Статья Б. Сарнова - "Сердце с правдой вдвоем"

Статья называлась - "Сердце с правдой вдвоем". Название это мне очень нравилось. Во-первых, оно было "хорошего происхождения": из любимого моего Маяковского. Но главное было даже не это. Оно, как мне тогда казалось, с исчерпывающей прямотой и точностью выражало то, что я этой своей статьей хотел сказать. А хотел я сказать, что стихи, идущие не от сердца, неизбежно превращаются в набор пустых, трескучих фраз. Настоящая поэзия немыслима без этих двух, тесно между собой связанных, непосредственно друг от друга зависящих свойств: искренности и правды. Статья моя состояла из трех глав. В первой рассматривалась та самая "долматусовская ошань", о которой я уже упоминал в связи с более поздней моей статьей - "Если забыть о часовой стрелке". Ее героями были именно вот эти самые Долматовский с Ошаниным плюс еще какие-то тогдашние поэты, создавшие безликого, железобетонного, "цельнометаллического", плакатного лирического героя. Этот лирический герой, как и подобало лирическому герою, говорил о себе, употребляя личное местоимение первого лица и единственного числа ("Я"). Но в то же время он ухитрялся при этом говорить не только о себе и от себя, а как бы от имени всех советских людей, своих сограждан, - в крайнем случае от имени всех своих сверстников:

Всем скептикам, всем циникам отпетым

На зависть жизнью я живу такой,

Что все во мне лучится чистым светом

И весело играет под рукой!

Прохлада институтских аудиторий:

Здесь я учусь, здесь учатся друзья.

Дворцы здоровья высятся у моря -

Здесь я лечусь, здесь отдыхаю я. Героями второй главы той моей статьи были поэты несколько иного типа (Степан Щипачев, Сергей Смирнов, еще кто-то: кажется, Ваншенкин). Там я доказывал, что лирический герой этих поэтов по сути своей - такой же железобетонный, "цельнометаллический", плакатный. Но он - притворяется живым. Какими-то бытовыми подробностями, детальками, шуточками-прибауточками (это - Сергей Смирнов) упомянутые авторы стараются "утеплить" образ этого своего плакатного героя, придать ему черты какой-никакой конкретности. В общем, всю тогдашнюю поэзию я этой своей статьей, в сущности, перечеркивал. Унылая дама, возглавлявшая в редакции "Октября" отдел критики (фамилия ее была Гусева , и она - и внешне и по самой сути своей - была самая что ни на есть настоящая гусыня), которая по указанию высокого начальства должна была со мной работать, вместо того чтобы прямо сказать, что такая статья не имеет никаких шансов быть напечатанной, долго морочила мне голову насчет того, что я должен найти и противопоставить всем этим своим отрицательным героям некий положительный идеал. А тут как раз появились первые главы поэмы Твардовского "За далью - даль". И вот, идя навстречу пожеланиям (лучше сказать - требованиям) опекавшей меня Гусыни, я написал третью главу, героем которой стал Твардовский. Озаглавил я ее ленинской фразой: "Не начало ли поворота?", и искренне надеялся, что этот лучик робкого оптимизма спасет мое безнадежное сочинение, откроет ему дорогу в печать. Гусыня всячески меня обнадеживала, намекая, что статья уже почти совсем созрела и она вот-вот положит ее на стол своему шефу (редактору отдела). Но тут в журнале произошла какая-то пертурбация, в результате которой новым членом редколлегии стал Степан Петрович Щипачев . Он, правда, по должности курировал не критику, а поэзию, но Гусыня сказала, что не может не показать мою статью прежде всего ему: ведь статья - о поэзии, так кому же, как не члену редколлегии, курирующему поэзию, решать ее судьбу. Узнав, что мою статью отдали на прочтение одному из главных моих отрицательных героев, я совсем было уже поставил на ней крест. Но тут случилось неожиданное. В один прекрасный день раздался в нашей коммуналке телефонный звонок: к телефону звали меня, и звонил не кто иной, как сам, лично, Степан Петрович Щипачев. Боже ты мой! Чего только он мне тогда ни наговорил! Всех его комплиментов я не запомнил, но одну его фразу помню дословно. "Вы мне открыли глаза, - сказал он. - Прочитав вашу статью, я понял, что такое поэзия". Можете себе представить? До сих пор не знаю, какой процент искренности был в этой его фразе, и был ли он там вообще. Может быть, старик слегка кокетничал, давая понять, что хоть он и лицо заинтересованное, но препятствовать появлению моей статьи на страницах журнала ни в коем случае не станет. С кокетством такого рода я тогда уже столкнулся однажды. Примерно такую же статью (на ту же тему и с теми же идеями), только гораздо более короткую, я показал своему литинститутскому товарищу Володе Огневу , который работал тогда в "Литературной газете", а тот дал ее прочесть Симонову . Ка-Эм принял меня глубокой ночью (это тогда был у него такой стиль). Разговаривая со мной, он встал, прошелся по своему огромному кабинету и сказал:

- Больше всего мне хотелось бы ответить на эту вашу статью стихами. Статью, однако, в своей газете не напечатал. Но Степан Петрович, - так во всяком случае я тогда думал, - был человек простодушный, и его реакция на мою статью показалась мне искренней. Хотя на самом деле таким уж простецом он, конечно, не был.

См. Щипачев и Твардовский Но как бы то ни было, ко мне Степан Петрович отнесся хорошо. И не только в том телефонном разговоре, но и потом неоднократно меня привечал, ласкал, а при случае и помогал, поддерживал. Злополучная статья моя, однако, напечатана так и не была. И даже сейчас я не думаю, что появлению ее на журнальных страницах воспрепятствовал именно он, Степан Петрович. (Разве что не слишком бурно ее защищал.)

Причин для того, чтобы ее забодать, было много. Строго говоря, она по тем временам изначально была непроходима, и если бы ее вдруг напечатали, это было бы истинное чудо. Но тем не менее чудо это вполне могло случиться, если бы не то, что одно такое чудо как раз в то самое время уже произошло. С другой статьей, другого автора, но - на ту же самую тему. Я имею в виду статью Владимира Померанцева "Об искренности в литературе" , появившуюся в "Новом мире" в 12-м номере 1953 года.

Ссылки: