 |
Шатуновская доставляет секретные документы из Баку в Ростов
Решено было отправить трех гонцов, разными путями. Анастасу достался прежний маршрут, через Астрахань , а Оле - через Батум и Ростов . Попутно ей поручили доставить в Ростов несколько пачек прокламаций (подпольная типография в Ростове провалилась). Паспорт ей сделали на имя нижегородской мещанки Евдокии Дулиной. Оля могла сойти и за госпожу Джапаридзе, и за девицу Дулину. В наружности ее не было резких примет национальности.
В Батуми оказалось, что пароходное движение прекращено, только военные корабли ходят. Согласно инструкции, в гостинице велено было не останавливаться и с батумскими коммунистами не связываться.
"Ходила по городу, мыкалась, корзина обшита и перевязана, я сдала ее в камеру хранения, - рассказывала Ольга Григорьевна, - а сама ночь на вокзале, на бульваре, в подъезде - чтоб не приглядеться, не обратить на себя внимание. Была бы еще оборвана, а то хорошенькая беленькая чистенькая девушка. Трудно: Наконец, на пятый день нашла одного рыбака, уговорила - за тысячу керенок довезет меня на парусной лодке до Туапсе .
Только чуть отъехали, шторм поднялся. Ветер, волны, лодка, как щепочка, того и гляди перевернет. Он на меня ругается: - Куда к черту ехать? Не надо мне твоих денег, уцелела б голова! Я и сама от страха ни жива, ни мертва. Ну, думаю, все равно - два раза уже провалилась, пусть хоть умру. Сижу, сжимаю свою корзину. Волны все больше, гроза поднялась. Он мне в лицо керенки бросил: - К черту убирайся, жизнь дороже! Опять я сдала корзину в камеру хранения, а сама около моря хожу. Нечаянно подслушала, кто-то сказал, мол, на днях "Буг" отходит. Я думаю, надо на "Буг" пробраться... Пошла в магазин, купила дорогой, нарядный башлык, красный с золотом. Волосы после тифа короткие и локончиками. В башлыке- то не видно, что сзади острижена, а то нехорошо, не принято ведь это было, а впереди локончики. Сама свеженькая, хорошенькая, ну а в башлыке прелесть прямо! Я и сама чувствовала, что все, кто ни идет по улице, вслед оборачиваются. Познакомилась на бульваре с офицерами, рассказываю им, что не знаю, как быть. Бабушка у меня в Ростове, сирота я, больше никого у меня нет, и бабушка умрет, тогда совсем без наследства останусь. Все это постепенно им рассказываю, они хотят помочь мне..." (с. 88-89). В тот момент, когда Оля взглянула на себя в зеркало и увидела, какая она свеженькая, хорошенькая в этом башлычке, она перестала быть Олей, она стала Дусей, очаровательной провинциальной барышней, трогательно беспомощной, обращавшейся к офицерам как к своим, ждавшая от них мужской помощи и получившей помощь. Офицеры могли быть грубы со своими подчиненными, но перед этим очаровательным существом они становились, как сказал Маяковский, безукоризненно нежны, не мужчины, а "облако в штанах". Не решались пригласить ее в ресторан, говорили: "Мы понимаем, с кем мы говорим". Эта очаровательная Дуся будила в них самые лучшие чувства. Они объяснили ей, что на миноносец ее могут посадить только морские офицеры, познакомили ее с моряками, офицерами с "Буга", а те с графом Козловым, работавшим в представительстве Деникина, родственником адмирала. "Опять гуляли, опять рассказывала про бабушку, про наследство. Потом назначили мне день, когда вместе идти. Иду. У дверей - двое деникинцев, здоровенные детины. Я думаю, господи, куда это меня несет в самое их логово. Дал он мне конверт запечатанный, вышла на улицу и вздохнула, там молодежь вся. Ну что, Дунечка, как? Радуются за меня... Через два дня отправление, погрузку уже закончили. Вот с корзиной пришла на корабль, прочитал командир, нахмурился, но отказать не может и говорит: "Вот здесь располагайтесь". А у него каюта, как квартира: кабинет, спальня, столовая. Вот, показывает на спальню - у молодежи лица вытянулись - они думали там, где-нибудь меня поместят, они будут ко мне ходить, я - к ним. А тут на тебе. Я свою корзину под кровать задвинула, здесь, в неприкосновенности, так и ехала.
Они меня зовут - завтрак, обед, ужин. Салон, в общем, культура. По- французски я говорила хорошо. О книгах говорят, шутят" (с. 89). По уровню культуры они принадлежали к одному слою, разговор легко налаживался. Прислуживают матросы, тарелки подают горячие, салфетки. "Вот как-то тарелка плохо подогрета что ли, один офицер кинул ее в лицо матросу. Мне противно, но не реагирую, стараюсь" (с. 89-90). Только в один момент Оля позабыла свою роль. "Был шторм, а когда шторм, все офицеры - на своих местах, и никого со мной нет, я пошла одна гулять по всему кораблю, бродила, бродила и спустилась в машинное отделение. Оказывается, чем глубже, тем меньше качает. Там жарко, кочегары, обнаженные до пояса, бросают в топку уголь, и все время команды: право- лево, туда-сюда. Я так прислонилась, смотрю, как они бросают, и машинально тихонько так, запела
"Раскинулось море широко... товарищ, ты вахту не смеешь бросать..." Так, машинально, не то говорила, не то пела. И когда пошла наверх, то меня стал провожать механик, молодой человек. Там очень много ступенек, мы прошли один, два, как бы этажа, и стали отдыхать на площадке. Он смотрит на меня и говорит:
"Я очень ищу большевиков. Я могу быть им полезен". Я стою и молчу.
- Скажите, зачем вы здесь? Нет, не правда это! Ну я знаю, Вы не то, что говорите! Вот странная интуиция, так сильна у человека, и просит, молит. И у меня тоже интуиция.
- Ну скажите, кто Вы? Я прошу Вас! От этого зависит моя жизнь. Я тоже не прямо, тоже намеками:
- Ну да, может Вы и не ошибаетесь. Но что Вы хотите?
- Я хочу связаться с большевиками. Видите, мне противно здесь быть, но я не ухожу, потому что хочу я именно здесь быть полезным. Свяжите меня с большевиками. Я ведь не живу здесь. Я только об этом и думаю. И все жду, я хочу бороться. Я говорю важно:
"В одиночку ведь не борются".
- Я не один! Разве мало народу здесь? Люди найдутся, свяжите меня!
- Ну какой Ваш адрес? - А сама боюсь. Никто не видел?" (с. 90)
"Где Вы живете? Как Ваша фамилия?" И больше ничего. И мы пошли опять наверх. Вот ведь, что это? Передача мысли? Он ведь страшно рисковал: а вдруг я его сейчас выдам адмиралу? Но ведь и ты рисковала (реплика Джаны. - Г. П.). Ну, я что! Я, может быть, хочу его выдать... - Потом в Ростове я отдала его адрес Донскому комитету.
А в это время по мне панихиду справляли .
"В Батуми были, конечно, большевики, и мне в Баку еще сказали, чтобы я с ними не здоровалась, может быть, за ними следят, и я себя выдам. Я и не здороваюсь, но они меня видели. Видели, как я в военный порт с офицерами шла, видели, как с моря понеслась шлюпка с двенадцатью гребцами, с рулевым. У меня взяли из рук корзину, передали на шлюпку. Меня взяли под руки, посадили в шлюпку, и шлюпка умчалась на рейд. А тогда на рейд возили расстреливать, а потом в море бросали. Они сообщили в Баку, что видели, как Олю повезли на рейд. В рабочем клубе отслужили по мне гражданскую панихиду. Сурен в горе.
В его тетради: "Оли нет, ее убили. Как жить теперь? Для чего жить?". Маме не сказали, что на рейд, сказали, что, дескать, не то утонула, не то арестовали. Мама ездила, искала меня в Батуми по тюрьмам. И только потом из Ростова приехал Марк и развеял эту легенду, сказал, что я была у него в Ростове и прошла через линию фронта..." (с. 106)
См. Воспоминания Шатуновской О.Г.: Из Батуми в Новороссийск Однако надо было ехать дальше. Чтобы пройти на вокзал, требовалось около десяти справок, а у нее ни одной. Оля взяла свою корзину и пошла вдоль железной дороги, минуя вокзал, километров десять; а потом вернулась по путям и оказалась на перроне. Прислушалась, - говорят: "Вот стоят теплушки, они пойдут на север". Забралась в одну из них, уселась на свою корзину. "Сзади офицерик сидит, со мной любезничает. Вдруг на полустанке двери закрыли и снаружи на замок заперли. И так спокойно говорят: "Бабы, а это сейчас документы и билеты проверять будут". Что делать? Смерть, если поймают. Говорю офицерику:
- Вы скажите, что я ваша жена, хорошо?.. Ушли. Поезд тронулся. Свет погас, и он - негодяй такой! Стал приставать ко мне. Лапать. Мне позвать людей стыдно как-то, что же, девчонка еще, восемнадцать лет. Я его все улещиваю, стыжу.
- Пустите, ну что вы, как вам не стыдно? А он:
- Ты же жена мне! А я была как дикая кошка, до меня пальцем не дотронься. Он сидел сзади меня и схватил за грудь, а я, как сидела впереди него, так и двинула ему локтем в лицо. Сильная девка, и прямо в глаз ему звезданула. Он так и упал со своих мешков и давай на весь вагон на меня орать:
- Шлюха! Без документов! Я вот тебе! Мать твою... Погоди у меня... И ведь все это под угрозой смерти, если меня поймают.
- Ну, погоди, стерва, я тебя выдам.
Откуда только силы у меня взялись, я выпрыгнула - высоко ведь над землей, вместе с корзиной, и под составы, под один, под другой. Страшно! Корзина тяжелая, того гляди паровоз дернет, составы тронутся, задавят. Корзину кидаю, сама под вагон, опять корзину кидаю и дальше. Поднырну, корзину переставлю, вытащу... Он некоторое время бежал за мной, слышу его топот, ругань. А потом все, отстал. Я еще составов пять пробежала и вижу - спаслась. Наконец, спряталась. Отдышалась. Часа через два иду, уехали уж, наверно? Опять ищу, что делать, как дальше ехать?" (с. 106- 107)
"Стоит эшелон, на вагоне надпись: "8 лошадей, 20 человек". Внутри десять казаков, везут лошадей в Ростов .
"Дяденьки, возьмите меня". Ну, они разрешили:
"Залезай, мол, девка, ложись". Шинели подостлали. Я не сплю, лошадей не боюсь, людей боюсь. Но дверь закрыта, на ходу что хотят сделают. Ну ничего. Никто не тронул. Вот все-таки такие тогда еще неиспорченные нравы были. Парни деревенские молодые освободили мне уголок от лошадей, постелили сено.
"Ложись, - говорят, - барышня". И я уснула. А потом разбудили:
"Вставай, - говорят, - барышня, к Ростову подъезжаем". Я с большими очень трудами добралась. У меня были явки в Ростове к Сырцову . А Сырцов у нас был секретарем Донского комитета . Но в это время он уже оказался отозван, вместо него была Минская . Его я не застала в Ростове, я его потом застала за фронтом. И вот я пошла к Сырцову прямо с корзиной. Неосторожно, конечно, но надоела она мне, скорей бы избавиться, позвонила. Такой небольшой двухэтажный домик. И вдруг мне открывает дверь полковник деникинский. Я так и обмерла. Думаю, что такое, какая тут промашка. И говорю: "Вы меня извините, я ошиблась. Мне не сюда". Он говорит: "Да нет, Вам, наверное, сюда. Вот, подождите". А тут из прихожей лестница наверх, знаешь, как бывает в маленьких домах. Вбежали две девушки, говорят мне условный пароль. Я тогда то же им отвечаю.
"Вы не бойтесь, это наш папа, он за нас". Оказывается полковник - отец Сырцова и прикрывает его. А сам Сырцов вызван на работу в Красную Армию за линию фронта. Я ему говорю: "Вот корзина. А мне надо переночевать и корзину передать в Донской комитет". И вот мы эту корзину спрятали во дворе, в дровах. Я у них переночевала, а потом меня отвезли на Софийскую площадь. Там еще была явка у одной портнихи. А Ольге Минской уже дали знать, что я приехала из Азербайджана. И меня позвали на заседание Донского комитета" (с. 107-108)
В Ростове Оля впервые столкнулась с темной стороной большевизма, с равнодушием к людям, в том числе к людям, работавшим в одной организации, с готовностью убить человека по одному подозрению. Вот как Оля об этом рассказывает:
"Я присутствовала на заседании, где разбирался вопрос о причинах участившихся провалов разных мероприятиий. В организацию, очевидно, проник предатель. Заподозрили молодую красивую женщину, присланную в Ростов из Москвы. Она служила в штабе одной из частей деникинской армии. Для отвода глаз даже стала любовницей одного офицера. Передавала, рискуя жизнью, ценные сведения о военных действиях, о намечаемых передвижениях частей. Руководительница подпольной организации решила, что эта женщина одновременно работает на деникинцев. Не вызвав ее, не допросив, заочно ей вынесли смертный приговор , как предателю, и по настоянию этой руководительницы привели в исполнение. Один из товарищей рассказал мне подробности убийства. Особенно я была поражена, увидев одну из членов организации в платье покойной. Я не скрыла своего удивления и получила упрек в интеллигентской бесхребетности. Позже в Москве я узнала, что обвинение в предательстве было ошибкой. Убитая была смелая преданная коммунистка" (с. 108).
Решено было отправить трех гонцов, разными путями. Анастасу достался прежний маршрут, через Астрахань , а Оле - через Батум и Ростов . Попутно ей поручили доставить в Ростов несколько пачек прокламаций (подпольная типография в Ростове провалилась). Паспорт ей сделали на имя нижегородской мещанки Евдокии Дулиной. Оля могла сойти и за госпожу Джапаридзе, и за девицу Дулину. В наружности ее не было резких примет национальности.
В Батуми оказалось, что пароходное движение прекращено, только военные корабли ходят. Согласно инструкции, в гостинице велено было не останавливаться и с батумскими коммунистами не связываться.
"Ходила по городу, мыкалась, корзина обшита и перевязана, я сдала ее в камеру хранения, - рассказывала Ольга Григорьевна, - а сама ночь на вокзале, на бульваре, в подъезде - чтоб не приглядеться, не обратить на себя внимание. Была бы еще оборвана, а то хорошенькая беленькая чистенькая девушка. Трудно: Наконец, на пятый день нашла одного рыбака, уговорила - за тысячу керенок довезет меня на парусной лодке до Туапсе .
Только чуть отъехали, шторм поднялся. Ветер, волны, лодка, как щепочка, того и гляди перевернет. Он на меня ругается: - Куда к черту ехать? Не надо мне твоих денег, уцелела б голова! Я и сама от страха ни жива, ни мертва. Ну, думаю, все равно - два раза уже провалилась, пусть хоть умру. Сижу, сжимаю свою корзину. Волны все больше, гроза поднялась. Он мне в лицо керенки бросил: - К черту убирайся, жизнь дороже! Опять я сдала корзину в камеру хранения, а сама около моря хожу. Нечаянно подслушала, кто-то сказал, мол, на днях "Буг" отходит. Я думаю, надо на "Буг" пробраться... Пошла в магазин, купила дорогой, нарядный башлык, красный с золотом. Волосы после тифа короткие и локончиками. В башлыке- то не видно, что сзади острижена, а то нехорошо, не принято ведь это было, а впереди локончики. Сама свеженькая, хорошенькая, ну а в башлыке прелесть прямо! Я и сама чувствовала, что все, кто ни идет по улице, вслед оборачиваются. Познакомилась на бульваре с офицерами, рассказываю им, что не знаю, как быть. Бабушка у меня в Ростове, сирота я, больше никого у меня нет, и бабушка умрет, тогда совсем без наследства останусь. Все это постепенно им рассказываю, они хотят помочь мне..." (с. 88-89). В тот момент, когда Оля взглянула на себя в зеркало и увидела, какая она свеженькая, хорошенькая в этом башлычке, она перестала быть Олей, она стала Дусей, очаровательной провинциальной барышней, трогательно беспомощной, обращавшейся к офицерам как к своим, ждавшая от них мужской помощи и получившей помощь. Офицеры могли быть грубы со своими подчиненными, но перед этим очаровательным существом они становились, как сказал Маяковский, безукоризненно нежны, не мужчины, а "облако в штанах". Не решались пригласить ее в ресторан, говорили: "Мы понимаем, с кем мы говорим". Эта очаровательная Дуся будила в них самые лучшие чувства. Они объяснили ей, что на миноносец ее могут посадить только морские офицеры, познакомили ее с моряками, офицерами с "Буга", а те с графом Козловым, работавшим в представительстве Деникина, родственником адмирала. "Опять гуляли, опять рассказывала про бабушку, про наследство. Потом назначили мне день, когда вместе идти. Иду. У дверей - двое деникинцев, здоровенные детины. Я думаю, господи, куда это меня несет в самое их логово. Дал он мне конверт запечатанный, вышла на улицу и вздохнула, там молодежь вся. Ну что, Дунечка, как? Радуются за меня... Через два дня отправление, погрузку уже закончили. Вот с корзиной пришла на корабль, прочитал командир, нахмурился, но отказать не может и говорит: "Вот здесь располагайтесь". А у него каюта, как квартира: кабинет, спальня, столовая. Вот, показывает на спальню - у молодежи лица вытянулись - они думали там, где-нибудь меня поместят, они будут ко мне ходить, я - к ним. А тут на тебе. Я свою корзину под кровать задвинула, здесь, в неприкосновенности, так и ехала.
Они меня зовут - завтрак, обед, ужин. Салон, в общем, культура. По- французски я говорила хорошо. О книгах говорят, шутят" (с. 89). По уровню культуры они принадлежали к одному слою, разговор легко налаживался. Прислуживают матросы, тарелки подают горячие, салфетки. "Вот как-то тарелка плохо подогрета что ли, один офицер кинул ее в лицо матросу. Мне противно, но не реагирую, стараюсь" (с. 89-90). Только в один момент Оля позабыла свою роль. "Был шторм, а когда шторм, все офицеры - на своих местах, и никого со мной нет, я пошла одна гулять по всему кораблю, бродила, бродила и спустилась в машинное отделение. Оказывается, чем глубже, тем меньше качает. Там жарко, кочегары, обнаженные до пояса, бросают в топку уголь, и все время команды: право- лево, туда-сюда. Я так прислонилась, смотрю, как они бросают, и машинально тихонько так, запела
"Раскинулось море широко... товарищ, ты вахту не смеешь бросать..." Так, машинально, не то говорила, не то пела. И когда пошла наверх, то меня стал провожать механик, молодой человек. Там очень много ступенек, мы прошли один, два, как бы этажа, и стали отдыхать на площадке. Он смотрит на меня и говорит:
"Я очень ищу большевиков. Я могу быть им полезен". Я стою и молчу.
- Скажите, зачем вы здесь? Нет, не правда это! Ну я знаю, Вы не то, что говорите! Вот странная интуиция, так сильна у человека, и просит, молит. И у меня тоже интуиция.
- Ну скажите, кто Вы? Я прошу Вас! От этого зависит моя жизнь. Я тоже не прямо, тоже намеками:
- Ну да, может Вы и не ошибаетесь. Но что Вы хотите?
- Я хочу связаться с большевиками. Видите, мне противно здесь быть, но я не ухожу, потому что хочу я именно здесь быть полезным. Свяжите меня с большевиками. Я ведь не живу здесь. Я только об этом и думаю. И все жду, я хочу бороться. Я говорю важно:
"В одиночку ведь не борются".
- Я не один! Разве мало народу здесь? Люди найдутся, свяжите меня!
- Ну какой Ваш адрес? - А сама боюсь. Никто не видел?" (с. 90)
"Где Вы живете? Как Ваша фамилия?" И больше ничего. И мы пошли опять наверх. Вот ведь, что это? Передача мысли? Он ведь страшно рисковал: а вдруг я его сейчас выдам адмиралу? Но ведь и ты рисковала (реплика Джаны. - Г. П.). Ну, я что! Я, может быть, хочу его выдать... - Потом в Ростове я отдала его адрес Донскому комитету. А в это время по мне панихиду справляли" (с. 105). "В Батуми были, конечно, большевики, и мне в Баку еще сказали, чтобы я с ними не здоровалась, может быть, за ними следят, и я себя выдам. Я и не здороваюсь, но они меня видели. Видели, как я в военный порт с офицерами шла, видели, как с моря понеслась шлюпка с двенадцатью гребцами, с рулевым. У меня взяли из рук корзину, передали на шлюпку. Меня взяли под руки, посадили в шлюпку, и шлюпка умчалась на рейд. А тогда на рейд возили расстреливать, а потом в море бросали. Они сообщили в Баку, что видели, как Олю повезли на рейд. В рабочем клубе отслужили по мне гражданскую панихиду. Сурен в горе.
В его тетради: "Оли нет, ее убили. Как жить теперь? Для чего жить?". Маме не сказали, что на рейд, сказали, что, дескать, не то утонула, не то арестовали. Мама ездила, искала меня в Батуми по тюрьмам. И только потом из Ростова приехал Марк и развеял эту легенду, сказал, что я была у него в Ростове и прошла через линию фронта..." (с. 106) Однако надо было ехать дальше. Чтобы пройти на вокзал, требовалось около десяти справок, а у нее ни одной. Оля взяла свою корзину и пошла вдоль железной дороги, минуя вокзал, километров десять; а потом вернулась по путям и оказалась на перроне. Прислушалась, - говорят: "Вот стоят теплушки, они пойдут на север". Забралась в одну из них, уселась на свою корзину. "Сзади офицерик сидит, со мной любезничает. Вдруг на полустанке двери закрыли и снаружи на замок заперли. И так спокойно говорят: "Бабы, а это сейчас документы и билеты проверять будут". Что делать? Смерть, если поймают. Говорю офицерику:
- Вы скажите, что я ваша жена, хорошо?.. Ушли. Поезд тронулся. Свет погас, и он - негодяй такой! Стал приставать ко мне. Лапать. Мне позвать людей стыдно как-то, что же, девчонка еще, восемнадцать лет. Я его все улещиваю, стыжу.
- Пустите, ну что вы, как вам не стыдно? А он:
- Ты же жена мне! А я была как дикая кошка, до меня пальцем не дотронься. Он сидел сзади меня и схватил за грудь, а я, как сидела впереди него, так и двинула ему локтем в лицо. Сильная девка, и прямо в глаз ему звезданула. Он так и упал со своих мешков и давай на весь вагон на меня орать:
- Шлюха! Без документов! Я вот тебе! Мать твою... Погоди у меня... И ведь все это под угрозой смерти, если меня поймают.
- Ну, погоди, стерва, я тебя выдам.
Откуда только силы у меня взялись, я выпрыгнула - высоко ведь над землей, вместе с корзиной, и под составы, под один, под другой. Страшно! Корзина тяжелая, того гляди паровоз дернет, составы тронутся, задавят. Корзину кидаю, сама под вагон, опять корзину кидаю и дальше. Поднырну, корзину переставлю, вытащу... Он некоторое время бежал за мной, слышу его топот, ругань. А потом все, отстал. Я еще составов пять пробежала и вижу - спаслась. Наконец, спряталась. Отдышалась. Часа через два иду, уехали уж, наверно? Опять ищу, что делать, как дальше ехать?" (с. 106- 107)
"Стоит эшелон, на вагоне надпись: "8 лошадей, 20 человек". Внутри десять казаков, везут лошадей в Ростов .
"Дяденьки, возьмите меня". Ну, они разрешили:
"Залезай, мол, девка, ложись". Шинели подостлали. Я не сплю, лошадей не боюсь, людей боюсь. Но дверь закрыта, на ходу что хотят сделают. Ну ничего. Никто не тронул. Вот все-таки такие тогда еще неиспорченные нравы были. Парни деревенские молодые освободили мне уголок от лошадей, постелили сено.
"Ложись, - говорят, - барышня". И я уснула. А потом разбудили:
"Вставай, - говорят, - барышня, к Ростову подъезжаем". Я с большими
Ссылки: