Рябчиков Е.И.: Арктика зовет

Работая в "Комсомолке", Рябчиков "освоил" два сибирских авиамаршрута с летчиком В. Галышевым .

18 января 1935 года Евгений оповещает родственников о том, что "вероятно, 25 января" он отправится "в одну из увлекательнейших авиационных экспедиций в Арктику".

"Вероятно.", так как, в частности, предстояло всеми правдами и неправдами уговорить Галышева взять его на борт, заверяя: "Пригожусь, обузой не стану".

Много позже, вспоминая предполетные обстоятельства, М. И. Шевелев удивлялся: "И вот Евгений Иванович, от Комсомольской правды, пришел с требованием, чтобы его включили в этот перелет. Но как? Самолет маленький, экипаж - два человека, летчик и механик, перегруженный до предела всем экспедиционным барахлом, потому что портов по дороге нет, и расчет только на свои силы. Так ведь еще только что созданное управление Главсевморпути претендовало, чтобы от него летел специалист. И каким образом Рябчиков оказался на этом самолете до сих пор не могу взять в толк - ведь представителем прессы был утвержден, по прямому указанию из ЦК ВКП (б), Борис Горбатов . Все!

[Женя], конечно, был легче, эдакий круглолицый комсомолец, и, помнится, я с него взял самую страшную клятву, что ни один из корреспондентов не узнает о разрешении участвовать в перелете - иначе бы нас разорвали на части. Мало того, он считался членом экипажа. Не знаю, раскаивался ли Е. И. потом, но свои обязанности выполнял честно.

Во-первых, чтобы взлететь в очередной этап, нужно было затемно встать, наколоть дров, развести костры, нагреть воду, масло, согреть двигатели, потом, вручную, крутить винт. В мороз-то! Наконец, когда вы уж окончательно выбились из сил и совершенно мокры, мотор подхватывает, начинает крутиться, вы прыгаете в самолет и совершенно мокрый летите.

Но машина насквозь продуваемая, мороз, якутский, минус 40-50. Как ни кутайтесь, - промерзните до нитки. В результате при очередной посадке самому не вылезти - вытаскивают встречающие и соответствующими порциями согревающего человека приводят в живое состояние.

Ну, скажете, просто камера пыток. Да! Но все гордились - мы летим! Праздник! На этом - выдержать и не сбежать - выковывается характер, и такой характер, из хорошего материала, выковался у Евгения Ивановича на всю жизнь".

(В 1969-м Марк Иванович подарил Рябчикову фотоальбом того перелета. Со словами: "Ну, Женя, вот она, комсомольская юность твоя").

Словом, Евгения взяли. И тогда начались хлопоты: надо получить обмундирование - меховое, теплое, запастись питанием, выслушать советы (обращался к Б. Г. Чухновскому ).

Перед полетом Рябчиков успокаивал маму: "Очень прошу тебя не переживать. Летчик очень опытен, спокоен. Галышев - один из спасателей челюскинцев, без пяти минут Герой. Машина теплая (!), закрытая (!), пассажирская. Маршрут известен - по нему летали, есть базы, станции. Лететь надо будет все время над р. Леной, поэтому возможность сбиться с пути будет устранена. Одет я буду очень тепло. Редакция отпустила большие деньги на приобретение одежды. Питаться будем богато. Будем вооружены - против северных зверюг. Риск в этом полете ничтожен".

Наконец. "Стартовали из Москвы с Центрального аэродрома имени М. В. Фрунзе. Перед тем я много фотографировал - Галышева, механика Демидова, самолет, провожающих. И так увлекся, что прозевал, как самолет тронулся на взлетную полосу. Со всех ног бросился за ним, вцепился в открытую дверцу, ноги волочились по снегу, ветер срывал меня; напрягая последние силы, подтянулся на руках и обессиленный ввалился в кабину".

Уже за Москвой Галышев, посадив самолет, стал вразумлять: "Чертова ты душа! - кричал он. - Пошел вон с борта! Чтоб ноги твоей не было. Нашел время снимать - перед стартом! Нельзя! А ты целую катушку исщелкал. Есть же такие недотепы. Это самая дурная примета. Так и запомни: еще раз так учудишь - оставлю где угодно, и пеняй на себя". То был урок на всю жизнь.

"Наш самолет - цельнометаллический моноплан. Пилот и бортмеханик сидели в открытой кабине. Одетые в меха, с защищенными от мороза меховыми масками лицами они были похожи на героев фантастических романов. Сзади пилотской кабины, в закрытой пассажирской "капсуле", на горе меховых спальных мешков, лыж, ружей, бидонов и ящиков с продовольствием сидел я. Сквозь маленькое окошко с трудом можно было видеть землю, белую от снегов.".

Из писем и телеграмм (1935 год):

5 февраля. "Летим благополучно. [Казань позади]. Достигли Омска. В пути иногда "побалтывает" ветер, швыряет самолет, как щепку, снег залепляет окна кабины, внизу шумит и гнется тайга по склонам гор. Но это не часто. Больше стоят солнечные, тихие дни с попутным ветром. На аэродромах хорошо питаемся, хорошо и тепло спим. Снимаю как можно больше ( ФЭДом - тогда это было целое сокровище, - который подарила трудовая коммуна "Комсомольская правда" ), по ночам проявляю, пишу корреспонденции, помогаю бортмеханику, сдружился с пилотом. Пролетели 2500 клм. Везде - теплые массовые встречи с представителями партийных, советских организаций, много фотографируют, интервьюируют и рисуют нашего орденоносца Галышева".

В Красноярске остановка на пять дней.

18 февраля. "Вчера благополучно покрыли воздухом 960 клм Красноярск- Иркутск. Как и везде, встречали. 20 дней мы в воздухе, соскучился по близким, родным. В Иркутске пробудем 4-5 дней и вылетим в Якутск, затем в Тикси. Ежедневно даю материал в "Комсомольскую правду"".

Мать - "ма-ба-Таня", как нередко звал ее Е. И., - вспоминая корреспонденции сына в "Комсомолку" и его письма из экспедиции, восхищалась: "Какой же ты неуемный, ничего тебе не страшно! Вот это да, образец для многих!! Я счастлива, что у меня такой сын".

"Миновав Якутск, Сангар-Хая, мы сели на озере Тигилях , вблизи Жиганска . Отсюда нам предстояло совершить "прыжок" в безлюдные просторы заполярной тундры в Булун, затем через Хараулахские горы - до Тикси .

Жиганск. Только что пересекли Полярный круг. Сидим. Пурга. Арктическая пурга. Поместились в старой деревянной церкви - здесь РИК, а теперь и наше общежитие. С утра до вечера сидят гости-якуты. Морозы 50-55*. На небе северное сияние".

Наконец, - летная погода, но примерно через полсотни километров, неожиданно.

"Перед самолетом выросла стена тумана. Галышев решил пробить ее и смело вонзил самолет в белесую мглу. Чем дольше двигались мы в тумане, тем гуще он становился. Тогда летчик стал набирать высоту, рассчитывая "пробить" коварную пелену и выйти к солнцу. Но солнце не показывалось, а высотомер отметил уже три тысячи метров. Даже при "потолке" для нашего самолета - четыре тысячи метров - туман и облачность не исчезали.

Когда мы пробыли в воздухе пять часов, стали мерещиться ужасы. Я так переволновался, что почувствовал жару. Расстегнул куртку из нерпичьего меха, снял оленьи рукавицы. Тщетно смотрел в окошечко. Ничего не видно. Заблудились. Галышев обеспокоенно вертел головой. Но и он, изумительный летчик, ничего увидеть не мог.

А тут пришла горшая беда - на пределе горючее. Мотор зачихал, заработал с перебоями и встал. Надо садиться. Но куда? Есть ли место для пробежки самолета на лыжах? Машина с резким креном пошла вниз. В тумане мелькнули тусклые очертания гор. От страха я закрыл глаза. Послышался сильный удар. Самолет подпрыгнул, едва не перевернулся и остановился. Живы?.. На земле?.. Открыл дверцу. Перед носом самолета высилась скала. Слева поднимались утесы, за ними рисовались ледяные сопки. Справа, в тумане, виднелось горное озеро.

Галышев стряхнул иней и снег с шубы и вышел на крыло самолета. Спрыгнул на землю, осмотрелся и неожиданно сорвал с головы шапку, подбитую мехом полярного волка.

- Поверил морзильщикам! Чего глядел?..

И немного успокоившись:

- Нужно согреться, а там будем совет держать.

Вынесли все необходимое, я завел промерзший патефон. Выпив спирта и послушав любимую музыку, Галышев совсем успокоился.

- Придется ждать помощи.

- Ждать? А кто передаст материал в редакцию? Каждый день газета печатала информацию о нашем перелете и вдруг - молчание. Это вызовет беспокойство читателей. Нельзя молчать. Нужно передать радиограмму о случившемся, о том, что все обошлось благополучно.

- Нравятся мне эти газетчики - прежде всего подай телефон. А где тут атээс?.. Кому-то нужно идти. Будут искать. Должны сами выйти навстречу.

- Пойду я, - мне казалось тогда, что до Булуна - рукой подать. (Куда там! До пос. Булун несколько сот километров. - М. В.).

- Подумаем, - не слушая меня, заговорил Галышев. - Если уйдет летчик, а потом привезут горючее, то кто полетит? Летчику уходить нельзя. Бортмеханику тоже нельзя оставлять самолет. Получается: идти репортеру.

Демидов жалостливо посмотрел на меня и предложил повременить с выходом в путь.

- Нельзя терять время, - возразил Галышев. - Возьми ружье, лыжи, рюкзак. Поднимись вон на двугорбую сопку, - он показал рукавицей на ту, что возвышалась над озером. - Если увидишь с нее гору с тремя рогами, - иди на нее. Все время на запад. Так и выйдешь к Лене. Посмотри в любую прорань и узнай по течению, где север. Тогда иди к океану. Не сбейся: если пойдешь на юг, то не доберешься до ближайшего поселка. Иди только к океану. Копай на ночь в снегу яму. Клади в нее спальный мешок. Яму прикрывай снегом. Песцов не бойся - гложут только мертвых. А если умрешь, тебе будет все равно.

Бортмеханик собрал для меня дорожную поклажу, приготовил лыжи, проверил охотничье ружье.

- Не храбрись больно-то, - напутствовал он. - Это тебе не редакция. Гляди в оба. Поднимешься на сопку - помаши руками: будем знать, что путь нашел.

- Спасибо, - я обнял обоих. И пошел.

Подниматься было трудно. Мороз жег щеки, дышать было тяжело - казалось, в легкие вливаются густые ледянистые струи.

Тем временем туман растаял, на скалы пали сумерки. Уже зажигались звезды, когда я одолел вершину и остановился на ее обледенелых камнях. На фоне вечернего неба рисовались горы, о которых говорил Галышев. Определившись, посмотрел вниз, увидел на берегу озера, около скалы, посреди торосов наш самолет, рядом Галышева и бортмеханика. Как уславливались, помахал им руками, а они энергично замахали шапками.

Стало грустно и жалко себя. Тяжело вздохнув, я встал на лыжи и начал осторожно спускаться с сопки. Наступала ночь. Крепчал мороз. Небо загорелось фантастическими огнями. Но полярные красоты не радовали.

На второй день, потеряв сломанные лыжи и расстреляв все патроны, в изорванных унтах, плелся я по берегу Лены. (Судя по всему, вынужденная посадка была намного дальше, чем пишет Рябчиков: иначе "рукой подать" до Жиганска, а не до Булуна. - М. В.). Мертво и голо было вокруг. Ни крика птицы, ни свиста ветра. Будто все притихло перед бурей. Ноги еле передвигались. Что-то глухо звенело в голове. Во рту стоял горький привкус. Тошнило, хотелось спать. И только усилием воли отгонял навязчивую дрему.

Вдруг, сквозь сон, настигавший на ходу, послышался едва внятный отдаленный звон. Я встрепенулся. Галлюцинация? Сон? Грезы? Звон то приближался, то исчезал. Я постарался испытать себя - не сошел ли с ума, не сплю ли? Считал до ста, вспоминал фамилии родных, товарищей по редакции. Нет! Я не спал и не заболел.

Внезапно из-за отвесной скалы, на полном ходу, вылетели оленьи и собачьи упряжки. Каюр громко свистнул. Затих звон ботала и колокольчиков. Олени остановились. Каюр бросил длинный хорей, спрыгнул с нарт. Я потерял сознание.

Очнулся в кают-компании оленеводческого совхоза. Было жарко и нестерпимо светло. Врач слушал мой пульс. Глаза его были закрыты, но он утешительно кивал головой.

- Сейчас потребует радиста, будет требовать редакцию. Не первый у меня".

Когда подвезли горючее. Галышев и Демидов очень тепло встретили и Рябчикова, и "обоз". Они-то хорошо знали цену упорству репортера, понимали, что ему довелось пережить. Но - пора в путь.

Вот и Тикси. "Перелет закончен отлично. Все хорошо".

Нет, не зря Евгений Иванович называл летчиков, осваивавших северные трассы, "рыцарями полярной авиации".

Ссылки: