 |
Письмо Шатуновской О.Г. Анастасу Микояну, 1939
"23 июня 39 г. Дорогой товарищ Анастас! Я называю Вас товарищем, по-старому, несмотря на то, что полтора года тому назад меня арестовали, как врага народа, и затем осудили на 8 лет исправит.-трудовых лагерей. Несмотря на это - я все та же, какой вы знали меня с 1918 года - коммунистка, готовая отдать жизнь за свою Партию, за дело коммунизма.
Я писала вам уже дважды, но по всей вероятности, письма эти до вас не дошли.
Последние полтора года перед арестом - 36 и 37 г.г. - я работала в Моск. Обл. Комитете Партии в качестве зам. зав. ОРПО. Заведующим был Крымский (б. помощн, т. Кагановича). Весной 37 г. на Крымского было подано заявление о том, что он скрыл свою принадлежность к троцкистской с позиции 23 года. Вскоре его перебросили начальником Политотдела Черноморского пароходства; в июне его там арестовали.
5 ноября 37 г. Моск. Упр. НКВД арестовало меня. Виза об аресте была положена на присланном из Баку совершенно бессмысленном клеветническом материале - показании какого-то неизвестного мне Фомина .
Самая элементарная проверка буквально в течение нескольких часов выяснила бы его лживость и абсурдность.
Это "показание" обвиняет меня в следующем:
1) в 29 году вела в Баку троцкистскую борьбу против Мирзояна
2) в 26 году называла троцкистов бузотерами
3) в 30 году участвовала в Баку в группе Ломинадзе
4) дружила с Рахуллой Ахундовым . Я объясняла, что это именно сам Мирзоян , травивший меня в 29 году за борьбу против него, распространял тогда слухи о "троцкистском характере" этой борьбы, о моем якобы участии в троцкистской профсоюзной оппозиции 21 года и тому подобное.
Просила взять хотя бы N "Правды" за июль 29 года, где было опубликовано решение ЦК Партии о нашей борьбе с Мирзояном.
Просила взять в архиве ЦК решение Бакинского К-та "Об итогах дискуссии в Баиловском районе", из которого ясно видна моя роль в разгроме троцкистов и Саркиса в 27 году в Баку.
Просила документально установить, что уехала из Баку еще осенью 29 года на Курсы марксизма при ЦК ВКП(б), и потому никак не могла участвовать в Баку в группе Ломинадзе. Тем более, что даже действительных участников драки Ломинадзе-Полонского никто не обвиняет в принадлежности к группе Ломинадзе. Я не отрицала, что дружила с Рахуллой Ахундовым, так же, как и многие другие бакинцы, считая его тогда большевиком и интернационалистом; но с 31 года, с момента его отъезда из Москвы - ни разу даже не встречалась с ним.
Кроме "показания" Фомина на следствии фигурировала телеграмма Кавбюро от 21 года о моем отзыве из Баку "за фракционную борьбу".
Я настаивала, чтоб проверили у вас, что это была борьба против Нариманова и буржуазных националистов, а вовсе не троцкистская борьба против Ленинско-Сталинской Партии, как написал Багиров в сопроводительной к этой телеграмме.
Но это, конечно, не сделали. Единственная проверка, которую, кажется, следствие все же провело, был допрос Саркиса обо мне.
По словам следователя Зайцева, он показал, что я всегда отстаивала генеральную линию Партии.
Следствие, по-видимому, само поняло, что все бакинские "материалы" ничего не стоят. В протоколе моего допроса нет ни слова обо всем этом, несмотря на то, что именно на основании показания Фомина меня арестовали.
В протоколе мне было поставлено 2 вопроса: была ли я завербована Крымским в контрреволюционную троцкистскую организацию, и помогала ли я ему, как секретарь парткома организации МК, скрыть его троцкистское прошлое 23 года.
Я ничего не знала об участии Крымского в троцкистской оппозиции 23 года, пока на него весной 37 г. не было подано заявление. Во время проверки и обмена партдокументов Крымский ни слова об этом не говорил.
Я никак не могла помогать Крымскому скрыть его троцкистское прошлое: на Московской Обл. Партконференции в июне 37 г. т.т. Хрущев и Коротченко в своих заключительных словах заявили о том, что руководству всегда был известен этот факт. Об этом же т.т. Каганович и Жданов дали справку Партколлегии КПК, которая под председательством Ярославского в апреле или мае 37 года разбирала дело Крымского. Именно исходя из этого, Партколлегия КПК не вынесла Крымскому даже партвзыскания, ограничившись тем, что предложила ему самому внести это обстоятельство в свою учетную карточку.
Когда Крымский, во исполнение этого решения, явился в Красногвардейский РК, секретарь РК, Комаров, предложил заведующей учетом, Слемперс внести это в учетную карточку Крымского, но не сообщил ей, что это делается по решению КПК. Слемперс выполнила распоряжение Комарова, но, чтобы снять с себя ответственность, написала заявление в МК Партии, где сообщает об этом, а в конце обвиняет меня, как секретаря Парткома, в том, что во время проверки и обмена партдокументов я не вскрыла троцкистского прошлого Крымского. Это заявление было разобрано секретарем МК еще до моего ареста. После же ареста его переслали в НКВД. Следователь Захаров , которому я все это говорила, отказался внести в протокол это мое исчерпывающее объяснение.
На всех допросах я слышала только одно: "поймите, что вы отсюда все равно не выйдете. Подпишите лучше, что вы были завербованы - это облегчит вашу участь".
Я не буду в письме останавливаться на методах следствия. Вы знаете меня, тов. Анастас, достаточно, чтоб понять, что ничто не могло заставить меня подписать ложь, и дать материал для обмана Партии. Под конец мне сказали: "ну, что ж, мы обойдемся и без ваших показаний".
Действительно, обошлись.
Вместо того, чтоб признать свою ошибку в аресте честного коммуниста на основе непроверенной бессмысленной клеветы - чиновники и карьеристы (а м.-б. вредители) решили покрыть ее.
В конце декабря 37 г. меня "оформили" очными ставками и "показаниями" двух арестованных работников Москов. Город. Комитета Партии Матусова и Порташникова . Они показали, что лично от меня слышали, что я была завербована Крымским в контрреволюционную троцкистскую организацию и помогала ему скрыть его троцкистское прошлое 23 года, в обмен на что он помогал мне скрыть мое "троцкистское прошлое 21 года".
Надо допросить Матусова и Порташникова, чтоб установить - каким путем были получены от них эти показания. Одно ясно: люди эти, с которыми я едва была знакома, понятия, конечно, не имели, что в 21 году я была отозвана из Баку телеграммой Кавбюро за борьбу против Нариманова, и что из этого факта можно сделать "троцкистское прошлое 21 года". Узнать это они могли только от следователя.
Арестовали меня 5 ноября, а их показания на меня получены 17 декабря. 21 декабря мне предложили расписаться в окончании следствия. Казалось бы, что эти разоблачения должны стать исходным пунктом дальнейшего следствия, однако на этом оно и было закончено.
Через месяц - 24 января 38 года меня вызвал Нач. IV отдела Моск. Упр. НКВД Персиц . Он сказал мне:
"ты должна понимать обстановку. Мы знаем, что ты не была троцкисткой, но ты работала с Крымским и прозевала его. За это ты будешь отвечать. Когда лечат тело от язв, то прижигают не только язву, но и здоровые края".
На мой вопрос - зачем нужны были в таком случае гнусные показания и очные ставки Матусова и Порташникова - Персиц ответил, что дело не в этих показаниях; в заключение он обещал еще раз вызвать меня через 10 дней.
Больше он меня не вызывал. Через 9 месяцев пребывания в тюрьме - в августе 38 г. мне зачитали приговор Особого Совещания при НКВД СССР от 26 мая 38 г. о том, что "за контрреволюционную троцкистскую деятельность" я осуждаюсь на 8 лет исправительно-трудовых лагерей.
Вот уже 1 год и 8 месяцев, как меня заклеймили и держат в заключении. За это время я много раз писала в НКВД, в ЦК Партии. Не знаю - дошли ли мои заявления по адресу.
Я пишу Вам, потому что Вы прекрасно знаете все обстоятельства - злостное извращение которых привело к моему аресту и осуждению.
Помогите мне доказать правду.
Тов. Анастас, помогите мне снять с себя позорное клеймо врага народа, и снова стать членом нашей великой Ленинско-Сталинской Партии. (О. Шатуновская)" [Здесь, как и везде далее, в письмах сохранена орфография Оли. Письмо Анастасу приводится по копии, сделанной Викторией Борисовной, по-видимому, перед подачей оригинала заявления.]
Ссылки: