Пастернак: испытание славой

Грандиозный мировой скандал вокруг романа "Доктор Живаго" поместил его в самый центр этой "выставочной витрины". И нельзя сказать, чтобы, очутившись вдруг в ее "зеркальном блеске", он чувствовал себя там так уж неуютно. Вот несколько отрывков из его писем той поры:

За эти несколько дней я испытал счастливое и подымающее чувство спокойствия и внутренней правоты и ловил кругом взгляды, полные ужаса и обожания. Я также при этом испытании натолкнулся на вещи, о которых раньше не имел понятия, на свидетельства и доказательства того, что на долю мне выпало счастье жить большой значительной жизнью, в главном существе даже неизвестной мне. Ничего не потеряно, я незаслуженно, во много раз больше, чем мною сделано, вознагражден со всех сторон света. (21 августа 1957.)

Я утопаю в грудах писем из-за границы. Говорил ли я Вам, что однажды наша переделкинская сельская почтальонша принесла их мне целую сумку, пятьдесят четыре штуки сразу. И каждый день по двадцати. В какой-то большой доле это все же упоенье и радость. (2 декабря 1958.)

В 1956 году Пастернак написал очень важное для тогдашнего его душевного состояния, поистине программное стихотворение -

"Быть знаменитым некрасиво". И вот, спустя два года, став знаменитым, он словно бы начисто забыл об этой своей заповеди. Он не просто радуется своей знаменитости, но прямо-таки упивается ею! Упоминание об этом понадобилось мне тут потому, что эта, - казалось бы, такая неожиданная - реакция на вдруг пришедшую к нему знаменитость бросает некий дополнительный свет на процитированный выше отрывок из его очерка

"Люди и положения". Впрочем, и без этого дополнительного света в том отрывке явственно ощущается некоторая уязвленность: Я люблю свою жизнь и доволен ей. Я не нуждаюсь в ее дополнительной позолоте. Конечно, он был искренне рад, что Сталин позволил ему уйти "в тень". Но не был ли он при этом и несколько разочарован? Вскоре, однако, выяснилось, что Сталин про него не забыл. И не только не забыл, но и, судя по всему, еще имел на него кое-какие виды. Так будто бы отреагировал Сталин, когда наткнулся на фамилию Пастернака в представленном ему списке "врагов народа", санкцию на арест которых он должен был дать. Очень может быть, что это - легенда. Но указание "не трогать" Пастернака им действительно было дано. Хоть и в несколько иных обстоятельствах. В марте 1936 года, после разгромной статьи "Правды" о Шостаковиче , началась кампания по борьбе с формализмом .

По размаху, который приняла эта идеологическая кампания, и по значению, которое она имела для судеб искусства (да и не только искусства!) в нашей стране, она может быть сравнима с последовавшими в иные, более поздние времена кампаниями, спровоцированными постановлением ЦК о Зощенко и Ахматовой и знаменитой статьей той же "Правды" о группе театральных критиков-антипатриотов .

Собственно, с нее-то, с этой кампании против формализма в искусстве, все и началось. Тон был задан сверху. И тон этот был таков, что никто из выступавших по ходу этой "дискуссии" (называлось это именно вот так: дискуссией) и пикнуть не мог, - не то что словечка, даже междометия какого-нибудь, направленного не на одобрение высочайших указаний, не смел произнести. Общественный статус Пастернака в то время был уже не тот, каким он был два года и даже год назад, когда его возили в Париж и когда ему звонил Сталин. Тут, кстати, уместно напомнить рассказ З.Н. Пастернак о том, как был воспринят сталинский телефонный звонок Борису Леонидовичу, так сказать, на бытовом уровне: "...швейцар распахнул перед нами двери и побежал нас раздевать. В ресторане стали нас особенно внимательно обслуживать, рассыпались в любезностях, вплоть до того, что когда Боря приглашал к столу нуждавшихся писателей, то за их обед расплачивался Союз. Эта перемена по отношению к нам в Союзе после звонка Сталина нас поразила. (З.Н. Пастернак. Воспоминания. М. 1993.) Несмотря на больно задевшую его сталинскую фразу, оставившую от этого разговора в его душе неприятный осадок, сам разговор Борис Леонидович тоже воспринял как знак величайшего благоволения. Вот как писал он о нем в письме родителям 23 июня 1934 года:

Спасает меня одно то, что ко мне очень (в самых разнообразных и прямо друг другу противоположных частях общества) хорошо относятся. На прошлой неделе мне даже (в первый раз в жизни) позвонил по телефону сам Сталин, и вы не представляете себе, ЧТО это значит. (Полн. собр. соч. Том 8, стр. 721.)

Ссылки: