Рабичевы: эвакуация: Уфимский оперный театр

Это наш дом, каждой семье здесь, для временного проживания, выделено по четыре квадратных метра. Это как раз четыре метра наших узлов и чемоданов, а спим мы на них, вытащили одеяла, подушки и шубы, спим на одеялах, укрываемся шубами и полметра паркета вокруг - проходы. По прежнему, рядом с нами семьи папиных сослуживцев и коминтерновцы. Слева от нас немецкий писатель, коммунист Юлиус Гай , справа - председатель венгерской компартии Ракоши , других не помню. Утром Нарком нефтяной промышленности срочно вызывает папу в Москву, и мы остаемся вдвоем, я и мама - в Уфе, мой старший брат Виктор - в Магнитогорске, в бронетанковом училище, папа после недельной работы в Москве направляется в длительную командировку по стране. Цель командировки - решить судьбу нефтепромыслов. Итак, Уфа. Выхожу на улицу, и сразу же знакомое лицо - девочка Валя, я в одной группе с ней и Виталием Рубиным в 1940 году экстерном сдавал экзамены за десять классов. Еще сто шагов, - и парень из моей группы, из Юридического института. С институтом он в Алма-Ату не поехал, а еще раньше эвакуировался с семьей в Уфу, с восторгом рассказывает о своих спекулятивных операциях.

По деревням вокруг Уфы, по дешевке скупает и меняет на вещи картошку, и по десятикратной цене продает эвакуированным москвичам и киевлянам. Приглашает меня к сотрудничеству, еле отделался от него. Иду по улице. Библиотека работает. О, Господи! Значит, жизнь не остановилась. Вхожу в зал и вижу склонившегося над стопкой журналов и книг Леву Сиротенко . Он был другом Юры Бессмертного , вместе мы занимались в кружке античной истории Дома пионеров, сидит и читает не то Геродота, не то Аристофана.

Увидел меня, вскочил, - и я тоже, - это ведь уже одна из лучших страниц моей московской жизни. Лева ведет меня к себе. Его семья занимает комнату на ближайшей улице. Подходим к двери - у дверей лежит огромная мертвая серая крыса. Дверь открывает Мадонна Сикстинская - это Наташа, родная сестра Левы - Боже, какая красивая, только что вышла замуж за артиста Петрейкова - чтец, вроде Яхонтова, и мама Левы. Пытаются усадить меня за стол, но я еще не видел города. Прощаюсь, иду по улице, и вдруг моя одноклассница Галя Грибанова , милая дорогая Галя! Прежде я никогда не был в нее влюблен, но она всегда мне нравилась, широкое лицо, чуть раскосые улыбающиеся глаза. Мы целуемся, и с этого дня почти каждый вечер встречаемся, я захожу в ее захламленное жилище, там большая семья, мы бродим, прижавшись друг к другу по темным улицам, вспоминаем Москву, иногда целуемся, и мне невероятно хорошо. Вечером мы с мамой находим мою киевскую родную тетю Веру и моего двоюродного брата Мишу и сестру Раю , они "старожилы". В Уфе уже месяц. Миша мой ровесник, окончил десять классов. Эвакуация из Киева. Застолье. Говорим, говорим. Возвращаемся в Оперный театр часов в двенадцать ночи, а там уже, как на шахматной доске, половина ячеек освободилась. Оказывается, идет расселение по квартирам города и мне с мамой вместе с незнакомой нам семьей папиного сослуживца выделяется одна комната - восемнадцать метров. Мы ставим фанерную перегородку, у нас своя девятиметровая комната. Наш дом, ул. Ленина, 7, подъезд 5, комната *183 Это какое-то бывшее административное здание, коридорная система, комнаты, кабинеты, мебели почти никакой. Нам достается один письменный стол, спим на полу, на все квартиры, в конце коридора - один загаженный туалет. И все-таки, оглядываясь вокруг и назад - это было замечательно, мы были устроены, жизнь продолжалась.

Днем я встретился с Левой Сиротенко в библиотеке, выписал книгу античного историка Светония. Диктатура Суллы. Читаю, и постепенно возникает впечатление полного сходства с событиями четырехлетней давности. Аресты, пытки, проскрипции, доносящий получает часть имущества гибнущего, и никто не знает, почему гибнут древнеримские интеллигенты по доносам бывших друзей, а то и детей (такие римские Павлики Морозовы). А вечером мой двоюродный брат Миша знакомит меня с мальчиками и девочками своего бывшего киевского класса. Под ногами тающий снег, слякоть. Три переулка. В передней темно, раздеваемся и заходим. Три девочки и один мальчик. Горит одна свеча. Девочки: Эдда, Стелла, Алла, мальчик на год младше меня - Володя Палийчук . Он читает стихи, кажется подражает Маяковскому, но термины, числа. Это он решил воспроизвести в виде поэмы первый том "Капитала" Маркса. Профессионально владеет формой, читает наизусть с увлечением, глаза горят, артикуляция. Кончает читать. Алла - это его жена, они одноклассники, в семнадцать лет поженились (вызов, реакция родителей, педагогов школы), так вот, Алла начинает импровизировать - это не то психологический роман, не то детектив, и не начало, а продолжение. Она останавливается, продолжает Эдда. Стелла заходит в тупик, коллективно находится выход, острый сюжет с бесконечными вариантами продолжений. Миша включается в игру-работу, за ним Володя. Так, вечер за вечером, со смехом и слезами, - одна свеча сгорает, ставят следующую, довольно талантливо разыгрывается одна из человеческих комедий. Все расходятся. Володя просит меня задержаться. Миша говорил ему о моих стихах. Я читаю ему свои дурацкие, прошлогодние еще времени кружка Осипа Максимовича Брика стихи, которые даже мне самому не совсем понятны. Это звуко и словотворчество.

Ссылки: