ШКЛОВСКИЙ В.Б., ПРЕДАТЕЛЬСТВО И ВРЕМЯ

Сказывают, что крокодил, заползши в кустарник, представляет плачущего младенца. Неопытный человек приближается, ищет и бывает жалкою добычею ужасному чудовищу.

Василий Нарежный. Российский Жилблаз, или Похождения князя

Гаврилы Симоновича Чистякова Нет более странного понятия, чем предательство. Один и тот же поступок называется и предательством, и благоразумием, и геройством, и меняет эти имена по кругу.

Академик Олег Рудаков Один из самых интересных и совершенно не изученных мотивов в русских дневниках и мемуарах - мотив предательства. Дело в том, что предавали не только людей или идеалы, предательства ощущались по отношению к творчеству и чужим ожиданиям. Изменился общественный уклад, и было совершено множество отказов от старого мира и тех присяг, которые, явно и неявно, давали ему люди.

Отказывались от обязательств перед Богом и старой властью, перед сословием и чином, перед прочими правилами жизни. Создавались новые правила, от которых отказывались тоже, и к концу 1920-х возникло множество коммунистов, которые говорили о предательстве прежних идеалов Революции точно так же, как они говорили о предательстве Революции теми, кто начал нэп. Собственно, формулировалось само понятие "предательства" как термин. Лидия Гинзбург в декабре 1931 года делает такую дневниковую запись: "Шкловский приезжал в начале декабря. Я его не видела. Он всё ещё не ходит в "квартиру Гуковского", а я кончала роман, и у меня не хватило ни времени, ни энергии, ни добродушия его разыскивать. Он позвонил только один раз, поздно вечером, и говорил со мной необыкновенно охрипшим голосом. Сказал, что назавтра приглашён к Груздеву и Ольге Форш.

- Нельзя ли вас оттуда извлечь? -

- Попробуйте сообщить туда, что вы умираете.

- Я позвоню и скажу, что я умираю и без вас не могу умереть спокойно. На другой день я играла в покер и не позвонила". И далее: "Шкловский стал говорить Вете [ 81 ] что-то такое про Тынянова. Вета прервала:

- Мне надоело, что вы предаёте Юрия и всех! Вы обожаете неудачи ваших друзей.

- Разве? - он задумался. - Действительно, Юрия предаю. Борю? - тоже предаю.

- Гинзбург предаёте?

- Гинзбург, - он поморщился, - предаю немножко.

- Меня предаёте, - сказала Вета, - я знаю, вы говорите всем: нехорошо живёт Вета, скучно живёт. Прощаясь, он сказал ей:

- Передайте Люсе <Гинзбург>, что я её очень люблю и предаю совсем немножко" 153ф. Филолог Дмитрий Устинов замечает в комментариях к публикации писем Л. Гинзбург: "По-видимому, непосредственные духовные интересы Е. И. Долухановой не лежали в сфере науки, поэтому в строгом, формально-научном смысле она не принадлежала к числу младоформалистов (как некому научно-корпоративному единству), однако нет сомнения, что она играла заметную (и своеобразно колоритную) роль в их бытовой жизни, осмыслявшейся и обыгрывавшейся самими младоформалистами как "дело культуры (литературы)". Но только доверять её пересказанным словам и словам, пересказанным ею, нужно с осторожностью. Елизавета Исаевна была чрезвычайно одарённым человеком и прирождённым сочинителем: сама Гинзбург пишет: "<...> "максимально словесный человек, какого мне пришлось встретить, - Вета . У неё - <...> совершенно непроизвольная, замкнутая и эстетически самоценная речевая система. У людей, просто хорошо говорящих, то, что хорошо в их разговоре, падает на отдельные выражения, в большей или меньшей степени заполняющие речь. Такие словесные люди, как Виктор Борисович Шкловский и Вета, выразительны сплошь, вплоть до а, и, что, когда. <...> Шкловский закрепил особенность своей устной речи в речи письменной. Система Веты, к сожалению, не дойдёт до потомков. Я не стала бы уговаривать её писать. Уже в своих письмах она гораздо ниже, чем в разговоре. <...> "В жизни" она мгновенно переваривает, встряхивает и ставит на голову всякую литературность, которая ещё стояла на ногах". Дальше Устинов отмечает: "Впрочем, при чтении многочисленных отзывов Гинзбург о Вете нужно учитывать особый, "романический" характер их личных взаимоотношений". Но суть в другом - все эти истории в литературной среде многажды обкатывались: эпизод, случайно оброненная фраза становились фрагментами литературного текста, и решительно непонятно, что там происходило на самом деле. Особенно в тот момент, когда в мемуары проникает изящная сцена, заканчивающаяся пуантом. Шкловского много раз упрекали в предательстве. Всё дело в том, что в 1920-е годы он двигался с очень большой скоростью. Часто литературные и политические конструкции, которым он служил, устаревали и исчезали так быстро, что упрёки в предательстве раздавались уже после того, как истлели их обломки. Менее всего люди прощали обманутые ожидания. Шестью годами раньше, 7 июля 1925-го, Лидия Гинзбург пишет Борису Бухштабу из Одессы: "мы с Москвой на этот раз не поладили. - Она встретила меня обычной теснотой, не совсем обычным отъездом (на аэроплане) Виктора Борисовича и совершенно необычайной, провокационной, температурой. На всё это я ответила дурным настроением и дурным самочувствием, не говоря уже о недостаточной огнеупорности" А впрочем? а впрочем - Шкловский писал друзьям о русских друзьях и о Петербурге; спрашивал, починен ли провал в мостовой против "Дома Искусства". Сейчас Шкловский, живя в России, обходится без Петербурга, без друзей и без "Дома Искусства", и даже без истории искусства; у него жена и ребёнок, и в Москве ему платят 400 рублей за редактирование так называемого "Красного Синего Журнала" [ 82 ].

Если ты скажешь, что каждый из нас может подобным образом свернуть в сторону, я возражать не стану; если ты скажешь, что это скверно, я отвечу, что это безразлично. Несущественно, любит ли человек два года, пять лет или десять. Существенно то, что мы в течение двух недель любим до гроба; что мы "никогда не прощаем" неприятность, которую забываем в полтора часа, что мы "порываем навеки" тогда, когда миримся через сутки. Вот на чём познаётся условность времени и неисчерпаемость переживания. Иуда Искариот продал Христа за 30 серебреников; Виктор Шкловский продал Институт за 40 червонцев. Надеюсь, если мы вздумаем продавать друг друга, мы не сделаем этого бесплатно, а пока что будем переживать Вечность в течение летних каникул. Вообще - "тут может быть два случая - и стоит ли из-за какого-то паршивого "Синего Журнала" заранее волноваться! Кроме того, надо быть хорошим до тех пор, пока это возможно. Быть хорошим куда приятнее, чем быть скверным. Не изумляйся - это я только всего продолжаю наш старый разговор, начавшийся между Биржевым мостом и Дворцовым. Пожалуйста, Боренька, не вздумай сделаться сволочью к моему возвращению. Во- первых, это будет покушение с негодными средствами. Во-вторых - я отлично знаю, как может стошнить человека от собственного благонравия, но, честное слово, это ещё лучше, чем когда тошнит от всего другого прочего.

Ул. Баранова д. 6 кв. 6" 154ф.