Рабичев Л.А.: После выставки в Манеже

День первый. 2 декабря 1962 года. В девять вечера я приехал домой. До двух часов ночи ждал ареста. Утром звонили художники: Алексей Штейман, Александр Побединский, Ираида Ивановна Фомина, Николай Воробьев, мой ближайший друг, композитор Револь Бунин. Спрашивали, что будет?

В двенадцать часов дня произошло нечто странное. Подошел к телефону. Какой-то функционер из аппарата ЦК КПСС попросил передать трубку Николаю Андронову. Я ответил, что, к сожалению, я с ним не знаком.

- Что же Вы врете! - Как это Вы не знакомы, если вы у меня в списке стоите рядом. Как только не стыдно!...- и бросил трубку. Всей семьей мы решили, что это провокация. Но приблизительно через полчаса раздался другой звонок, говорил фотограф, который, по его словам, вчера производил съемки в Манеже, и предлагал мне купить у него по двадцать рублей каждую из снятых им фотографий, изображающих меня разговаривающего с Хрущевым, пояснил мне, что таких фотографий у него несколько и что за дополнительную плату я также могу приобрести у него негативы. Тут мне показалось вдруг, что голос фотографа, как две капли воды, похож на голос функционера из ЦК КПСС и я снова понял, что это провокация, ужаснулся, вспотел и категорически отказался и от фотографий и от негативов. Я тогда ошибся. Фотографии были....

Предполагаю, что Борис Жутовский , в отличие от меня, не испугался и купил их все, а опубликовал только две - как он говорит с Хрущевым, а тот улыбается, а я помню гневное лицо, как с ненавистью и презрением Хрущев смотрел на него и как Хрущев говорил с Володей Шорцем, спрашивал, кто родители? Впрочем, дело это темное, может я не прав, может Борис в преддверии выставки "Другое искусство" в 1991 году меня разыгрывал - все может быть. Но все это спустя тридцать девять лет, а тогда?

Тогда ко мне вечером приехали мой друг - историк Юрий Бессмертный и философ и эссеист Леонид Баткин , который подарил мне свой перевод из газеты итальянских коммунистов "Унита" с описанием выставки "на Таганке". Автор приветствовал молодых авангардистов России, кратко излагал суть дела, положительно отзывался о картинах, в том числе и моих. Было странно и смешно. Ехали на пароходе по Оке и Волге, с восторгом осваивали законы организации пространства, переосвоенные в XIX веке Сезанном и Сера, методы живописи французских, немецких и русских экспрессионистов, в композиционных работах пробовали использовать не только прямую перспективу, но и как великие итальянцы эпохи Возрождения Дуччо, Чимабуе, и как Феофан Грек, Андрей Рублев и наши художники двадцатых годов - обратную перспективу. Вечерами в салоне парохода расставляли работы вдоль стен, каждый получал право голоса, говорили, кто что думал, никто никому не завидовал, обычная реакция - смех, состязательность в находчивости, возникала игра, в которой кто-то, выходя за пределы задания, вносил что-то свое, и вдруг под впечатлением удачной находки то ли Лени Мечникова, то ли Коли Воробьева, Белютин изменял характер будущего задания, а мы жестоко и счастливо спорили, ругали друг друга, хвалили, фантазировали и, главное, каждый из художников шел своим путем, а потом от радости творчества, переполнявшего душу восторга узнавания, понимали, что входили в искусство, и, что вот уже не сам, а улыбающийся ангел водит твоей рукой.

Откуда это? Из подсознания? Какие-то небесные откровения? И два года никакой зависти - одно добро. Что же это было? Оглядываюсь назад. Сначала растерянность, испуг, потом игра, невероятность задачи, внезапный, похожий вдруг на чудо простой ответ: неужели это я сам сделал? Атмосфера общих романтических озарений. Я все могу?

И вдруг все оплевано и загажено, а будущее оболгано, обворовано и унижено. Почему все эти чиновники, министры, вожди народа ничего не понимая, смешали нас с грязью? И вот сидим, ждем то ли тюрьмы, то ли лишения гражданства.

Ссылки: