг. Он был среднего роста, брюнет с правильными чертами лица, прекрасными черными вьющимися волосами и удивительно увлекательным голосом. Он сам называл себя уроженцем Черногории, и по наружности нельзя было дать ему более сорока лет. Во всех его поступках выражалась пылкая южная природа. Служил он удивительно: самая простая молитва "Во имя Отца и Сына" произносилась им так, что вызывала необыкновенное благоговение. Но зато во время служения он был весьма строг с духовенством. Требования его со служащими с ним были безмерны: за ошибки, за малейшее несоблюдение в одежде, за неостановление при чтении на запятой, - протопопы, попы, диаконы, чтецы становились на колена и били поклоны; почти ни одной службы не проходило без взыскания.

Избалованное прежним архипастырем духовенство трепетало, сдавалось в солдаты или посылалось на монастырские черные работы. В Иркутске много церквей, и богатое купечество чванилось угождением владыке. В праздники архиерей не имел заботы о завтраке. По заведенному порядку, купечество в его палатах хлопотало о роскошном угощении и ссорилось между собою при решении вопроса, кому угощать.

Ириней был строго разборчив в выражении ему почитания, требовал занимательного разговора и сам не стеснялся в выражениях; если что не понравится, то наговорит укоризн и хозяевам и гостям. Богатейший купец Сибиряков упросил меня быть у него на обеде в день престольного праздника в его приходе. Не любил я этих бесконечных и жирных купеческих обедов, но к Сибирякову поехал. Посадили меня в голове стола против Иринея. Я заговорил о великом значении приличия и соблюдения торжественности в храме и, будто к слову, похвалил увлекательный голос архиерея и прочувствованные им слова молитв. Все это, видимо, понравилось, и Ириней развеселился. Я тогда хорошо помнил Библию, начитался вольтеровщины, и мне легко было занимать Иринея. Купцы были в восторге, что владыка был весел и не унижал их сарказмами и колкостями.

Благодарностей мне было целый короб. Сибиряков в умилении прислал мне в подарок великолепный, яхонтового цвета китайский халат с драконами.

После этого, где только престольный праздник, там богатый купец- прихожанин приезжал просить меня обедать. Ириней любил поболтать о запретном, но, конечно, не нарушая важности своего сана, и сам признавался мне, что, при его пылкости, для отвращения обуревающих его страстей носил фонтанели на обеих руках. Духовенству было не под силу переносить строгость владыки, и вот против него составилась коалиция. У генерал-губернатора была своя церковь и превосходные певчие из казаков. Постоянные наговоры протопопа генерал-губернаторской церкви, преувеличенные до крайности рассказы о строгости Иринея, доходящей до странности, охладили Лавинского к владыке.

В Иркутске не было ни одного места для гулянья, а между тем на берегу Ангары было большое порожнее место, на котором стояла церковь. Все место около церкви засадили кустарниками, сделали дорожки, и вышло хорошо. Ириней по капризу восстал против устройства этого публичного гулянья, завел переписку о неприличии гулянья около храма Господня. Эта переписка росла и довела его до ссоры с губернатором. Духовенство воспользовалось ею, и явились протесты духовенства: о неприличных выражениях Иринея во время служения.

В один из высокоторжественных дней генерал-губернатор Лавинский приехал в церковь в особом мундире, шитом золотом и установленном генерал-губернаторам для важности, когда они принимали китайских посланников, сидя под портретом государя. Служил обедню, конечно, владыко, и, по совершении тайн, священник, выходя из алтаря с книжкою для прочтения: "Благословляю, благословляющего Господа" - по принятому обычаю, сделал поклон генерал-губернатору. Только священник поклонился, как Ириней вернул его и спросил:

- кому он кланялся?

- Ты кланялся златому тельцу, - сказал он, - тогда как присутствует в церкви наместник Христа - на колена и сто поклонов! Ириней произнес это очень громко, церковь была полна народом. Лавинский отправил курьера с донесением о поступках Иринея, а последний послал своего, с заявлением о притеснении народа и о гнилой муке, смешиваемой с песком и в таком виде выдаваемой войску. На донесение Лавинского последовало высочайшее повеление: Синоду вызвать Иринея в Петербург, а генерал-губернатору озаботиться о спокойном путешествии архиепископа и для услуг его дать на время пути одного из чиновников особых поручений.

Указ Синода был печатный. Основываясь на законе, состоявшемся при Екатерине, что если кто усумнится в подлинности указа государева, тот имеет требовать повторения, с приложением печати. Ириней не признал указа настоящим и отказался исполнить его до повторения. Между тем, экипаж для Иринея был приготовлен, и чиновник Голубев командирован для услуг ему. Было ли то простое воскресенье или праздник - не помню, но Голубев рано утром явился к Иринею. Голубев был огромного роста, головою выше Иринея.

- Удачно выбрали такого молодца, - сказал Ириней;

- у тебя довольно силы, чтобы дорогою задушить меня, а после сказать, что я сам себя убил, - это хороший способ отделаться от меня. Если гражданское начальство писало против меня, то и я писал против гражданского начальства. Теперь я стою с ним на одной доске, и нас рассудит высшая власть, а потому я не считаю нужным входить в какие-либо сношения с гражданским начальством, а чтобы ты, молодец, не мог исполнить тайного поручения, то пойдем со мною. Он взял Голубева крепко за руку и привел на унтер-офицерский караул у ворот города на выезде, где приказал арестовать его. Умный унтер отказал. Тогда архиерей повел Голубева на главную гауптвахту, вызвал караул и объявил, что он, не подчиняясь гражданскому начальству, отдается под охрану начальства военного, и приказал арестовать Голубева, как злоумышлявшего на него. Не разобравший дела офицер арестовал Голубева. Правитель канцелярии генерал-губернатора Кабрат , случайно ехавший мимо, вздумал уговаривать Иринея, а тот и его приказал взять под арест. На эту историю наехал я, и, узнавши в чем дело, поспешил к Лавинскому и доложил ему. Лавинский, надев вицмундир и звезды, пошел со мною на гауптвахту, где Ириней разглагольствовал с собравшимся народом, рассказывал о своих отношениях к гражданской власти и что он не может доверять этой власти, а отдается под защиту власти военной и всего народа, за которых он заступник перед государем. Он говорил народу громко, с увлечением; волосы его были растрепаны. Лавинский растерялся и, обратившись ко мне, сказал одно слово: "привезите!". Времени терять было нельзя; видимо, Ириней пошел напролом и решился произвести народный бунт. Я сел на свои дрожки поехал к коменданту Покровскому . Он выслужился из кантонистов, делал все [военные] кампании, был известный рубака, дослужился до чина генерал-майора, имел пропасть орденов русских и иностранных, все ордена получил с младших степеней. Как видно, был храбрец, имел 15-ть ран, но и на самого храброго нападет иногда трусость - Покровский струсил и говорил, что он болен.

- Я знаю, что вы больны, - сказал я резко, - но я отвезу вас мертвого; надевайте мундир, а не то и так повезу! Перовский надел мундир, сел на мои дрожки, и мы отправились. Дорогой он меня спрашивал, что ему делать? Я советовал, чтобы он решительно взял Иринея под свое покровительство и, высказав уверенность в его правоте, пригласил бы архиерея возвратиться в свои кельи.

Ириней все еще с жаром проповедовал народу, который покрыл всю площадь. Пока Лавинский сказал несколько слов коменданту, я подошел к Иринею и сказал ему шопотом, что он играет в глупую игру. Тут подошел комендант и взял его под свое покровительство и повел домой. Лавинский и все присутствовавшие пошли за ними. Лишь только Ириней вошел в свои комнаты, как явился коротенький, пузатый, с короткими руками и ногами прокурор. Ириней обратился к нему с протестом, говорил добрых полчаса с жаром, но прокурор (жалею, забыл его фамилию), выставив ножку вперед, не шевельнул глазом, не сказал и полслова, а стоял как статуя. Ириней перестал говорить и отошел, прокурор повернулся на одной ножке и тоже отошел. Не встречая ни в ком участия, Ириней приуныл, стал молчалив и понял, что его дело проиграно. Между прочим, к монастырю или его дому привели роту солдат.

Мы все отправились к Лавинскому, составили там акт всему происшествию и подписали, кажется, 130 человек служащих - свидетелей; этот акт с курьером был послан прямо к государю.

Наступила зима, 6 декабря был бал у Лавинского. При начале бала Лавинский, серьезно проходя мимо, сказал:

"Идите в кабинет, прикажите никого не пускать, займите гостей и распорядитесь, что-бы они были довольны. Спустился я вниз, в кабинет, и нашел там по-дорожному еще [одетых], в шубах трех человек. Я пригласил их раздеться, напоил чаем, узнал в приехавших флигель-адъютанта Гогеля , подполковника жандармов Брянчанинова и фельдъегеря капитана Иностранцева . Они приехали по делу Иринея, которое было принято в Питере весьма серьезно. Спустя час пришел и Лавинский. Тут объяснилось, что Гогель привез собственноручный рескрипт [государя] Лавинскому, с повелением: отправить Иринея под надзором Брянчанинова, как сказано в указе Синода. В последнем говорилось, что по расстройству умственных способностей Ириней помещается в Прилуцком монастыре , что около Вологды, на дьячковскую вакансию.

Бал шел наверху, а в кабинете уговаривались, как завтра объявить Иринею. Прибывшие оставались секретом для всего Иркутска, и, кажется, им приказано было въехать в город ночью. На другой день, около 11-ти часов утра собрались к генерал-губернатору все старшие чины Иркутска и отправились к Иринею. Он принял прибывших без смущения. Флигель-адъютант Гогель, в присутствии архиепископа, подал Лавинскому запечатанный конверт с рескриптом, который громко и прочитал Лавинский, стоя. Потом тот же Гогель подал запечатанный указ Синода . Все шло чинно, и Ириней не показывал тревоги. У дверей стоял фельдъегерь Иностранцев. Ириней спокойно спросил: а это кто стоит у дверей? Ему сказали, что это прислан фельдъегерь, для заготовления лошадей в пути его. Ириней расхохотался и сказал: - Полноте играть комедию наряженных, вы, сочиняя комедию, забыли по форме нарядить фельдъегера. Господин фельдъегерь, почему у вас черное перо в шляпе, у вас по форме должно быть белое перо! И этого маскарада не сумели сочинить, ступайте все, довольно для меня забавы, идите и дайте мне покой. Тогда только мы взглянули и увидели, что, действительно, перо в [треугольной] шляпе было черное; он объяснил, что свое белое перо потерял дорогою, а в Иркутске - нет белых перьев, то он и взял у пехотного офицера.

Но каков же Ириней? Каково присутствие духа, какая смелая черта характера! Но тут Брянчанинов , почти саженного роста, видя наглость Иринея, что-то шепнул ему на ухо, тогда архиерей побледнел и покорился, просил показать ему подпись государя на рескрипте, с благоговением сложил руки на груди и поцеловал подпись. Глухой, теплый и покойный возок был готов скоро. Ночью Брянчанинов усадил Иринея, запер дверцы на ключ и взял его себе в карман. По дороге запрещено было подходить к возку, и Брянчанинов ни шагу не отступал от Иринея.

Ссылки: