Введение: опаленные идеей революции

Публикуя "Воспоминания террориста" Б. В. Савинкова, видного деятеля партии эсеров , одного из руководителей ее боевой организации , нельзя не вспомнить противоречивый образ этого известного в российском освободительном движении человека - личности, безусловно, незаурядной, не поддающейся однозначным оценкам. Революционер, начавший свою политическую деятельность социал-демократом, через пять лет переметнулся к эсерам, сторонникам террористических методов борьбы, применение которых не исключал и в более поздний период, чем тот, о котором идет речь в настоящей книге.

Обращаясь к "Воспоминаниям террориста", до недавнего времени запертым за семью печатями в спецхранах библиотек, надо иметь в виду, что это - своеобразный исторический источник, который в ряду с другими призван способствовать более глубокому и объективному взгляду на революционные события в России.

Но сначала предоставим возможность самому Савинкову рассказать о себе в биографии, написанной в Лубянской тюрьме в Москве в 1924 г. См. Автобиография Савинкова, написанная в Лубянской тюрьме, 1924 г

Через пять месяцев Б. Савинкова не стало. По официальной версии он покончил с собой в тюрьме. Из других источников, коими являются устные рассказы репрессированных на Колыму, Б. В Савинкова сбросили в пролет тюремной лестницы после того, как он подал прошение об освобождении.

Незадолго до своей кончины Б. В. Савинков написал несколько обращений к русским эмигрантам, призывая их прекратить борьбу с русским народом и российской компартией, возрождающими страну на путях новой экономической политики . Английская газета "Морнинг пост" писала по поводу этих обращений: Б. Савинков сознательно и безоговорочно перешел на сторону своих бывших врагов, помог им "нанести тягчайший удар антибольшевистскому движению и добиться крупного политического успеха, который они сумеют использовать как вовне, так и внутри страны". В письме, написанном тогда же в тюрьме, осенью 1924 г., "Почему я признал Советскую власть" у Б. В. Савинкова есть такие строчки: "Рабочие и крестьяне поддерживают свою, рабочую и крестьянскую, Советскую власть. Воля народа - закон. Это завещали Радищев и Пестель, Перовская и Егор Сазонов. Прав или не прав мой народ, я - только покорный его слуга. Ему служу и ему подчиняюсь. И каждый, кто любит Россию, не может иначе рассуждать".

Представляемые современному читателю "Воспоминания террориста" Б. Савинкова являются переизданием книги, которая вышла в свет в Харькове в издательстве "Пролетарий" в 1926 г. Предисловие к ней тогда было написано известным деятелем польского и русского революционного движения Ф.Я. Коном . Книга была издана вскоре после смерти Б. В. Савинкова. В контексте исторической реальности того времени, когда не остыла память о мятежах правых эсеров в Москве, Ярославле и других городах России, когда ими было осуществлено несколько террористических актов против руководителей Советского государства, объективная оценка личности эсера- террориста Савинкова была вряд ли возможной. Ф. Кон резко осудил Савинкова за то, что он от марксизма "перебросился к традициям "Народной воли", притом в его узком понимании этой партии, как воплощения идеи террористической борьбы". "Личная ли это ошибка или неизбежное истерическое шатание из стороны в сторону представителя мелкобуржуазной среды, того класса, который обречен на гибель в великой борьбе труда с капиталом и в поисках спасения мечущегося и перекидывающегося то на сторону труда, то на сторону капитала?" - задает вопрос Ф. Кон и отвечает, что Савинков типичен как представитель мелкобуржуазной среды, готовый поступиться ради террора всем - вплоть до патриотизма. "Достаточно признать бомбу - вот идеология Савинковых", - резюмирует Ф. Кон. Для доказательства он нарочито подбирает отдельные фразы из характеристик участников боевой организации эсеров, приведенные в "Воспоминаниях террориста", которые подтверждают его оценку. Правильно осуждая террор как метод борьбы, Ф. Кон не обременяет себя задачей показать существенное различие между рядовыми членами боевой организации эсеров, полагавшими, что бомбометанием, массовым убийством представителей царской бюрократии они помогают общенародной революции, и контрреволюционерами начала 20-х гг., пытавшимися физически уничтожить представителей той власти рабочих и крестьян, которая возникла в результате победы этой революции.

В исторической литературе деятельность боевой организации эсеров периода покушений на Плеве, великого князя Сергея Александровича, Дубасова, Дурново и других царских чиновников обычно связывается с адскими машинами и провокаторством Азефа. "Воспоминания террориста" Б. Савинкова опровергают расхожее представление о боевиках-террористах и о самом раннем Савинкове. Это прежде всего люди смелые и мужественные, со своими страстями, "пороками бурных чувств", ненавистью к врагу в облике самодержавия, добровольно обрекшие себя на суровые испытания.

Б. В. Савинков "ушел в террор", имея за плечами немалый опыт революционной работы в социал-демократических организациях, за что был осужден и сослан. Стремление Савинкова разобраться в "революции" не осталось незамеченным В. И. Лениным. Статья Савинкова под псевдонимом Б. Н. "Петербургское движение и практические задачи социал-демократии", написанная в ссылке в 1902 г. для журнала "Рабочее делом (органа "экономистов"), вышла за рамки основного направления журнала, видевшего только стихийность в рабочем движении. "Замечательная", по словам В. И. Ленина, "по своей правдивости и живости", она затрагивала проблемы организации революционной работы в массах. В ней правильно отмечались неоднородность пролетариата, наличие в рабочем классе "сознательных революционеров", "промежуточного слоя" и "остальной массы", тот факт, что многочисленный "промежуточный слои" пролетариата интересуется вопросами политической жизни больше, чем "ближайшими экономическими интересами". Б. Савинков призывает к политической активности лидеров революционного движения, прокламируя создание единой, сильной и дисциплинированной организации.

Переход от социал-демократов к эсерам Б. Савинков объяснил в "Воспоминаниях террористам довольно лаконично: "Социал-демократическая программа меня давно уже не удовлетворяла. Мне казалось, что она не отвечает условиям русской жизни: оставляет аграрный вопрос открытым. Кроме того, в вопросе террористической борьбы я склонялся к традициям "Народной воли".

Нельзя не вспомнить, что социал-демократия переживала в это время "период разброда, распадения, шатаниям, даже руководители ее, как писал В. И. Ленин, "брели розно", некоторые "шли назад". Этот разброд особенно был заметен в 1898 - 1900 гг., когда в социал-демократическом движении существовало много групп и кружков. К двум из них - социал- демократическим группам "Рабочее знамя" и "Социалист" в свое время и "прибило" Б. Савинкова. Эти группы противопоставили "экономистам" идею сплочения социал-демократов исключительно на почве политической борьбы, но эту задачу они трактовали упрощенно, практически изолируя создание партии от массового рабочего движения. Заметим, что "Рабочее знамя" и "Социалист" не имели влияния среди рабочих.

Оторванный от политической жизни и борьбы в РСДРП ссылкой в далекую Вологду , Б. Савинков был целиком предоставлен своим размышлениям и раздумьям. В это время происходит знакомство Савинкова с Е.К. Брешко-Брешковской , дважды за короткое время приезжавшей в Вологду.

Видный политический деятель освободительного движения Брешко-Брешковская пользовалась огромной популярностью среди революционеров. Она начала свою революционную деятельность еще в 70-х гг., неоднократно подвергалась ссылкам, в том числе по так называемому Процессу 193-х над участниками "хождения в народ", прогремевшему буквально на весь мир и возбудившему симпатии широкой прогрессивной общественности. Брешко-Брешковская и не менее известный в революционных кругах Г. А. Гершуни, о котором рассказывались легенды в связи с его участием в убийстве министра внутренних дел Д. С. Сипягина, губернатора Н. М. Богдановича и покушением на другого губернатора И. М. Оболенского, были заняты в это время вербовкой в партию социалистов-революционеров.

Партия эта складывалась также путем объединения сохранившихся народнических групп и кружков. В годы, о которых рассказано в первых главах "Воспоминаний террориста", эсеры не имели общей программы. Однако цель партии была определенной - завоевание политической свободы в стране. Главным методом борьбы, как у народовольцев, оставалась террористическая деятельность. Идейные принципы эсеров отражала газета "Революционная Россия". Редактирование ее осуществлялось М. Р. Гоцем и В. М. Черновым. Когда в 1901 г. после разгрома в Томске типографии газеты ее издание было перенесено в Женеву, туда переместился и центр партии социалистов-революционеров. Принятая в конце 1905 г. - начале 1906 г. программа партии содержала демократические требования: установления демократической республики с автономией областей и общин, политических свобод, введения всеобщего избирательного права, созыва Учредительного собрания, организации профсоюзов для рабочих, отделения церкви от государства, введения прогрессивного подоходного налога, рабочего законодательства, 8-часового рабочего дня. Ядро программы составляло требование социализации земли. В условиях самодержавия программа эсеров имела объективно-прогрессивное значение, она провозглашала ликвидацию революционным путем частной собственности на землю и предполагала передачу отобранной у помещиков земли сельским общинам. Требования социализации земли с ее уравнительным разделом, равно как и другие демократические требования, были чрезвычайно популярны и обеспечили эсерам большое влияние и поддержку среди крестьянства.

На нервного и впечатлительного Савинкова беседы с Е. К. Брешко-Брешковской оказали неизгладимое впечатление. Б. Савинков пополнил ряды "нетерпеливых", пытавшихся "вылечить" страну террором, не задумываясь над тем, что такие средства не могут оправдать самую прекрасную цель. Особенно его увлекла биография Гершуни, который в то время уже отсиживал свой срок в Шлиссельбургской крепости. Достаточно вспомнить, с каким восторгом Савинков описывает первую встречу с Гершуни, которая произошла уже много позднее: "В Гершуни обращает внимание его наружность. Когда я в Париже вошел в комнату в "Гранд Отель", я увидел типичного еврея, среднего роста и крепкого телосложения. На обыкновенном добром еврейском лице, как контраст ему, выделялись совершенно необыкновенные молочно-голубые холодные глаза. В этих глазах сказывался весь Гершуни. Достаточно было взглянуть в них, чтобы убедиться, что перед вами человек большой воли и несокрушимой энергии. Его слова были тоже, по первому впечатлению, обыкновенно бесцветны. Только в дальнейшем разговоре выяснялась сила его логических построений и чарующее влияние проникновенной веры в партию и социализма.

Внимательное чтение первых страниц "Воспоминаний террориста", повествующих о встрече Савинкова с М. Р. Гоцем, а также рассказывающих о И. П. Каляеве, позволяет отметить, что он принял не только террор, но и другие направления деятельности эсеровской партии, рассчитанные на вовлечение в революцию миллионных масс крестьянства. Не обратить на это внимание - значит многое не понять в предсмертном письме Б. В. Савинкова "Почему я признал Советскую власть?". Савинков прямо заявляет Гоцу, что террору он "придает решающее значение", но "готов работать в любом из партийных предприятий". Там, где Савинков вспоминает о И. П. Каляеве (старом его товарище, к тому времени, когда писались "Воспоминания террориста", погибшем на виселице), он наделяет его своими личными чертами. Подчеркивая, что Каляев близок ему был "по духу", Савинков отмечает, что Каляев "не отрицал мирной работы и с интересом следил за ее развитием, но террор он ставил во главу угла революции. Он психологически не мог, не ломая себя, заниматься пропагандой и агитацией, хотя любил и понимал рабочую массу. Он мечтал о терроре будущего, о его решающем влиянии на революции". "О, я знаю: по всей России разгорится пожар, - передает нам Савинков слова якобы Каляева. - Будет и у нас своя Македония. Крестьянин возьмется за бомбы. И тогда - революция".

Боевая организация партии социалистов-революционеров, принявшая на себя "террористскую работу", куда был определен Савинков Гоцем и которой посвящены "Воспоминания террориста", была создана по специальному решению ЦК этой партии еще в 1901 г., когда ее возглавлял Гершуни. В связи с арестом Гершуни руководство в ней в 1902 г. перешло Е. Ф. Азефу, имя которого как провокатора хорошо известно в истории российского освободительного движения.

По идее боевая организация должна была быть четко подчинена центральным органам партии и получать от них директивы относительно выбора времени для террористических акций и круга лиц, против которых эти действия направляются. Но это практически не соблюдалось. Боевая организация имела свои, иногда, в связи с руководящей в ней ролью Азефа, довольно сомнительные источники получения денежных средств, ее касса складывалась также и из добровольных пожертвований лиц, приветствующих террор как метод борьбы с царизмом. Устав боевой группы не был формально принят, но члены ее, и прежде всего сам Савинков, его признавали и им руководствовались. Устав гласил, что "цель боевой организации заключается в борьбе с существующим строем посредством устранения тех представителей его, которые будут признаны наиболее преступными и опасными врагами свободы. Устраняя их, боевая организация не только совершает акт самозащиты, но и действует наступательно, внося страх и дезорганизацию в правящие сферы, и стремится довести правительство до сознания невозможности сохранить далее самодержавный строй.

Кроме казней врагов народа и свободы на обязанности боевой организации лежит подготовка вооруженных сопротивлений властям, вооруженных демонстраций и прочих предприятий боевого характера, в которых сила правительственного деспотизма сталкивается с силой отпора или нападения под знаменем свободы, в которых слово воплощается в дело, в которых реализуются идеи революции".

Принимая участие в борьбе против царизма и помещиков, оказывая воздействие на крестьянство, эсеры, конечно, вносили вклад в общенародное освободительное движение. Несмотря на идейные разногласия с ее лидерами и теоретиками, прежде всего по вопросу о терроре, РСДРП вступала в боевые соглашения с эсерами, особенно в период массовых выступлений. Из истории революции 1905 - 1907 гг. известны "контактные комиссии", "коалиционные комитеты", "комитеты борьбы" и другие "объединенные комиссии", в состав которых входили члены РСДРП, эсеры, бундовцы, представители других революционных партий и групп. Эти комитеты и комиссии имели общие типографии, издавали листовки, прокламации и другие обращения к народу, организовывали сообща стачечную борьбу и вооруженные выступления. Социал-демократы и эсеры создавали дружины, совместно сражаясь на баррикадах в 1905 г. в Москве, Харькове и других городах страны.

Однако тактику индивидуального террора социал-демократия считала бесплодной, а в определенном отношении даже вредной для революционного движения. Известно, сколь непримиримо относился к террористическим действиям народников и унаследовавшим эти методы борьбы эсерам В. И. Ленин. Воздавая должное смелости народовольцев в терроре, он считал, что они растратили лучшие силы, обескровив революционные организации. Известно также, что, узнав об участии старшего брата А. И. Ульянова в покушении на Александра III, за которым последовала казнь всех членов заговорщицкой группы, Ленин сказал: "Нет, таким путем мы не пойдем, не таким путем надо идти!" Главной обязанностью и долгом революционеров В. И. Ленин считал в те годы прежде всего организацию всесторонней политической агитации, а не "возбуждение масс путем террора". "Неужели, спрашивается, в русской жизни мало еще таких безобразий, что нужно выдумывать особые "возбуждающие средства?" - задавал В. И. Ленин вопрос эсеровской группе "Свобода", исповедующей террор.

Непригодность террора уже "ясно доказана опытом русского революционного движения", - писала социал-демократическая "Искра" в 1902 г., назвав "революционным авантюризмом" пропагандируемые эсеровской "Революционной Россией" попытки использования террора как "части" работы в массах. Глубоко убежденный, что террористы наносят вред освободительному движению, отвлекая и без того не столь многочисленные силы революционеров от их трудной задачи сплочения масс и создания революционной партии, В. И. Ленин в статье "Почему социал-демократия должна объявить решительную и беспощадную войну социалистам- революционерам?" (1902 г.) пытался доказать, что единоборство террористов "всецело осуждено опытом истории". Но авторитет Ленина был еще недостаточно глубоким, чтобы повлиять на сторонников метода террора. Упомянутая статья не была им тогда даже напечатана. Возможно, именно потому, что, подходя к политическому руководству революционной борьбой как к искусству, требовавшему правильного определения политической линии в соответствии с конкретно-исторической обстановкой, Ленин считал главным на том этапе объединение борьбы пролетариата с усилиями других классов и слоев общества, применение так называемой левоблокистской тактики в отношении эсеров, революционный характер партии которых он не отрицал. Заметим, что эта статья Ленина об "объявлении войны" социалистам-революционерам была напечатана лишь в 1923 г. в советском журнале "Прожектор", т. е. тогда, когда эта проблема в отношении правых эсеров оказалась злободневной.

"Воспоминания террориста" - это часть истории эсеровской партии, связанная в основном с ее боевой организацией. Представлены три этапа ее деятельности: "первая волна" террористических актов, которые пришлись на 1901 - весну 1905 г.; "вторая волна" - осень 1905 - начало 1906 г. и "третья волна" - террористическая работа организации после разгона I Государственной думы (июль 1906 г.) и до разоблачения Азефа, в результате чего боевая организация прекратила свое существование.

Книга Б.В. Савинкова состоит из двух частей. Первая ограничена хронологическими рамками 1903 - начало 1905 г., хотя некоторые факты, упоминаемые в этой части Савинковым, относятся и к более раннему периоду деятельности боевой организации. Здесь же рассказана история покушений на министра внутренних дел Плеве и великого князя Сергея Александровича, приводятся важные биографические сведения о Созонове (Сазонове) и Каляеве, совершивших эти террористические акты. Вторая часть открывается описанием участия эсеров в подготовке вооруженного восстания в Петербурге в 1905 г., которое сменяется рассказами о продолжении "террорной работы", об организации покушений на московского генерал- губернатора адмирала Дубасова, министра внутренних дел Дурново и других царских чиновников того или иного ранга. "Воспоминания террориста", пожалуй, единственная книга, в которой подробно рассказано о несостоявшемся покушении на Николая II в 1907 г. Значительное место в книге уделено описанию того впечатления, которое произвело на лидеров эсеровской организации разоблачение Азефа.

"Воспоминания террориста" представляют собой особый тип мемуарной литературы, в которых автобиографическое повествование перерастает в своеобразное художественное произведение. А поскольку автор обладал незаурядным писательским талантом, книга читается как интересная историческая повесть.

В книге немало, по всей вероятности, придуманных автором диалогов с участниками боевой организации. Вызывает сомнение подлинность сцены допроса Е. Азефа и др. Память может изменить автору в воспроизведении фамилий и псевдонимов. Однако нельзя упрекнуть Б. Савинкова в том, что он не стремится к точному описанию прошлого. Ценность его воспоминаний, как особого вида исторического источника, прежде всего в том, что если не в окончательном варианте, то в основе своей они были написаны, что называется, "по свежим следам событий". Об этом свидетельствует, во- первых, публикация Б. Савинковым своих воспоминаний о Е. Созонове и И. Каляеве в 1908 г. в * 7 журнала "Былое", во-вторых, датировка второй части воспоминаний августом 1909 г. Конечно, разрыв между событием и его отображением у Савинкова заметен, но тот факт, что воспоминания отстоят от событий во времени, имеет и положительную сторону. В них, видимо, реже фиксируются случайные явления, строже и тщательнее отбор и отсев событий и фактов. "Воспоминания террориста" включают только те из них, которые выдержали то, что называется критикой времени,

Воспоминания подкреплены сведениями из других исторических источников - эпистолярного и дневникового характера, в них использованы выдержки из обвинительных заключений судебных органов, материалы печати, в частности газет. Благодаря этому в книге отчетливо проступает определенная концепция Б. В. Савинкова, Все это возвышает его над другими мемуаристами, излагающими от себя свои индивидуальные взгляды на вещи. Письма участников "террорной работы" раскрывают их миросозерцание, душевные настроения, взгляды, взаимоотношения с другими людьми. Революционная же направленность "Воспоминаний террориста" повышает их объективно-познавательное значение, а творческая индивидуальность автора (хотел того автор или не хотел) отражает правду жизни и тенденции ее развития, в частности неприятие террора как одного из проявлений насилия над личностью.

"Воспоминания террориста" сохраняют свежесть восприятия автором обстановки, царившей в той среде революционного движения в России, где царствовали эсеры, содержат яркое, интересное с точки зрения неизвестных подробностей описание "террористской работы", а также портреты (или штрихи к портретам) многих участников боевой организации, эмоциональное восприятие ими и самим автором острых жизненных ситуаций.

Книга Савинкова - галерея многих портретов деятелей эсеровского подполья, безгранично преданных идее террора в революции, готовых в любой момент пожертвовать жизнью ради великих целей освобождения народов России от угнетателей и палачей. Мы видим в них причудливое переплетение, с одной стороны, высокой нравственности, базирующейся на постулатах христианства, с другой - наличие тех самых "бесовских черт", обнаруженных Ф. М. Достоевским у нечаевцев-народовольцев. Цель их участия в терроре - освобождение миллионов "униженных и оскорбленных". Многие из героев книги Савинкова верят в то, что индивидуальный террор есть не что иное, как предтеча, пролог террору массовому, т. е. началу революции.

Какие только личности не проходят по страницам "Воспоминаний террориста", ломая сложившийся в нашем представлении тип революционера начала XX в., наполняя нашу сухую, лишенную часто конкретности историческую литературу ароматом эпохи и духом живой жизни российского общества! Какие разные эти люди, любящие жизнь, преданные своим семьям, почитающие родителей! Как только это позволяли материалы или воспоминания, Савинков снова и снова подчеркивает эту преданность, в чем также проявляется личность автора. Не он ли "ушел в террор", глубоко скорбя (на что указывает приведенное далее письмо) о том, что оставил в Вологде жену, малолетних сына Виктора и дочь Татьяну? Люди, подобные Б. Савинкову, были как бы опалены идеей революции. Террор, по их мнению, был наиболее эффективным средством пробуждения масс к политической борьбе за свободу, равенство и братство.

Большинство причастных к террорной работе революционеров были молоды. Бывшие студенты, рабочие, выходцы из крестьян, мещанского сословия и высших аристократических кругов - всех их объединяла поистине фанатичная любовь к революционному делу, к террору, смелость, железная воля, граничащая подчас с жестокосердечием по отношению к врагам общества, которыми они считали самого царя и всех тех, кто составлял чиновный аппарат государственной власти в центре и на местах.

Вряд ли где-либо в других исторических источниках можно, например, найти портрет Е. С. Созонова, метнувшего бомбу в ненавистного обществу Плеве. Вот что пишет о нем Савинков: "Сазонов был молод, здоров, силен. От его искрящихся глаз и румяных щек веяло силой молодой жизни. Вспыльчивый и сердечный, с кротким, любящим сердцем... Для него террор тоже прежде всего был личной жертвой, подвигом. Но он шел на этот подвиг радостно и спокойно, точно не думая о нем, как он не думал о Плеве. ...Смерть Плеве была необходима для России, для революции, для торжества социализма. Перед этой необходимостью бледнели все моральные вопросы на тему о "не убий". "В страстной вере в народ и в глубокой к нему любви и была его сила", - резюмирует автор "Воспоминаний" образ террориста- бомбометателя.

Таким же фанатиком, преданным делу революционной борьбы, предстает и И.П.Каляев, человек разносторонне развитый, глубоко чувствующий поэзию и потому даже в революционном подполье называемый Поэтом. "Каляев любил революцию так глубоко и нежно, - подчеркивает Савинков, - как любят ее только те, кто отдает за нее свою жизнь. Но, прирожденный поэт, он любил искусство. Когда не было революционных совещаний и не решались практические дела, он подолгу и с увлечением говорил о литературе. ...Имена Брюсова, Бальмонта, Блока, чуждые тогда революционерам, были для него родными. Он не мог понять ни равнодушия к их литературным исканиям, ни тем менее отрицательного к ним отношения: для него они были революционерами в искусстве... К террору он пришел своим, особенным, оригинальным путем и видел в нем не только наилучшую форму политической борьбы, но и моральную, быть может, религиозную, жертву. Твердо веря, что никакие обещания царских чиновников не способны хоть как-то изменить положение народа, Каляев говорил, что верит "в террор больше, чем во все парламенты мира".

"Маленького роста, с черными волосами и громадными, тоже черными глазами" Д. Бриллиант также с первой встречи показалась Савинкову "человеком, фанатически преданным революции". Любя революцию, мучаясь ее неудачами, признавая необходимость убийства Плеве, она вместе с тем боялась этого убийства. "Она не могла, - замечает Савинков, - примириться с кровью, ей было легче умереть, чем убить. И все-таки ее неизменная просьба была - дать ей бомбу и позволить быть одним из метальщиков... Террор для нее, как и для Каляева, окрашивался прежде всего той жертвой, которую приносит террорист... Террор для нее олицетворял революцию, и весь мир был замкнут в боевой организации".

Любовь к революции привела в ряды террористов и красавицу Т. А. Леонтьеву, дочь якутского вице-губернатора, отказавшуюся от звания фрейлины ее императорского величества, и бывшую народоволку П. С. Ивановскую, прожившую большую часть жизни в тюрьмах и ссылке, и М. А. Беневскую, потерявшую кисти рук в момент изготовления бомбы, осужденную на каторгу за участие в покушении на Дубасова, и рабочего Е. О. Дулебова, человека "исключительной революционной дерзости и больших организаторских способностей", и М. Соколова, руководителя боевой дружины на Пресне, и матроса Г. Авдеева с корабля "Рюрик", наделенного "большим революционным темпераментом", который без раздумий согласился участвовать в покушении на Николая II.

Трудно назвать другие исторические труды, где были бы представлены так, как в "Воспоминаниях террориста", столь разные типы революционеров- подпольщиков. Среди них - и идеалисты-романтики, и разочаровавшиеся или в чем-то отчаявшиеся люди. Б. В. Савинков приводит замечательную выдержку из письма террориста Л. Зильберберга, которое он послал своей жене. В ожидании смертного приговора за покушение на петербургского губернатора фон дер Лауница он ведет себя так, как герой, уверовавший в абсолютную правоту избранного им пути. "Я умираю, - пишет он, - глубоко сознавая, что должен был умереть". Ссылаясь на то, что у каждого человека есть "предел духовных страданий", Зильберберг отказывается видеть маленькую дочь, которую жена хотела ему принести на свидание в Шлиссельбургскую крепость. Нарвав букет неказистых цветов в тюремном дворе во время прогулки и засушив его, он прощается с женой словами из стихотворения И. С. Тургенева: "О жизнь! О юность! О любовь! Любовь мучительная... Вновь хочу предаться вам, хотя б на миг один... А там - погасну..."

Другого склада сормовский рабочий Ф. Назаров, тоже террорист, бомбометальщик. Он, бесспорно, антипод герою романа А. М. Горького "Мать" (созданного в те же годы), прототипом которого являлся сормовский рабочий П. Заломов. "Пережив сормовские баррикады, демонстрацию рабочих под красным знаменем и шествие тех же рабочих за трехцветным национальным флагом" - символом черносотенных выступлений в годы революции, Ф. Назаров "вынес с завода презрение к массе, к ее колебаниям и к ее малодушию. Он не верил в ее созидающую силу и, не веря, неизбежно должен был прийти к теории разрушениям". Назаров говорил: "По-моему, нужно бомбой их всех (царя и его чиновников. - Я. Я.)... Нету правды на земле... Вот во время восстания (1905 года. - Я. Я.) сколько народу убили, дети по миру бродят... Неужто еще терпеть".

В книге Савинкова немало еврейских фамилий. Большинство из них принадлежит представителям той самой бедноты различных местечек западных губерний, которая самым безжалостным образом угнеталась и унижалась царизмом, не имея возможности даже для вольного передвижения по стране ("черта оседлости"). Вместе с русскими, украинцами, поляками они пришли к террору с целью устрашения царизма, воплощавшего государственное насилие.

Это насилие зиждилось на прочных "юридических основах", кодифицируемых толстыми сводами, утверждавшими силу власти над миллионами, порождало послушных исполнителей своей воли. С портретов прошлого и фотографий, хранящихся в архивах, оно выглядит весьма пристойно, даже благообразно и дружелюбно. Однако неизмеримы масштабы его преступлений. Совершенно очевидно, что даже в самые "мирные" периоды царствования Романовых число их подданных, погибших от голода и истязаний, во много раз превысит потери человеческих жизней в России во время войн, развязанных тем же насилием.

"Воспоминания террориста" представляют весьма драматичную ситуацию в российском обществе. Крутые, разрушительные перевороты в общественной жизни - трагедия в самой их основе, но они, как показал опыт истории, - неизбежность, они складываются из обстоятельств, не зависимых от воли отдельных личностей. Поэтому революция как действие огромной массы людей вряд ли подлежит моральным оценкам, как и явления природы. Малой толикой этого социального наводнения, потока, катаклизма (Kataklysmos) была и боевая организация эсеров, группа людей, готовых пожертвовать собственной жизнью во имя общественных идеалов, великих целей освобождения от гнета и эксплуатации миллионов. Трудно осуждать этих бомбистов, типа Созонова или Каляева, стремившихся не только избавить общество от палачей, но и пробудить к действию миллионы людей. У этих революционеров, приверженцев террора, была своя логика: и первые их бомбы готовились против наиболее ненавистных царских слуг, рьяно исполнявших свою роль карателей "противозаконных" выступлений народа - крестьян и студентов, рабочих и угнетенных народов национальных окраин. Среди них - Плеве, еще в 80-х гг. возбудивший ненависть революционеров как директор департамента полиции. Русификаторская политика в Финляндии, где он исполнял должность статс-секретаря, расстрелы рабочих демонстраций, карательные экспедиции в районы аграрных волнений с публичной поркой крестьян, расправа с армянскими духовниками, поданная царю идея "маленькой победоносной войны" с Японией ради установления "внутреннего мира" - вот далеко не полный перечень его преступлений перед народами России, перечисленных в воспоминаниях С. Ю. Витте, которого трудно упрекнуть в классовых пристрастиях. Тот же Витте отмечает "полицейское родство" Плеве с великим князем Сергеем Александровичем Романовым, виновником ходынской катастрофы, избиения московских студентов жестоким и развратным генерал-губернатором Москвы. Такую же ненависть вызывали у народа погромщик крестьянского движения в Черниговской, Полтавской и других губерниях министр внутренних дел Дурново, душитель революции, вдохновитель разгрома Декабрьского вооруженного восстания в Москве в 1905 г. Дубасов и многие другие царские слуги, приговоренные боевой организацией к смертной казни.

Террористы считали себя солдатами в войне против самодержавия. "Я не подсудимый перед вами, я ваш пленник! - начал свою речь, обращаясь к царским судьям, И. Каляев. - Мы две воюющие стороны. Вы - представители императорского правительства, наемные слуги капитала и насилия. Я - один из народных мстителей, социалист и революционер. Нас разделяют горы трупов, сотни тысяч разбитых человеческих существований, целое море крови и слез. Вы объявили войну народу, мы приняли вызов".

Общество содрогалось от разрывов бомб террористов, но, как только проходил первый шок и на брусчатых мостовых оказывались трупы царских чиновников-держиморд, население проявляло симпатии и сострадание к революционерам-террористам. Савинков сообщает, что после убийства Плеве в боевую организацию разными путями поступали "многочисленные денежные пожертвования", а также сведения о том, что люди предлагают свои услуги в организации террорной работы. Кажущееся же изменение курса внутренней политики назначением вместо Плеве министром внутренней политики Святополк-Мирского в обществе было встречено с ликованием. Простой обыватель, подобно надзирателю в тюрьме, где сидел Гершуни, смерть Плеве связывал даже с "объявлением конституции и учреждением Государственной думы".

Поразительны рассуждения о терроре революционеров в России таких великих гуманистов того же времени, какими были, например, А.А. Блок и Л.Н. Толстой . Блок в письме от 20 февраля 1909 г: философу и публицисту В. В. Розанову так излагает свои взгляды на террор: "Сам я не "террорист" уже по тому одному, что "литератор". Как человек, я содрогнусь при известии об участи любого из вреднейших государственных животных, будь то Плеве, Трепов или Игнатьев. (Это в ответ на заявление Розанова: "Все это противно и для меня революция так же противна, как "сабли наголо и жандармы". - И. П.) И, однако, так сильно озлобление (коллективное) и так чудовищно неравенство положений - что я действительно не осужу террора сейчас... Для писателя - мир должен быть обнажен и бесстыдно ярок. Таков он для Толстого и для Достоевского... Как осужу я террор, когда вижу ясно, как при свете огромного тропического солнца, что: 1) революционеры, о которых стоит говорить (а таких - десятки), убивают, как истинные герои с сияньем мученической правды на лице... 2) что правительство, старчески позевывая, равнодушным манием жирных пальцев... посылает "расстрелять", "повесить", "присутствовать при исполнении смертного приговора". Доказывая правильность своей позиции, Блок предлагает Розанову прочитать Б. Савинкова в "Былом". "Революция русская в ее лучших представителях, - заканчивает письмо Блок, - юность с нимбом вокруг лица. Пускай даже она не созрела, пускай часто отрочески не мудра, - завтра возмужает. Ведь это ясно как божий день".

Хорошо известна толстовская теория "Не убий", получившая широкое распространение в российском обществе в начале XX в. и имевшая огромное число сторонников. Не оправдывая террора революционеров, Л. Н. Толстой призывал трезво посмотреть на то, что происходит в обществе. Когда по суду или при дворцовых переворотах убивают венценосцев, "то об этом обыкновенно молчат", - писал он. "Но когда убивают их без суда и без дворцовых революций... то такие убийства возбуждают среди королей, и императоров, и их приближенных величайшее удивление и негодование, точно как будто эти люди никогда не принимали участие в убийствах, не пользовались ими, не предписывали их. А между тем добрые из убитых королей, как Александр II или Гумберт (итальянский король. - И.П.), были виновниками, участниками и сообщниками, - не говоря уже о домашних казнях, - убийства десятков тысяч людей, погибших на полях сражений..." Должно удивляться, пишет далее Толстой, что их, королей и императоров, так редко убивают "после того постоянного и всенародного примера убийства, который они подают людям". Все эти убийства "без сравнения более жестоки, чем убийства, совершаемые анархистами".

Д.С. Мережковский в критической статье о романе Савинкова "Конь бледный", ставшем изложением в художественной форме тех же философских вопросов, которые поднимаются в "Воспоминаниях террориста", в заслугу автора романа ставит то, что он вслед за Ф. М. Достоевским и Л. Н. Толстым поднимает "жгучую" тему современности - проблему насилия над личностью. Но Мережковский бескомпромиссно осуждает насилие в революции. Насилие, как "зачатье в крови", ставится Мережковским в вину революции "как первородный грех".

"Воспоминания террориста" заставляют еще раз задуматься над проблемой насилия в истории человечества, которая тревожит сейчас наше общество.

Государство и революция - результаты исторического развития. Не утрачиваем ли мы историческую основу наших рассуждений, если станем обвинять революцию, применявшую насилие, в "первородном грехе", замешенном на крови? Все дело в формах этого насилия. Отвергая решающую роль насилия в истории, но не отрицая ее в том или ином "механизме" осуществления "исторической необходимости", Маркс особо выделял эпохи революций, констатируя, что "насилие - повивальная бабка старого общества". Но при этом марксизм подчеркивает, что социальные революции стремятся дать свободу развитию личности, ликвидировать насилие над ней общества. Это - идеал коммунизма. И хотя сопротивление эксплуататоров в ходе революций заставило революционеров прибегать к ответным действиям, именно марксизм и его последователи всегда требовали и требуют сводить насилие над личностью до необходимого минимума в каждом конкретном случае, на каждом этапе борьбы, особенно там, где имеется хоть малейший выбор, зависящий, конечно, от степени морального и интеллектуального развития общества. "...В нашем идеале нет места насилию над людьми", - подчеркивал В. И. Ленин, отражая тем самым и духовное состояние передовых людей российского общества, уже втянутого в кровавую мясорубку первой мировой войны, людей, у которых еще не огрубели сердца и не остудилась кровь, которые подняли знамя протеста против человеческой бойни.

"Воспоминания террориста" помогают всмотреться в прошлое, увидеть сотканных из душевных противоречий людей, которые, став стихийно палачами на революционной гильотине, всем своим существом отрицали насилие. Некоторые из них тщетно искали оправдание и объяснение своим поступкам в христианском вероучении. Так, М. А. Беневская стремилась такими рассуждениями оправдать свое участие в терроре: "Почему я иду в террор? Вам не ясно, - говорит она Савинкову. - "Иже бо аще хочет душу свою спасти, погубит ю, а иже погубит душу свою мене ради, сей спасет ю"

Вопрос о моральном оправдании насилия волновал и П. В. Карповича, участника многих террористических актов. Но все его размышления кончались выводом: "Нас вешают, - мы должны вешать. С чистыми руками в перчатках нельзя делать террора. Пусть гибнут тысячи и десятки тысяч - необходимо добиться победы. Крестьяне жгут усадьбы - пусть жгут. Людям есть нечего, они делают экспроприации - пусть делают. Теперь не время сантиментальничать, - на войне, как на войне".

Ужасный вывод! Эмоционально он опорочивает общественную позицию Блока и других его современников в отношении революции. Но ведь и в "крайних, часто жестоких выводах Карповича, - отмечает Савинков, - чудилось отвращение к крови и отчаяние, что революция неизбежно должна быть кровавой". И как же возрадуется П. В. Карпович при получении известий о революции. "Свершилось, - воскликнул он. - Оковы, столь долго угнетавшие Россию, готовы пасть. Еще натиск - и прекратятся кровавые оргии российского бюрократизма и расчистится путь к созданию новой России!"

Существует расхожее представление, что эсеры-террористы в России принадлежали к среде, которая не знала и не хотела знать массы и, как писала газета "Известия" от 30 августа 1924 г., комментируя процесс над Б. В. Савинковым, "не верила в массы, которая хотела быть вождями, вести массы за собой, не спрашивая их, не интересуясь их волей... Свою волю, свои стремления люди, подобные Б. В. Савинкову, выдавали за стремление рабочих и крестьян и считали массы только оружием своих замыслов". Действительно, индивидуальный террор требовал строгой конспирации. Пропагандистская, агитационная деятельность в массах была другой формой борьбы, которая не исключалась и эсерами. Но посмотрим, что писал в предсмертном письме родителям Б. У. Вноровский, метнувший бомбу в Дубасова: "...приношу свою жизнь не в жертву расстроенным нервам, а для того, чтобы улучшить, насколько это в моих силах, положение отчизны... Мне самому в моем акте, кроме вашего горя, страшно тяжел факт, что я становлюсь убийцей... Но иначе нельзя... Спасибо вам за вашу любовь, за ваши заботы, за саму жизнь, которую я приношу трудящейся России как дар моей любви к правде и справедливости".

В. И. Ленин был убежден, что "отдавать одного революционера хотя бы за десять проходимцев значит дезорганизовывать только свои собственные ряды, которые и без того редки".

Но эсеры считали, что, применяя индивидуальный террор, можно с меньшими потерями, "малой кровью" героев, а не гибелью сотен и тысяч в революционных сражениях победить государственное насилие, добиться победы демократии. Существовало среди них и другое мнение, что "террорная работа" может предвосхитить действие "регулярных сил революции", т. е. организованного массового движения. Показательно, что эсеры-террористы там, где это оказывалось необходимым, становились в ряды стачечников, формировали боевые дружины, шли на баррикады в период вооруженных восстаний в годы революции.

Находясь в Шлиссельбургской тюрьме, Гершуни писал "на волю" в начале 1906 г. по поводу событий в стране последних месяцев 1905 г.: "...Россия сделала гигантский скачок и сразу очутилась рядом с Европой, но оказалась впереди ее. Изумительная по грандиозности и стройности забастовка, революционность настроения, полное мужества и политического такта поведение пролетариата, великолепные его постановления и резолюции, сознательность и организованность трудового крестьянства, готовность его биться за решение величайшей социальной проблемы, - все это не может не быть чревато сложнейшими благоприятными последствиями для всего мирового трудового народа, и России, по-видимому, в двадцатом веке суждено сыграть роль Франции девятнадцатого века. Но крупнейшим счастливым результатом будет, как мне кажется, то, что России удастся миновать пошлый период мещанского довольства, охватывавший мертвящей петлей европейские страны, переживавшие революционный период при менее благоприятной конъюнктуре и в другой исторической эпохе". К сожалению, это предсказание не сбылось, и бурно устремившаяся к социализму Россия пережила на свой манер тот же период "мещанского довольства".

Последние страницы "Воспоминаний" рассказывают о разоблачении В. Л. Бурцевым Е. Азефа. Войдя в одну из разрозненных групп, сохранившихся от народовольческих организаций, Азеф в 1901 г. вместе с Гершуни и другими выступает организатором партии эсеров. После ареста последнего он фактически возглавил боевую организацию и, что самое удивительное, руководил подготовкой нескольких террористических актов: убийство В. К. Плеве, великого князя Сергея Александровича - но одновременно выдавал полиции целые группы революционеров, и в частности в 1905 г. - почти весь состав боевой организации в Петербурге. По его доносу в 1908 г, семеро из нее были казнены.

Никто из руководства партии эсеров вначале не хотел верить Бурцеву, которому вменяли в вину организационный развал партии. Раздавались голоса, что Бурцев "куплен русским правительством", чтобы дискредитировать революционеров. Когда известный анархист П. А. Кропоткин узнал переживания Бурцева по этому поводу, он обратился к нему с письмом. Кропоткин предлагал осмыслить причины явления, крывшегося, по его мнению, далеко не в происках охранки. Смысл письма заключался в том, что насилие в любом проявлении нравственно уродует общество и его членов, что развращающая коррозия деформированной нравственности проникла и в революционные организации. "...Главным теперь, - писал П. А. Кропоткин, - было бы оживить воздух в революционной среде вообще: выдвинуть новые идеалы, способы действия. "Якобинство" в худшем смысле слова - в смысле взаимной конспирации друг против друга и "чиноначалия" - с самого начала парализовало все лучшее в русской революции и теперь дошло до того, что нельзя подобрать 4 - 5 человек без того, чтобы одни из них не преследовал своих целей, не вел свою игру (слова подчеркнуты Кропоткиным. - И.П.)".

Известно, что многое в истории происходит дважды - один раз как трагедия, другой раз как фарс. Повторенная социалистами-революционерами вслед за "Народной волей" организация террора стала поистине историческим фарсом. "Народная воля" развернула революционную агитацию среди всех слоев населения, ее газеты "Народная воля", "Рабочая газета" и другие стремились популяризировать идею политической борьбы с самодержавием, способствовали изживанию анархистских иллюзий в революционной среде; народовольцы целенаправленно стремились террором дезорганизовать правительство, надеясь этим усилить революционную организацию для подготовки восстания в стране. Можно критиковать бланкистский характер "Народной воли", понимавшей политическую борьбу как заговор революционного меньшинства, которое массам отводило вспомогательную, второстепенную роль, но это находит объяснение в том, что в 80-е гг. еще отсутствовало широкое массовое движение.

В другой обстановке родилась и действовала боевая террористическая организация эсеров. В 1901 - 1904 гг. уже свыше полумиллиона рабочих участвовало более чем в 2,5 тысячи стачек, сотни рабочих демонстраций ежегодно проходили в крупных промышленных городах; полыхали пожаром помещичьи усадьбы в центральной России и на Украине; заревом крестьянских выступлений был залит Кавказ. Засылая в среду революционеров секретного сотрудника департамента полиции Е. Азефа, его шеф в департаменте полиции, читая "Искру" и воздавая должное социал- демократии, заключил, что террор целого класса неизмеримо ужаснее группы бомбистов. Последние не так пугали самодержавие, как "русская вандея".

Разоблачение Азефа явилось для Савинкова ошеломляющим ударом. Давно догадываясь о предательстве в центральных органах партии, он ни разу не бросил тени сомнения на Азефа. "Воспоминания" показывают, что и тогда, когда все было доказано и не кто иной, как сам бывший директор департамента полиции A. Л. Лопухин подтвердил провокаторство Азефа, Савинков до последней минуты, пока сам подозреваемый не признался во всем, искал возможность сомневаться. Может быть, именно тогда Савинков пожалел об избранном им пути революционера-террориста? Кто знает, возможно гордость мешала ему признаться в этом перед самим собой?

Наступило время тяжелой душевной депрессии, сопровождавшейся потерей веры в людей и в революционное дело. Еще больше усилилась тревога за семью, которая его никогда не покидала. В ноябре 1910 г. Б. Савинков пишет жене Вере Глебовне:

"Спасибо за письмо и за карточку, я маленькие карточки всегда ношу при себе. Уж и не знаю, как и помочь твоему, нашему общему горю. Дети, точно, растут, скрывать от них пока многое можно и должно, но ведь придет день, когда не скроешь. Я сам много думал о том, как, должно быть, тебе трудно приходится с этой стороны, но, сколько ни думай - чем же поможешь? Господи, я был бы счастлив, знай я, что дети растут спокойно и что им не грозит узнать когда-либо горькую правду. Особенно пугает меня Витя, милый мальчик - очень уж он по твоим письмам нервен и слаб. Научи меня, быть может, я в силах сделать что-нибудь, чтобы смягчить их непременное горе. Я буду стараться, чтобы и впредь хоть с денежной стороны было сносно. Но подожди немного, дай я распутаюсь в той большой и малой паутине, которою я оплетен. Сейчас, сегодня я ничего не знаю, как и что сложится. Будь здорова. Обними крепко деток, расцелуй их за меня".

Это впервые публикуемое письмо хорошо раскрывает душевное состояние Б. В. Савинкова, запутавшегося, как в липкой паутине, в больших и малых бедах, свалившихся на всю боевую организацию эсеров и на него лично. Да и обстановка вокруг была сложная и неоднозначная. В годы реакции, наступившей после революции 1905 - 1907 гг., потопив в крови народное движение, царизм с его мощным карательным аппаратом злобно мстил революционерам, точно торопясь воспользоваться перерывом в массовой борьбе. "Образованное общество" после бурных лет революции и последовавшего за ней жестокого разочарования увлеклось религиозными исканиями, ницшеанством, махизмом, вопросами пола... Как и многие интеллигенты той поры, Савинков обратился к Библии, а от нее - к литературной работе. Создав "Коня бледного", Савинков как бы заново пережил то, что было совсем недавно сущностью его жизни: "И вот конь бледный, и на нем всадник, которому имя смерть, и ад следовал за ним..." Эти апокалиптические слова - не только эпиграф книги Савинкова, но и своеобразная характеристика пути боевой организации эсеров.

Лишь через пятнадцать лет писатель В. Ропшин, он же Б. В. Савинков, за которым тащился целый воз преступлений против того народа, ради которого он посылал на смерть своих товарищей по боевой организации, да и сам долго ходил на волосок от смерти, перешел нелегально границу Советского государства, чтобы инкогнито увидеть то, что вскоре заставило его безоговорочно признать Советскую власть, - труд освобожденных от эксплуатации людей, свято веривших в то, что ими будет построено первое в мире по-настоящему свободное социалистическое государство. В бытность же Савинкова в боевой организации эсеров оно смутно проглядывало в теоретических, далеких от жизни мечтах о счастливой Аркадии, идеальном государстве, на знамени которого было написано: "Труд, мир, свобода!"

Книга Б. В. Савинкова "Воспоминания террориста" заставляет читателя еще раз поразмыслить над сложными проблемами, которые остаются актуальными и на сегодняшний день. Как бы мы исторически ни подходили к делу Савинкова и других исполнителей террористических актов, участников боевой организации эсеров, исповедовавших террор как метод преодоления государственной машины насилия - авторитарно-самодержавного режима в России, это тупиковый путь. Насилие никогда не может сопутствовать прогрессу, так как в понятие "прогресс" история человечества вкладывает высокое нравственное начало. И только опираясь на него, возможно построить истинно гуманное цивилизованное общество, противостоящее духу и традициям произвола и социального принуждения.

И. М. Пушкарева, доктор исторических наук

Ссылки: