Солженицын А.И. - убежденный антисемит самого низкого толка

Найти "трибуну" для откровенного разговора о Солженицине мне было несложно. Вот уже, наверно, лет десять я веду на "Радио России" рубрику, для которой - не сразу подыскал название: "Новости прошлого". Два раза в месяц в этих своих, уже ставших постоянными, радиобеседах я рассказываю о книгах, в которых открыл для себя нечто новое о нашем советском прошлом. Это - либо новые, тщательно скрываемые и лишь недавно ставшие известными факты. Либо - новое, только в наши дни ставшее возможным осмысление давно и хорошо известных фактов и обстоятельств. Разговор о книге Солженицына "Двести лет вместе" в такой рубрике, вообще-то говоря, был неизбежен, и мое стремление такого разговора избежать сильно смахивало на поведение страуса. Ну а уж коль я все-таки решился этот разговор начать, не мог же я его свести к одному Галичу! Хоть коротко, но надо было все-таки сказать о главном: о том, про что эта книга, и как я к этому - главному в ней - отношусь. Начал я с признания, что по мере того как я терпеливо листал страницы этой книги, обещавшей стать сенсацией, интерес мой к этому новому сочинению классика угасал, а на смену ему приходили совсем другие чувства: грусть, горечь, стыд. Главным образом стыд. Стыдно было от сознания, что так низко уронил себя человек, которого вот уже сколько лет называют совестью нации, совестью России. А потом я напомнил своим слушателям знаменитое стихотворение Бориса Слуцкого - "Про евреев":

Евреи хлеба не сеют.

Евреи в лавках торгуют,

Евреи раньше лысеют,

Евреи больше воруют.

Евреи - люди лихие,

Они - солдаты плохие:

Иван воюет в окопе,

Абрам торгует в рабкопе.

Я всё это слышал с детства,

Скоро совсем постарею,

Но всё никуда не деться

От крика: "Евреи, евреи!" Дочитав это стихотворение до конца, я сказал, что горькая ирония этих стихотворных строк, к сожалению, нисколько не устарела. А теперь вот - даже обрела новое звучание, новую силу. Потому что всё это, звучавшее раньше из подворотен, шепотком, сквозь зубы, теперь сказано громко, вслух, и не кем- нибудь, а человеком, к голосу которого - по инерции - привыкли прислушиваться еще многие. Из главы солженицынской книги о сталинских лагерях мы узнаем, что евреям и там было лучше, чем другим. А из военной главы - что евреи если и воевали, то не так, как надо было бы им воевать. И не в первом эшелоне - больше военврачами, да замполитами, - не на передовой. И вообще - не своя, не кровная для них была эта война. Ссылаясь на свой личный опыт, Солженицын мимоходом даже роняет такую фразу: Я видел евреев на фронте. Знал среди них бесстрашных. Не хоронил ни одного. Процитировав ее, я сказал, что готов поверить: может, так оно и было. Ну не случилось ему хоронить евреев. Что поделаешь?.. Но не спроста ведь тут эта фразочка. Получается - точь-в-точь как у Слуцкого:

И пуля меня миновала,

чтоб знали: молва не лжива.

Евреев не убивало.

Все воротились живы. Не буду перечислять ни приводившихся мною примеров, ни всех пришедших мне тогда на ум неопровержимых доказательств очевидного - и самого темного - солженицынского антисемитизма. Этого не стоит делать хотя бы потому, что и до и после меня обо всем этом - и с еще большей неопровержимостью, чем я, - сказали уже многие. Но главное тут даже не это соображение, а - другое, более простое: я ведь пишу здесь не про Солженицына, а про себя, - про то, кем он был для меня и кем стал . Поэтому сразу перейду к выводу, к итогу тех нескольких моих радиобесед. Заключая их, я привел слова Войновича из только что вышедшего тогда его антисолженицынского "Портрета на фоне мифа" . О книге Солженицына "Двести лет вместе" он в этом своем "портрете" подробно говорить не стал. Сказал только, что с избранной им темой - действительно очень больной и сложной - автор не справился, потому что ему для этого не хватило совести, ума, логики и таланта. Сочувственно процитировав этот вывод и даже дав понять, что полностью к нему присоединяюсь, я сказал, что сам все-таки выразился бы несколько иначе. На мой взгляд, - сказал я, - причина краха, постигшего автора этого двухтомного труда, в идеологии. В той самой национальной идее, которая владеет душой Александра Исаевича. Именно она, эта национальная идея, эта националистическая идеология подмяла под себя, подчинила себе, с потрохами съела и совесть его, и ум, и логику, и талант. На этом как будто можно было бы поставить точку. Но уже после того как все выводы были сделаны и все слова - самые нелицеприятные и даже жестокие - были сказаны, неожиданно явилось на свет до времени припрятанное, а тут вдруг всплывшее на поверхность еще одно солженицынское сочинение, прочитав которое я увидел, что в действительности дело обстояло даже еще хуже, чем я думал и чем об этом сказал. Казалось бы, уж куда хуже? Хуже того, что уже было сказано, вроде и быть не может. Но оказалось, что может. Незадолго до выхода в свет первого тома "Двухсот лет вместе" некий Анатолий Сидорченко обнародовал раннюю работу Солженицына "Евреи в СССР и в будущей России" . Опубликовал он ее в своей собственной - откровенно черносотенной - книге, как труд союзника и единомышленника. Сделал он это, разумеется, для того, чтобы укрепить свои антисемитские позиции авторитетом громкого солженицынского имени. Когда первый том двухтомного солженицынского исследования появился в печати, Виктор Лошак - тогдашний главный редактор еженедельника "Московские новости" - взял у Солженицына интервью, в котором, между прочим, задал ему вопрос и об этой загадочной публикации. И задал его так, словно ответ на него был ему уже заранее известен. "Ваше авторство, - скорее в утвердительной, нежели вопросительной форме сказал он, - просто фальсифицируют!" А. И., как и следовало ожидать, с этим утверждением согласился, но в какой-то неясной, я бы даже сказал, уклончивой форме: Это хулиганская выходка психически больного человека. В свою пакостную желтую книжицу он рядом с собственными "окололитературными" упражнениями влепил опус под моим именем. Ситуация настолько вываливается за пределы цивилизованного поля, что исключает какой бы то ни было комментарий, а от судебной ответственности этого субъекта спасает только инвалидность. Понимать это можно было по-разному. "Влепил опус под моим именем", - значит, вроде не его, а чей-то чужой опус. С другой стороны - "ситуация настолько вываливается за пределы цивилизованного поля", что он не считает для себя возможным даже входить в обсуждения этого вопроса. То есть, что означенный "опус" сочинил не он, а кто-то другой, впрямую так и не сказал. Джинн, однако, уже был выпущен из бутылки. Многочисленные оппоненты и критики "Двухсот лет вместе" напропалую стали его цитировать. А тут еще первая жена Солженицына Наталья Решетовская сообщила, что работа такая Александром Исаевичем действительно была написана. И один ее экземпляр, оказавшийся у нее, она отдала на хранение в отдел секретных рукописей Пушкинского Дома .

Оттуда ли он попал в руки Сидорченко и каким путем - дело совсем уже неясное. Но после этого заявления бывшей жены настаивать на прежней своей формулировке Александру Исаевичу было уже трудно. И в ответе своим оппонентам (Александр Солженицын. "Потёмщики света не ищут". "Комсомольская правда", 22 октября 2003 г.) обвинил одного из них в том, что тот - "смеет обсуждать воровскую публикацию - с ее сквозным хулиганским изгаженьем и грязной фальсификацией - выкраденных моих черновиков 40-летней давности. Сквозь зубы, но все-таки признал, значит, что "опус" - не чужой, а его собственный. "Черновой", так сказать, вариант нынешнего капитального труда. Что касается меня, то я, прочитав этот "опус", ни на секунду не усомнился в авторстве Александра Исаевича. И не только потому, что большие куски из этого своего "черновика", - лишь слегка их отредактировав, - он, не мудрствуя лукаво, включил в "беловик". Сама стилистика "опуса", все индивидуальные особенности мышления и слога его автора с несомненностью свидетельствовали, что автором этим мог быть только он, - никто, кроме него. Но если это так, если концепция "черновика" и концепция "беловика" полностью совпадают, почему же тогда этот семидесятистраничный солженицынский "опус" задел меня не в пример сильнее, чем двухтомник? Чем-то, значит, он от "беловика" все-таки отличается? Отличается только одним: откровенностью. Почти полным отсутствием того, что нынче зовут "политкорректностью", с требованиями которой в нынешних обстоятельствах А. И. не мог не считаться. Ну а если называть вещи своими именами - отсутствием того лицемерия, которым насквозь пронизаны оба тома "Двухсот лет вместе". Вот как откровенно высказывает он в "черновике" свой взгляд на участие евреев в нашей большой войне: Вопрос: если евреев в нашей стране процента полтора (по переписи 1959 г. - 1,1 %, но вероятно многие записались русскими) - то эти полтора процента были ли выдержаны в Действующей армии? На тысячу фронтовиков приходилось ли 15 евреев? Сомневаюсь. И если даже да, то как распределялись они между боевыми частями - и штабами, и вторыми эшелонами? - А среди забронированных от мобилизации? А в тыловых учреждениях? Там полтора процента были выдержаны? Думаю, что ой-ой-ой, с какой лихвой! Но статистикой этой (как и всякой другой) никто у нас не занимался и не займется. Вот рассказ рязанской парикмахерши: "В 1-ю школу приехал к нам госпиталь из винницких врачей, все до одного евреи, и сестры тоже . Наняли только русских: коменданта, сестру-хозяйку да меня. Но и нас выжили. Среди раненых был еврей-парикмахер, его вместо меня поставили". Этот рассказ - не доказательство. Но - народное чувство наверняка. А вся паническая многоэшелонная эвакуация 1941 года? Из евреев - наполовину или больше? Скажут: понятно, русским не угрожало уничтожение, а евреям угрожало; и те западные области особенно евреями и были населены. А все-таки: сколько там было евреев-мужчин с медицинскими справками или броней? И это бесстыдное , безоглядное, опережая запрос, швыряние денег, которые вдруг у стольких евреев оказались пачками, пачками! Народному чувству не прикажешь: осталось у русских, у украинцев, у белоруссов тягостное ощущение, что евреи прятались за их спину. (Здесь и далее [ 3 ] все выделения жирным шрифтом принадлежат Солженицыну.) У меня этот рассказ рязанской парикмахерши вызвал особое недоверие, потому что мое военное детство (эвакуация) прошло рядом с Полоцким эвакогоспиталем , среди врачей и медсестер которого была одна-единственная еврейка - моя мама. Впрочем, я не исключаю, что "народное чувство" какой-нибудь местной парикмахерши всех "выковырянных", приехавших в уральский город Серов вместе с Полоцким госпиталем, - и русских, и поляков, и украинцев, и белоруссов, и мало ли кого еще, - воспринимало как евреев. Что же до причин массового уклонения евреев от фронта, то здесь концепция Александра Исаевича как раз не совпадает с "народным чувством", - во всяком случае, с тем, которое отразил в своем стихотворении "Про евреев" Борис Слуцкий. ("Они солдаты плохие."). Вопреки этому расхожему мнению, А. И. считает, что евреи как раз солдаты очень хорошие. (Ведь доказали же они это у себя в Израиле). Но - не расчет им был воевать за Россию: Но отклоняю свое сомнение! - пусть 1,5 % были выдержаны безупречно. Однако эта война должна была быть для евреев особой, "газаватом": не Россию предлагалось им защищать, но - скрестить оружие с самым, может быть, страшным врагом всей еврейской истории. Не мобилизации следовало ждать, но толпами добровольцев ломиться в военкоматы! Но освобожденным по болезни -"зайцами" цепляться к фронтовым эшелонам. (И одновременно - какая возможность возвыситься во мнении русских, укрепить свое положение в России!) Но - не видели мы такой картины. Того массового львиного порыва, как при защите Израиля от арабов - не было. Наверняка. Но враг - безусловный и страшнейший! Но выдающееся военное мужество евреев доказано шестидневной войной! Что же помешало? Какая причина?.. Расслабляющий расчет: страна здесь - не наша, кроме нас - много Иванов, им все равно воевать, они и за нас повоюют с Фрицами, а нам лучше сохранить свою выдающуюся по талантам нацию, и без того уже вырезанную Гитлером. Это до такой степени противоречит всему моему опыту, что заведомую и очевидную чушь такого объяснения у меня даже и не возникла потребность опровергать. Тем более что картину, которую А. И. почему-то не случилось наблюдать (толпы еврейских мальчиков, добровольцами ломившихся в военкоматы), я видел и на примере своих старших братьев (двоюродных - родных у меня не было), и на многочисленных примерах близких друзей. Может быть, это и не глубокое и даже не искреннее убеждение Александра Исаевича, а чисто умозрительная "рабочая гипотеза"? Не знаю, не берусь судить. Но в чем он безусловно искренен, так это - в реплике о "выдающейся по талантам нации". В этой иронической фразочке у него прорвалось чувство. Миф о пресловутой еврейской талантливости почему-то особенно его волнует. А в том, что это - именно миф у него нет и тени сомнений: В литературе - повально талантливы - а где великие писатели? В музыке сплошь талантливы - а где великие композиторы? Для такого несравненного народа - достаточно ли в философии - одного Спинозы? В физике - Эйнштейна? В математике - Кантора? В психоанализе - Фрейда? Пассаж этот совершенно замечателен. Но - не тем, что для подтверждения пресловутой еврейской талантливости ему недостаточно в музыке - Бизе, а в физике - Эйнштейна. (Таких, как Эйнштейн, кстати сказать, во всей мировой физической науке было - раз два и обчелся: он да Ньютон. Только эти двое изменили наше представление о Вселенной). Не мыслью - неважно, верна она или абсурдна - поразил меня этот солженицынский абзац, а - опять! - бурным выплеском чувства , с необычайной силой искренности вырвавшимся в нем личным отношением к раздражающему его мифу о несравненной талантливости иудейского племени.

Многие историки сомневаются в том, что Сталин был антисемитом: предполагают, что антисемитизм для него был - не более, чем орудием в его сложной политической игре. Даже про Гитлера рассказывают, что он будто бы однажды - то ли сказал, то ли написал, - что настоящим антисемитом он никогда не был: просто политическим гением своим понял, что зло должно быть персонифицировано, и лучшей персонификации мирового зла, чем евреи, ему не найти. Не знаю, может, оно и так. Но насчет Александра Исаевича у меня сомнений нет. Теперь я уже точно знаю, что его антисемитизм - самый что ни на есть настоящий, искренний, "нутряной". С какой нескрываемой, почти детской радостью вываливает на нас Александр Исаевич целую коллекцию собранных им высказываний о еврейской ущербности, духовной и творческой еврейской неодаренности. И уж совсем особенное удовольствие, особый, так сказать, кайф он получает, когда удается ему сыскать такие суждения, исходящие от самих евреев: Аполлоний Мелон, например, еще 2 тысячи лет назад упрекнул евреев, что они не способны к самостоятельному творчеству, а всегда - подражатели. Отто Вейнингер, которого уж не обвинишь ни в личной, ни в национальной зависти, пишет: "Еврей беден тем внутренним бытием, из которого только и может вытекать высшая творческая сила". "У еврея нет глубокого чувства природы. И потому он не понимает земельной собственности". "Еврей не хочет оставить трансцендентного, он не чувствует, что непостижимое придает цену существованию. Он хочет представить мир возможно плоским и обыкновенным". "Евреи с жаром ухватились за дарвинизм, за смехотворную теорию происхождения человека от обезьяны. Они обнаружили почти творческую способность в качестве основателей того экономического понимания человеческой истории, которая вовсе устраняет из нее - Дух". Он отмечает "подвижность" еврейского духа, великий талант к журнализму, расположение к сатире и лишенность юмора, высокую степень в образовании понятий (отсюда - юриспруденция). И - отсутствие благочестия, "лишающее его возможности воспламениться высшим восторгом". Нет чувства демиурга. И другой еврейский автор, С. Лурье, - в тон ему: недостаток евреев - "неумение воспламеняться стройной связью явлений и красотой форм в природе и искусстве! Эстетическая ограниченность - Отсутствие сердечного жара ". (Может быть, это отчасти объяснит нам черты современного беспредметного искусства?) Последнюю догадку А. И. высказывает уже от себя. И тут, вишь, евреи виноваты. Высказав тьму таких вот догадок и соображений, Солженицын ставит наконец главный вопрос: как нам (то есть - русским) с ними (то есть - с евреями) быть? Не сейчас, разумеется, а - завтра. Когда Россия станет свободной. Трудность в том, что ни в ту, ни в другую сторону до конца сдвинуть этого вопроса нельзя: большинство евреев и не уедет в Израиль (когда отпадут нелепые, глупые нынешние ограничения) и не ассимилируются до конца (это для них - национальное самоубийство!) - они желают остаться непременно среди нас, но постоянно помня о своем двойном подданстве, двойной лояльности. Говорят иногда: "да мы хотели бы забыть считать себя евреями, перестать отличать себя от русских". Это неискренне, это неправда. Они хотят считаться русскими, да, но главная боль и главная любовь у них будет все-таки - Израиль и "мировой еврейский народ". Это желание евреев "остаться непременно среди нас" представляет - по Солженицыну - для России, для русских, смертельную опасность. Не потому, что евреи сознательно хотят ей (России) зла, а потому что такова их природа. Иначе они не могут - даже если бы хотели. Ведь и без мирового центра, и не сговариваясь нисколько, они отлично всегда понимали друг друга, действовали слаженно и однонаправленно. Замкнутое множество со своей отдельной сердечной болью, со своим ощущением рода выше, чем индивидуальности, общееврейского возвышения выше, чем своего собственного, -ведь они не по дурному умыслу, не по заговору против нас, они просто механически и физиологически никогда не смогут отказаться от предпочтительной тайной взаимовыручки, которая делает евреев как бы тайным обществом, подпольной партией . Выходит, хрен редьки не слаще. Есть ли мировой еврейский заговор и мировой еврейский центр, как сообщалось нам в "Протоколах сионских мудрецов" , или нету такого центра и такого заговора - всё это не имеет никакого значения. Нет, если вдуматься в эту солженицынскую мысль, дело обстоит даже еще хуже, чем если бы такой заговор существовал. Хрен, оказывается, не только не слаще, а горше редьки. Если бы дело шло о сознательном заговоре, я, или, скажем, другой какой-нибудь русский еврей, мог бы из этого тайного общества, из этой подпольной партии выйти, заявив о своем несогласии с ними. А тут у меня - по определению - такого выхода нет и быть не может, поскольку предполагается, что я не сознательно примкнул к заговорщикам, а - механически и физиологически, то есть сам того не желая, к ним принадлежу. При таком понимании существа дела Солженицын уже не мог не предложить новой, будущей России свой план "окончательного решения еврейского вопроса" . Не в мировом, правда, а только в российском масштабе. В общих чертах план этот ("на второй день будущей России") выглядит так:

1) свободный выезд в Израиль всем желающим;

2) для всех остающихся и заявляющих себя русскими евреями - полная религиозная свобода, культурная автономия (школы, газеты, журналы, театры). Ни в чем не мешать им ощущать себя нацией! Но в занятии высших государственных должностей - примерно те ограничения, что и сегодня;

3) а для тех, кто остается и заявляет себя не евреем, и не двоеподданным, а искренне, без оглядки, по душе - русским - Вот такому человеку простая проверка: если наше русское внутреннее (и особенно - деревенское) разорение, бревна прогнившие, дороги искалеченные, и наша неученость, и запущенное воспитание, и развращенный дух ему больней, чем отсутствие еврейских имен в государственном руководстве; если он испытывает истинное тяготение к русскому быту, к русским пространствам и русской боли - что ж тут возразишь? Исполать! Но этого всего не докажешь на московском паркете и на невских набережных - надо нырять самому в тот наш внутренний вакуум, может быть, и на северную глушь, и практической работой скольких-то лет доказать, что верно, ты именно чувствуешь так. И тогда ты - полный гражданин этой новой России. Слов нет, программа хороша. Но многое в ней все-таки остается неясным. Сколько все-таки лет должен будет промыкаться в северной глуши этот бедолага еврей, искренне считающий себя русским, чтобы стать полноправным российским гражданином? И кто это будет решать? Наверно, совет старейшин какой-нибудь? И потом: а как быть с полукровками? С ними ведь тоже всё ох как не просто! Тут сразу вопрос: а дети от смешанных браков? (А смешанных браков все больше сейчас). Очевидно и перед ними, перед каждым ляжет один из трех перебранных путей. Надо заметить, что дети от смешанных браков чаще бывают и по наружности больше евреи и по настроениям. Я не раз наблюдал. Такая молодежь очень обижается на угнетение евреев и совершенно спокойна к попранию русского духа. (Да что там! - русские жены целиком перенимают еврейскую точку зрения, и даже особенно ревностно) К. И-в, наполовину мусульманин (и от очень знатного отца), наполовину еврей - в момент ближневосточной войны безоговорочно был на стороне Израиля, а не мусульман.

"К. И-в" - это явно Камил Икрамов , "знатный" отец которого (расстрелянный по бухаринскому процессу первый секретарь ЦК Узбекской ССР Акмаль Икрамов ) был, кстати сказать, не мусульманин, а - коммунист. Но для А. И. он - мусульманин, а сам Камил - наполовину мусульманин, наполовину еврей. Никакой идейный отход от веры отцов не смоет, не соскребет с мусульманина его мусульманства, и уж тем более - с еврея его еврейства. И даже в голову не пришло Александру Исаевичу, что во время той арабо-израильской войны толкнула Камила "болеть" за Израиль не еврейская его "половинка", а естественное чувство справедливости: весь стомиллионный арабский мир обрушился тогда на только что созданное после двухтысячелетнего еврейского рассеяния крохотное еврейское государство, и оно - устояло. Ходил тогда по Москве такой анекдот (выдаваемый, конечно, за действительный случай). Входит в автобус здоровенный, сильно поддатый мужик, медленно обводит глазами всех пассажиров. Наконец мутный взгляд его останавливается на маленьком щуплом еврее. Подойдя к нему вплотную и дыша прямо ему в лицо перегаром, алкаш грозно спрашивает: - Еврей? Еврей, вжав голову в плечи, испуганно молчит. - Я т-тебя спрашиваю: еврей? - еще более грозно вопрошает алкаш. - Ну, еврей, - в конце концов признается тот. И тогда "старший брат", схватив руку бедолаги-еврея и радостно пожимая ее и тряся, возглашает: - М-молодец! Может быть, у этого русского парня из анекдота тоже была какая-то еврейская "половинка"? Или четвертинка? Или восьмушка? Не стану врать: все эти раньше тщательно Александром Исаевичем скрываемые и теперь вдруг открывшиеся мысли и чувства, сильно меня задели. И они, конечно, тоже немало способствовали тому, чтобы я снова - не в первый раз, но теперь уже навсегда - круто изменил свое к нему отношение. Но главным толчком для такой перемены были все-таки не они - не сами по себе темные его мысли и чувства, о которых я узнал из этого его сочинения, а - как ни странно! - короткий, совсем крохотный, заключающий это сочинение абзац: Эта работа по своему языковому строю да и по окончательности формулировок и сейчас, конечно, еще не вполне завершена. Я положу ее на долгие годы. Надеюсь перед выпуском в свет еще поработать. Если же не судьба мне к ней прикоснуться до той минуты, когда приспеет ей пора, - я прошу ее напечатать в этом виде и считать мои взгляды на вопрос именно такими. Когда эта работа увидит свет - может быть, очень нескоро, может быть после моей смерти, - я надеюсь, что русские не усмотрят в ней гибели нашей нации.

1-я редакция - декабрь 1965 г.

2-я редакция - декабрь-сентябрь 1968 г.

Рождество-на-Истье. Приводившиеся мною многочисленные цитаты из этой его "работы", а также многие другие его высказывания, процитировать которые у меня не было возможности (пришлось бы переписать всю "работу" от первой до последней страницы), кое-что в Солженицыне, прежде нам не известное, конечно, прояснили. Но строго говоря, всё, что всплыло в этом "черновике", есть и в главном, двухтомном, действительно капитальном его труде. Разве только там он все это обложил ватой, припудрил, причесал, переложил дипломатическими реверансами из репертуара кота Леопольда, уговаривавшего мышей жить дружно. Так что, если что по-настоящему новое и выявилось после появления на свет Божий "черновика", так разве только - ложь и лицемерие всех этих его дипломатических реверансов: сам ведь - черным по белому, да еще нарочно выделив черным, чтобы заметнее было, - написал: "Прошу считать мои взгляды на вопрос именно такими". По-настоящему же новым, действительно потрясшим меня, во всем этом его "черновике" для меня стал вот этот самый заключающий его абзац. Ведь этот абзац - он что, собственно, значит? Ведь это же - его духовное завещание! Главное из того, что хочет он сказать соотечественникам - пусть даже после своей смерти. И особенно красноречивы тут - даты: 1965-1968. Это ведь те самые годы, когда он вступил на тропу войны с могущественной ядерной державой. Когда всерьез опасался, что его могут убить (и могли!). Когда закрадывалась даже мысль, что "они" могут выкрасть, взять в заложники его детей (и к этому он тоже был готов!). И вот в это самое время одну из самых неотложных, главных своих жизненных задач - может быть, даже наиглавнейшую - он видит в том, чтобы написать и на годы вперед запрятать - для будущего, для новой, свободной России - этот МАНИФЕСТ РУССКОГО ФАШИЗМА! Вот, оказывается, для чего Господь закалял свой меч! И вот зачем в те незапамятные времена автор "Теленка" молил своего Отца небесного, чтобы Тот не дал ему переломиться при ударах или выпасть из руки Его. Сколько лет должно было пройти, пока мы наконец узнали, на какую такую "нечистую силу" этот меч был отточен и заговорён, чтобы "рубить ее и разгонять". Недавно (я пишу это 5 марта 2004 года) один журнал обратился ко мне с просьбой ответить на несколько вопросов. Первый вопрос этой журнальной анкеты был такой: - Какие новые книги в последнее время Вам запомнились? И я опять не удержался. Ответил так: Запомнились многие. Перечислять их не буду. Но об одной, которая не просто запомнилась, а больно задела и даже стала для меня тяжелым личным переживанием, скажу. Я имею в виду книгу А. Солженицына "Двести лет вместе". Я давно уже разочаровался в идеологе Солженицыне и в Солженицыне-художнике. Но такого сгустка злобной глупости, фальши и прямой лжи, такого гнойника темных чувств и неправедных мыслей, какой скопил в своей душе и теперь выплеснул наружу этот наш классик, не ждал даже от него. И дело тут не в антисемитизме. Во всяком случае, не только в нем. Со спокойным интересом читал я антисемитскую книгу В. Шульгина "Что нам в них не нравится" . Люблю, постоянно читаю и перечитываю гениальную прозу Розанова. Но насквозь лицемерная книга Солженицына - это другое. Постыдно заканчивает свою жизнь этот человек. Этот ответ прочитал (в компьютере, еще до того, как я отдал его в журнал) мой сын. И сделал одно замечание: в последнюю фразу перед словом "жизнь", - сказал он, - надо бы вставить - "литературную". Я согласился, что да, пожалуй, так будет корректнее. И вставил. Но наедине с собой я думаю и чувствую именно так, как это у меня написалось. Постыдно заканчивает свою жизнь этот человек.

Ссылки: