Дискуссия о Маяковском должна была служить прологом к "Делу евреев-литераторов"

Как я уже говорил, время для дискуссии о Маяковском было выбрано не самое удачное. Но выбор этот, как выяснилось потом, был не случаен. Дискуссия началась 19-го января. То есть еще и недели не прошло после потрясшего страну сообщения о разоблачении чудовищного заговора врачей-убийц . В короткой информации, появившейся 13 января 1953 года во всех утренних газетах, виднейшие представители отечественной медицины обвинялись в том, что они злодейски умертвили ближайших соратников Сталина - Жданова и Щербакова, и если бы не бдительность наших славных органов государственной безопасности, теми же изощренно-коварными способами отправили бы на тот свет и всех прочих его соратников, а затем и его самого. В перечне имен злодеев, названных в этом сообщении, доминировали еврейские фамилии: Фельдман, Этингер, Вовси, Коган. Коганов было даже двое. И хотя упоминался в этом перечне и знаменитый русский врач - профессор Виноградов,- сообщение не оставляло ни малейших сомнений насчет того, КТО был душой и главной действующей силой этого вселенского заговора. Все это я, конечно, прекрасно понимал. И не только понимал, но чувствовал собственной шкурой. Но с дискуссией о Маяковском, начавшейся шесть дней спустя, все эти события в моей башке никак не связывались. А связь между тем тут была. И довольно-таки прямая. Оказывается, уже тогда кое-кому было известно, что параллельно с "делом врачей" готовился еще и другой процесс - о еврейском вредительстве в литературоведении . Как раз в это самое время - или чуть раньше - три кагэбэшных чина в потрепанном номере гостиницы "Октябрьской" (дело было в Ленинграде) выколачивали из Лидии Яковлевны Гинзбург компромат на Бориса Михайловича Эйхенбаума , которому, как она поняла (об этом я прочел в недавно опубликованных ее "Записных книжках"), в готовящемся процессе была уготована едва ли не главная роль. Возможно, и Веру Васильевну тоже тогда куда-то приглашали (в такой же потрепанный номер "Метрополя" или "Националя"). А может быть, у нее были какие-то другие источники информации. Но что-то она знала. Во всяком случае, не без некоторых к тому оснований полагала, что вся эта - вроде бы совсем не ко времени затеянная дискуссия о Маяковском - на самом деле была задумана как гигантская провокация для выявления будущих фигурантов готовящегося процесса. И, по-видимому, еще больше было у нее оснований предполагать, что критику Семену Трегубу , с которым она умоляла меня ни в коем случае не солидаризироваться, уготована на том будущем процессе особая роль. А именно - роль козла, который ведет за собою на бойню целое стадо баранов. От участи одного из таких вот баранов она и хотела меня уберечь. Всего этого я знать, конечно, не мог. (Да и Вера Васильевна вряд ли знала все это так уж точно.) Но кое-что если не понять, так почуять - это ведь носилось в воздухе!- я бы все- таки мог. Мог бы, например, сообразить: с Трегубом мне лучше не солидаризироваться уже по одному тому, что он был (как и я) евреем. Но - где там! Глупая птичка как ни в чем не бывало продолжала, не сделав никаких выводов из уже полученных ею уроков, весело бежать вперед "по тропинке бедствий", по-прежнему "не предвидя от сего никаких последствий".