Сарнов Б. стал отцом и зав. отделом в журнале "Пионер"

В 1955 году в моей жизни случились два важных события: у меня родился сын и я устроился на работу. Сразу лезут в голову знаменитые строки Пастернака:

Я бедствовал. У нас родился сын.

Ребячества пришлось на время бросить. Я даже не удержался от соблазна поставить одну из них эпиграфом к этой главе, хотя к моему случаю двустишие это не очень подходит. Если даже мне и было свойственно то, что Пастернак, говоря о себе, назвал ребячествами, то я эти свои ребячества готов был бросить давно - еще четыре года тому назад, как только кончил институт. Но о том, чтобы устроиться на какую-нибудь штатную работу, я не мог тогда даже и мечтать. А тут даже и искать не пришлось: меня пригласили. Мой отец утверждал, что главной причиной этого неслыханного везенья было рождение сына . Появился на свет новый человек, которого надо было кормить, растить и все такое прочее. И высшие силы - там, наверху, следящие за тем, чтобы все было правильно в этом мире,- распорядились найти для меня какие-то средства пропитания. На самом деле, конечно, причина была другая: умер Сталин , началось медленное таяние ледника, под тяжестью которого мы жили. Мое объяснение выглядит, конечно, суше и прозаичнее. Но оно, как мне кажется, ближе к истине. Впрочем, дело не в объяснениях, а в сути. Суть же заключалась в том, что я, вчера еще отвечавший на письма детей в Пионерской правде - по десять копеек за ответ - и считавший этот мизерный и непрочный заработок величайшим благом, стал заведующим отделом художественной литературы журнала "Пионер" . У меня был отдельный кабинет - и телефон, по которому мне звонили самые разные люди, в том числе и те, до которых раньше мне было не дотянуться. Всем им я был нужен. Все они обращались ко мне с просьбами. Кто-то хлопотал за талантливого молодого человека, пишущего стихи, и молил напечатать хоть одно, хоть самое маленькое его стихотвореньице. Кто-то - за старушку, которая отыскала и перевела на русский язык неизвестный, никогда прежде не печатавшийся в России рассказ Марка Твена (или Джека Лондона, или Конан Дойля). Но самым приятным в моем новом положении было то, что иногда - не очень, правда, часто, но все-таки и не так чтобы уж очень редко - я получал такие редакционные задания, о которых раньше не мог даже и мечтать. Собственно, я даже не получал, а сам придумывал их для себя, сам давал себе эти восхитительные задания. Работа критика связана с заказом. Писатель сам выбирает себе тему и сюжет зарождающегося в нем будущего его рассказа или романа. Критику тему и сюжет его будущей статьи - а нередко даже и книги - заказывает редакция. Повести, романы и стихотворные сборники, рецензии на которые я время от времени публиковал в "Литературной газете" и "Новом мире", выбирал не я. Мне предлагала их редакция. Темы и сюжеты первых моих книг тоже были мне заданы, заказаны редакцией. И даже когда тему и сюжет можно было выбрать, выбирались они все-таки из того, что тебе предлагалось. Конечно, возможность выбора тоже была величайшим благом. Именно благодаря этой возможности первую свою книгу я написал об авторе любимой мною в детстве "Республики Шкид" - Л. Пантелееве , а не, скажем, о Прилежаевой. Другую - о Маршаке , а не о Долматовском или Ошанине. Но когда я выбрал - из того, что мне предлагалось,- Пантелеева, гораздо больше хотелось мне тогда написать о Гайдаре. А когда мне был заказан Маршак, тянуло меня к Пастернаку и Цветаевой. В "Пионере" передо мной - впервые в моей жизни - открылась восхитительная возможность самому определять темы и сюжеты будущих моих писаний. Захотел написать о Лермонтове - пожалуйста! О Джеке Лондоне? О Диккенсе - Отлично! На первых порах, предлагая тему для очередного своего очерка, я привязывал ее к какому-нибудь юбилею. Но вскоре обнаглел настолько, что никакими круглыми и даже некруглыми датами себя уже не связывал. Любое мое предложение приветствовалось. Выражаясь современным языком, я обрел режим наибольшего благоприятствования. Режим этот распространялся не только на выбор тем и сюжетов. В прежней моей жизни для всех, даже заказных моих писаний я должен был урывать какие-то считанные часы или даже минуты от основного моего рабочего времени, отведенного на зарабатывание денег. (Зарабатывал я их в основном ответами на графоманские рукописи, на те самые детские письма из "Пионерской правды" - по 10 копеек за письмо, о которых уже упоминал.) Теперь все было иначе. Выразив желание написать в очередной номер какой-нибудь очерк, я брал себе для этой цели - разумеется, с соизволения начальства - несколько свободных (так называемых творческих) дней, которые - целиком - предназначались для сочинения этого самого задуманного мною очерка. Обременять себя мыслями о зарабатывании денег в эти дни уже не было никакой необходимости, поскольку тут действовал священный принцип: солдат спит, служба идет. Солдат, однако, не спал. Он, как теперь говорят, ловил кайф: получал удовольствие от открывшейся ему блаженной возможности свободно распоряжаться своим временем, то есть тратить это время именно на то, на что ему как раз больше всего и хотелось его тратить.

Ссылки: