После института Сарнов не мог устроиться ни на какую штатную работу

После окончания института я не мог устроиться ни на какую - самую скромную - штатную работу. И прекрасно знал - почему. А осенью 52-го года тоненький ручеек графоманских рукописей, которые давали мне (по ходатайству Веры Васильевны Смирновой ) в издательстве "Советский писатель" на рецензирование, тоже вдруг стал высыхать, а к концу года совсем иссяк. И я тоже, конечно, прекрасно знал, почему это произошло. После смерти Сталина, когда "жидивська вера полегчила", мое положение - сперва в "Пионере", а потом в "Литгазете" - вполне меня устраивало. Но пожелал бы я хоть на шажок, хоть на одну ступеньку продвинуться по социальной лестнице вверх, мое еврейство сразу дало бы себя знать. Во всяком случае, его пришлось бы чем-то компенсировать: вступлением в ряды КПСС, например. А может быть, даже чем-нибудь и похуже. К счастью, таких поползновений у меня не было. Когда я сватал в начальники себе и всему нашему отделу Володю Шевелева, мне даже в голову не пришло, что мои коллеги могли бы предложить на эту должность меня. Я был еврей и к тому же беспартийный. Стало быть, не соответствовал не одному, а целым двум условиям из трех. Ну, нет - так нет. И не надо. Тем более что быть начальником я и не хотел. Всю жизнь я хотел только одного: писать что хочу и печататься. О том, чтобы писать и печатать "что хочу", можно было, конечно, тоже только мечтать. Но тут мне мешало отнюдь не мое еврейство. Тут, как говорил Остап Бендер, надо было "устранить причину". (То есть - советскую власть.) К этой теме я, наверно, не раз еще буду возвращаться. Пока же только отмечу, что если не считать той давней, юношеской моей реакции на обрушившееся на меня известие о том, что евреев не принимают в МИМО, за всю последующую мою жизнь я ни разу больше не посетовал на то, что мне выпало родиться евреем. "Мне, с моим местом рожденья, с обстановкою детства, с моей любовью, задатками и влеченьями не следовало рождаться евреем",- жаловался Горькому Борис Леонидович Пастернак . Снова, уже во второй раз на этих страницах вспомнил я это признание любимого мною поэта не для того, конечно, чтобы судить его, а чтобы разобраться в своих собственных чувствах и ощущениях. Вспомнил по прямой ассоциации с той злополучной фразой, которую я кинул тогда родителям:

- Какого черта вы родили меня евреем! Вижу растерянное, сконфуженное лицо отца . И хочу сказать ему, чтобы он забыл об этом дурацком эпизоде. Что я был тогда мальчишкой. Что этим вырвавшимся у меня глупым словам он не должен придавать никакого значения. Что всерьез я, конечно, этого никогда бы не сказал. Что за всю свою последующую жизнь я никогда, ни разу. При жизни отца у меня и в мыслях не было, что можно заговорить с ним на эту тему, объясниться. Может быть, попросить прощения? Если бы такая мысль у меня вдруг даже и явилась, я бы, наверное, просто рассмеялся - такой нелепой она бы мне показалась. А сейчас это странное желание у меня вдруг возникло. Но поздно, поздно!

Ссылки: