Кампания по борьбе с космополитами в Литинституте

Про суды Линча я только читал в книжках. И никогда не думал, что мне доведется самому побывать на таком суде. Однако - пришлось. В то время, о котором я рассказываю, помимо поэтических семинаров Сельвинского и Луговского и семинаров прозаиков , которыми руководили Федин и Паустовский , образовался у нас уже и семинар критиков .

Вел его Федор Маркович Левин . Человек он был опытный, знающий, о многом мог нам порассказать, и наверняка всем нам было чему у него поучиться. Но мы роптали. Нам на его семинарах было смертельно скучно. Мы завидовали прозаикам и поэтам: у них там происходили какие-то баталии, ломались копья, от незадачливых дебютантов летели пух и перья. У нас же все было тихо, мирно и - скучно. О чем мы, не смущаясь, прямо говорили добрейшему Федору Марковичу. И он - соглашался. Но поделать ничего не мог, поскольку, как сказал бессмертный Шота Руставели, из кувшина вылить можно только то, что было в нем. И вот однажды, придя на очередной семинар, Федор Маркович сказал:

- Я все думаю, как бы нам с вами оживить наши занятия. А тут - на ловца и зверь бежит. Сегодня по дороге в институт встретил - кого бы вы думали - Иосифа Ильича Юзовского . Слово за слово - разговорились. И он сказал, что только что закончил одну весьма злую и острую статью. А я возьми да и скажи: не согласились бы вы прийти к нам на семинар и прочесть ее моим башибузукам? И он, представьте, согласился. Мы, конечно, обрадовались: какое-никакое, а развлечение. А я, признаться, даже с нетерпением стал ждать следующего семинара: как-то в букинистическом я купил книгу старых (еще 30-х годов) театральных фельетонов Юзовского и с наслаждением прочел ее, от души завидуя остроте и легкости его пера. Но на следующий семинар Юзовский к нам прийти почему-то не смог. А потом? - Потом разразилась катастрофа.

В "Правде" появилась та самая знаменитая статья - "Об одной антипатриотической группе театральных критиков". "Группа" состояла из семи человек. Были названы имена: Ю. Юзовский , Г. Бояджиев , А. Борщаговский , Л. Малюгин , Е. Холодов , А. Гурвич , Я. Варшавский . Открывала этот список главных злодеев фамилия Юзовского. И на все время кампании он так и остался космополитом номер один. Имя Юзовского в те дни стало как бы даже нарицательным: чуть ли не каждая статья, посвященная критикам-антипатриотам, начиналась неизменной фразой: "Эти презренные юзовские и гурвичи". Ни Малюгин, ни Бояджиев, ни Холодов, ни Борщаговский такой чести не удостоились. Оно и понятно. "Эти презренные малюгины и бояджиевы" - звучало бы не так эффектно, как "юзовские и гурвичи". Впрочем, не исключаю, что тут могла быть и другая причина: возможно, Юзовский и Гурвич особенно сильно насолили Софронову , Сурову и всем тем, кто раздул эту кампанию до масштабов вселенского антисоветского заговора. Список "безродных космополитов", открытый статьей "Правды", между тем все разрастался, что ни день пополняясь новыми именами. И вот уже в какой-то газете мелькнуло в этом списке имя нашего Федора Марковича Левина . И вот он стоит - бледный, растерянный - перед толпой жаждущих его крови преподавателей и студентов. И каждый спешит крикнуть из зала свое "Распни его!", лично, собственными руками подтолкнуть несчастную жертву еще на шаг ближе к разверзшейся перед ней пропасти.

- Этот затаившийся до поры до времени враг, этот волк в овечьей шкуре,- упиваясь своим красноречием, гремит с трибуны один из самых тихих и незаметных наших "семинаристов",- решился наконец сбросить маску! Наглость его дошла до того, что он посмел пригласить к нам на семинар безродного космополита Юзовского! Чтобы мы, видите ли, поучились у него мастерству критика!

- Позор!- ревет зал. Федор Маркович порывается что-то сказать. Ему не дают. Из зала несутся злобные выкрики:

- Не надо!.. Чего там!.. Все ясно! Но председательствующий, играя в демократию, все-таки предоставляет ему слово.

- Позвольте? Я сейчас вам все объясню,- начинает он.- Студенты, участники моего семинара, жаловались, что наши занятия проходят скучно, неинтересно. Я думал: как бы нам их оживить. И вот недавно, по дороге в институт, я случайно встретил Юзовского.

- Ха-ха!.. Случайно!- злорадно хохочет зал.

- Клянусь вам, совершенно случайно,- прижимает руку к сердцу Федор Маркович. И даже я, точно знающий, что бедный старик говорит чистую правду, с ужасом чувствую, что это его искреннее объяснение звучит сейчас жалко и совсем не убедительно. А из зала несется:

- Гы-гы!.. Го-го-го!.. В голове у меня почему-то вертится: "С Божией стихией царям не совладать". Каким царям? При чем тут царь? Ну да? Стихия? Не Божья, конечно, но - стихия? Да, это была стихия. Страшная, неуправляемая стихия темных чувств и низменных побуждений, вдруг выплеснувшихся из глубин подсознания, с самого дна уязвленных, изувеченных человеческих душ. Так я думал тогда. А на следующий день другой эпизод той же эпопеи ясно показал мне, что разбушевавшаяся стихия эта была не такой уж неуправляемой. Исключали из комсомола моего друга Гришу Поженяна . Он тоже попал в космополиты. В паспорте у него значилось - "еврей". Он уверял, что евреем записался из чистого благородства, хотя и не скрывал, что мама его - еврейка. Но отец - чистопородный армянин.

- А у вас в институте считалось, что Поженян наполовину еврей, наполовину армянин? спросил меня однажды (много лет спустя) Борис Слуцкий.

- Да,- сказал я.- А у вас в Харькове?

- У нас в Харькове,- без тени улыбки ответил он,- считалось, что он наполовину еврей, наполовину еврей. Как бы то ни было, фамилия у Гриши была армянская, и это был не псевдоним, а настоящая, подлинная его фамилия, так что раскрыть скобки, написав про него "Поженян", а в скобках - "Хольцман" или "Каплан", было невозможно. Тем не менее его причислили к космополитам. В какой-то газете (кажется, в "Комсомольской правде"), в большой статье о космополитах, окопавшихся в Литературном институте, промелькнула фраза: "Вождь эстетствующих юнцов и космополитенок Поженян". Этого было более чем достаточно. Но в "послужном списке" Поженяна, с которым наши институтские партийные и комсомольские вожди вытащили его на голгофу, была одна слабина. Перечень его грехов был велик. Но все это были грехи не идеологические. Поспорив с кем-то в уборной ЦДЛ, так врезал своему оппоненту, что тот надолго ушел в нокдаун. Нагрубил директору института - Федору Васильевичу Гладкову. Тот в ярости крикнул: "Вон! Чтобы ноги вашей не было в моем кабинете!" Гриша исполнил это приказание буквально: встал на руки и вышел из директорского кабинета на руках. Все это было, конечно, возмутительно. Но объявить его на этом основании космополитом наши заправилы все-таки не решались. Для полноты картины позарез необходим был какой-то идеологический грех. И такой грех нашелся. Припомнили и в конце длинного списка прегрешений записали: "За беспринципное поведение в деле Сарнова". Когда этот - последний - пункт в длинном перечне поженяновых грехов был оглашен, я забился в самый дальний угол. Но спрятаться мне не удалось. Один из присяжных ораторов, вылезших на трибуну, сразу усек нелогичность происходящего: Поженяна исключают за беспринципное поведение в деле Сарнова, а сам Сарнов сидит тут, в этом же зале, в качестве зрителя!

- Мы не молчали!- гремел он.- Это неправда, что мы, как тут кто-то сказал, занимали примиренческую позицию! Мы вели непримиримую идейную борьбу! Взять хоть того же Сарнова, с которым мы боролись в прошлом году!.. А сейчас этот самый Сарнов как ни в чем не бывало ходит по нашим институтским коридорам с высоко поднятой головой!..

- По-зор!- взревел зал. Противная тошнота подступила у меня к горлу. Целый год я висел в воздухе. И вот, только-только все более или менее обошлось. Сейчас все начнется снова, по второму кругу. И теперь-то мне уж точно не уцелеть.

- Верно!.. Правильно!.. Мы боролись, а он? Как ни в чем не бывало!.. Где он там?!.. Давай его сюда!.. Пусть объяснит собранию, как сумел снова пролезть в наши ряды!- неслось из зала. И тут, где-то там, в первых рядах, поднялся человек и медленно пошел к трибуне. Я сразу узнал его. Это был секретарь райкома комсомола - тот самый, который в прошлом году, когда меня исключали, объяснял ребятам, что если они меня не исключат, нашу комсомольскую организацию разгонят. Выйдя на трибуну, он сказал:

- Должен проинформировать вас, что Центральный Комитет ВЛКСМ только что восстановил товарища Сарнова в рядах ВЛКСМ. И - все! Как отрезало! Мгновенно забыв о моем существовании, собрание снова обратило весь свой гнев на Поженяна, продолжая сладострастно перебирать все его многочисленные преступления, самым страшным из которых так и продолжало значиться "беспринципное поведение в деле Сарнова".

Ссылки: