Рабичев Л.Н.: раннее детство: Лялин переулок

Над люстрой лепнина, на лестнице темь, семейств маргинальных соседство.

О, детство! О, Лялин! О, дом номер 7! О, наше счастливое детство.

Сраженье у крана, скандал у плиты, пять примусов, господи-светы!

На стульях клопы, в коридоре коты, и очередь у туалета.

Рогатка, чернильница, письменный стол, три голубя на парапете.

В трамвае - на буфере! В лучшей из школ, и папа на мотоциклете.

На кухне, на лестнице, в лучшей из стран, в счастливой и самой свободной?

И очередь у туалета, и кран

Общественный водопроводный...

Из книги второй "Стихи и рисунки. Диалог" Папа держит меня на руках, и я срываю ягоды прямо с ветки вишневого дерева. Позднее выясняется - вишневый сад был в Удельной , где родители вторично сняли дачу в 1924 году. Это второй дом в сторону Быково от церкви. Мне было два года. Москва. Лялин переулок, дом *7, квартира 15. См. фото 006

Мама готовит мне и моему брату Вите "гоголь-моголь" - сырые взбитые яичные желтки с сахаром. Это вкусно. Ложка. Рыбий жир. Это отвратительно, мама насильно вливает мне его в рот, меня тошнит. Я и Витя . Мы по очереди ударяем молотком по мраморному подоконнику. Смысл - у кого получится звонче звук. Вдруг угол подоконника отваливается. Вечером папа пытается узнать, почему и кто из нас это сделал, но мы не выдаем друг друга, молчим. Папа снимает ремень, символически шлепает нас по очереди, это не больно, но очень обидно, какое-то безвыходное положение.

Чердак и кошки. Это о жестокости. Мальчишки ловят бродячих кошек и сбрасывают их с крыши четвертого этажа нашего дома. Кошки падают на ноги и убегают, одна из кошек разбивается. Невыносимо жалко.

Мама на кухне моет меня в корыте. В глаза попадает мыло и я кричу. На кухне громадная плита с двенадцатью конфорками. Квартира наша коммунальная. Кроме нас две семьи - Богомоловы и Жуковы. Я кричу, а Богомоловы и Жуковы у плиты смеются. Плита дровяная. Кто-то забывает закрыть задвижку в дымоходе, и я угораю. Парового отопления еще не было тогда. Все печки в квартире, для каждой комнаты своя, и плита на кухне отапливались дровами. На дворе был кирпичный сарай для дров.

У каждой семьи была своя комната для дров, своя дверь со своим замком. Папа на телеге, запряженной лошадью, привозил дрова . Однажды я, пока папа и возчик сгружали дрова, сзади забрался на телегу, лошадь рывком потянула телегу и я упал, ударился затылком о булыжник, и потерял сознание, и папа на руках черным ходом заносит меня в квартиру. У меня сотрясение мозга. Мне четыре года.

Вечером мы всей семьей греемся около нашей кафельной печки. Топится она со стороны коридора. В топящуюся печку мама вставляет котелок, получается шарлотка - самый вкусный в моей жизни пирог. Мы сидим у печки, греем спины, а папа или Клара , иногда по очереди, читают нам книжки, так как Вите уже десять лет, то это что-то серьезное: Пушкин, Жуковский, Лермонтов, Тургенев. Мне четыре с половиной года, но я слушаю с увлечением, хочется узнать, что будет дальше, и я учусь читать. Происходит это очень быстро. Пяти лет я уже свободно читаю книги. А Витя читать не любит, но слушает напряженно, я чувствую себя востребованным, и, по его просьбе я пересказываю своими словами все, что читаю. А читаю я журналы, которые выписывает для нас папа. Это - "Вокруг света" и "Всемирный следопыт" , и, самое замечательное, - это собрания сочинений, прилагающиеся к "Всемирному следопыту": собрание сочинений Жюля Верна, Майн Рида, Джека Лондона. А в самом журнале - Конан Дойль - "Маракотова бездна", А.Беляев - "Человек Амфибия, Виктор Гюго -"Человек, который смеется". И вот - типичная картина. Третьеклассник Витя, увлеченный радиотехникой, сидит у окна и изготовляет сначала детекторные приемники, потом ламповые, рядом с ним два или три его товарища, как правило, это Юз Френкель - младший брат известного в те годы поэта Френкеля , Сергей Захаров и Леонид Соломатин , а я лежу в своей, еще детской, кроватке, только в сетке проделана громадная дыра, через которую я влезаю, и вылезаю и, либо читаю, либо рассказываю из только что прочитанного. Витя кончает мастерить, и они играют в шахматы, они меня научили и этому, так что, если их трое, то я - четвертый, играю с кем- нибудь из них (запасной игрок). Папа болен туберкулезом . В диспансере на Покровском Бульваре ему делают пневмоторакс, вдувают в легкие воздух. Я его провожаю, сижу в коридоре и волнуюсь. Каждый день, утром, с четырех лет меня ведут в детский сад. Мой детский сад , который называется "Друг детей", расположен в Хохловском переулке. Отводит меня в детский сад наша домработница, моя няня Надя . С шести лет отводит меня папа, оставляет меня там, а сам идет на работу сначала в Московскую таможню , а потом в ЦКК РКИ . Надя одинокая девушка, и живет у нас с моего рождения до семи лет. Папа выхлопотал для нее маленькую комнатку - бывший квартирный чулан с окном на кухню, и постоянную московскую прописку. В чулане у нее кровать, сундук, маленький столик с керосиновой лампой и самоваром. Я очень любил приходить к ней. Она разрешала мне копаться в ящике ее стола. Что там было не помню, помню только, что было интересно.

А в нашей комнате, напротив кафельной печки, на папином письменном столе стоял чернильный прибор с бронзовыми якорями и настоящий артиллерийский снаряд, а в углу каждые полчаса отзванивали старинные мозеровские башенные часы. Однажды мы играли в прятки, я спрятался за часы, а когда Витя меня нашел, я неловко повернулся и часовая башня рухнула на пол и раскололась на две части, по всему полу разлетелась деревянная инкрустация, образовывавшая корону вокруг циферблата, стрелки слетели, маятник был сломан пополам, часовая пружина лопнула. Витя ушел в школу, а я, потрясенный и бесконечно виноватый, ждал маму и папу.

Видимо, горе мое было настолько велико, что родители испугались не за часы, а за меня, я плакал, папа утешал меня, а мама спекла шарлотку. Часы через несколько дней починили.

До 1928 года, каждое утро за папой приезжал мотоциклист. Мотоцикл был трехколесный, с коляской. Я провожал папу на работу. Он сажал меня рядом с собой в кабинку и довозил до Покровки. Обратно я шел пешком мимо больших чанов, в которых разогревали асфальт. Под каждым чаном горел костер. Асфальтом заливали Лялин переулок и наш двор. К вечеру асфальт в чанах затвердевал, но оставался теплым, и ночью в них спали беспризорники . Когда асфальтом залили наш двор, дети из числа которых я помню только девочку Майю , начали играть в классики. С девочкой Майей я дружил. Однажды она, когда родители были на работе, а Витя в школе, пришла ко мне с клизмой и упорно хотела мне ее поставить. Позже мы оказались в одном классе, но про клизму никогда не вспоминали. В классе мы были, как чужие. А Витя научил меня делать приемники. Но пора написать о другом.

Папа и его друзья. С 1920 года папа работает начальником товарной бухгалтерии Московской таможни и учится на вечернем отделении факультета международных отношений Московского университета . Он восстановлен в партии. (В 1918 году за служебный проступок был исключен из рядов ВКПб в городе Саратове и приговорен к расстрелу . Девять месяцев просидел в одиночной камере Саратовской тюрьмы , каждый день ждал казни, был освобожден по амнистии в 1919 году . Вышел из тюрьмы с двусторонним туберкулезом легких. Переезжает в Москву, женится на вдове брата и усыновляет своего двухлетнего племянника Витю .

Мама работает сначала курьером в ВСНХ , потом секретарем члена ЦК ВКП(б) А.П. Брыкова , потом секретарем и курьером наркома С.С.Лобова . Как выдвиженку, направляют ее учиться в Промышленную академию имени Сталина , которую она заканчивает с дипломом инженера-станкостроителя в 1936 году. У мамы в Москве были двоюродные сестры, которых я не знал, а своих друзей у нее в те годы не было. А у папы было много друзей и самые близкие - это его однокурсники по университету. Всем мужчинам было по двадцать пять тридцать лет. Два или три раза в неделю они, да еще и их друзья и жены, собирались у нас, обменивались мнениями о политическом положении в стране и за рубежом, в науке, в литературе, и безудержно веселились, пели, плясали, как из рога изобилия следовали за воспоминаниями воспоминания, за анекдотом анекдот, потом бесконечные сопоставления - кто, когда в годы революции и гражданской войны где был, пили, ели, расходились по домам утром.

Молодые, талантливые, дерзкие мечтатели. Дружбу свою они сохранили до конца жизни. Атмосфера веселья, востребованности, веры в будущее несомненно оказала влияние на формирование в детстве моего и Витиного характеров.

К сожалению, в 1937 году был расстрелян наш посол в Японии Галкович , его жена Нина Галкович - русская красавица, в которую влюбился принц, почти тридцать лет провела в лагерях. Папу спасло от гибели его исключение по ложному доносу в 1934 году из партии. Американовед, красный профессор Каплан, (литературный псевдоним - Лан) , в тюрьмы и лагеря попал после войны. Кто-то из его студентов донес, что он ежедневно в Алма-Ате слушал передачи "Голоса Америки", его пытали, требовали, чтобы он рассказал все о шпионском центре во главе с академиком Варгой . Но это особая история, возникшая в 1949 году, двенадцать лет спустя.

Ссылки: