Познер о своих "друзьях" из КГБ

Несколько слов о моих "друзьях" из КГБ. Как-то вечером 1956 года, когда со мной жили Иосиф Давыдович и Нина Павловна , мне позвонил человек, который представился знакомым моего отца и сказал, что привез от родителей посылку. "Не смогли бы вы забрать ее завтра? - поинтересовался он. - Скажем, часов в пять в гостинице "Урал" в Столешниковом переулке". Даже по низким гостиничным стандартам того времени "Урал" считался второразрядной гостиницей. Обычно там останавливались командированные "толкачи", приехавшие в Москву, чтобы выбить для своего местного начальства какие-нибудь поблажки. Загранработники же являлись элитой, положению которой "Урал" явно не соответствовал. Но об этом я подумал лишь после.

Поднявшись на два пролета (лифта не было) и пройдя по каким-то запутанным и бесконечным коридорам, я наконец нашел нужный номер и постучался. "Войдите", - раздался голос. Я открыл дверь. За столом сидели двое мужчин, один из которых встал, подошел, поздоровался со мной за руку, потом обошел меня и запер дверь. Второй поднялся из-за стола и, когда я приблизился к нему, вынул из нагрудного кармана красную книжечку, сунул ее мне в лицо и сказал: "Комитет государственной безопасности. Садитесь".

Дальнейшее вспоминается как дурной сон. С одной стороны, это походило на бездарный американский фильм о КГБ. С другой, невозможно было поверить в происходящее, потому что подобные фильмы не имеют ничего общего с реальной жизнью. С третьей стороны (которой не бывает, но вспомним, что это был дурной сон, а там возможно все), это-таки происходило. Все началось с вопроса:

- Что ж, Владимир Владимирович, расскажите о себе.

Разные люди по-разному пытаются скрывать свой страх, а я был перепуган до полусмерти. В таких случаях я делаюсь предельно наглым - это мой способ защиты.

- А что рассказывать? - ответил я, - Вы небось и так все знаете.

- А вы все-таки отвечайте на наши вопросы и рассказывайте, - последовал ответ, причем тон был явно угрожающий. В течение четырех часов они допрашивали меня по поводу разных обстоятельств моей жизни. Если я опускал какую-либо подробность, мне напоминали о ней. Они и в самом деле помнили обо мне больше, чем я сам. Постепенно я стал понимать, что с первого дня моего приезда в СССР за мной следили, меня изучали, что какие-то мои близкие знакомые стучали на меня, сообщали все, что я говорил и что делал. Они знали о вещах совершенно личных и даже интимных. Например, им в деталях был известен мой роман с Женей :

Тот, кто запер дверь, исполнял роль "хорошего полицейского". Он был невысокого роста, плотного телосложения, с мелкими и совершенно не запоминающимися чертами лица. На губах то и дело появлялась и исчезала улыбочка, все его движения были суетливыми, казалось, он, как спортсмен, делает бесконечное множество финтов. Говорил он мягко, примиряюще.

Пожалуй, самой выдающейся его чертой было рукопожатие - жесткое и сильное, словно тиски. Коллега его исполнял партию "плохого полицейского". Высокого роста, худой, лысеющий, с совершенно черными глазами и жестким неулыбчивым ртом, он сидел на стуле в позе кобры, изготовившейся к броску. В их руках я оказался простым инструментом. Как только я начинал проявлять признаки раздражения, "добрый полицейский" Николай Антонович делал финт и вставлял нечто успокаивающее. Как только я обретал равновесие, "злой полицейский", имени которого не помню, выплевывал нечто такое, что начисто лишало меня покоя. После того, как были рассмотрены в мельчайших подробностях все детали моей жизни, "злой полицейский" встал и торжественно сказал:

- Вам предлагается сотрудничать с Комитетом государственной безопасности. Что скажете?

Растерявшись, я спросил, что это означает, в чем должно заключаться мое сотрудничество? Очевидно, это была неправильная реакция на его предложение. Скорее всего, мне надлежало броситься им обоим на шею с восторгом и благодарностями. Он уничтожающе посмотрел на меня и ответил:

- Об этом вам скажем тогда, когда сочтем нужным. Но пока это означает, что вы будете сообщать нам сведения об иностранцах, с которыми встречаетесь, и о студентах, с которыми учитесь. Понятно?

И вот тут я действительно растерялся. Неужели эти люди, досконально меня изучившие, решили, что я могу быть стукачом? Неужели они рассчитывали на положительный ответ? Я был настолько задет этим, что с трудом сдерживал ярость. Стараясь сохранять спокойствие, я произнес:

- Что касается моих товарищей по учебе да и вообще советских граждан, то не может быть и речи, чтобы я доносил на них. Это не обсуждается. Что до иностранцев, то обещаю: если я когда-нибудь встречу человека, который покажется мне подозрительным, я сообщу об этом вам. Но я отказываюсь говорить о тех иностранцах, с которыми дружу.

- Ты, парень, не валяй дурочку, - прошипела кобра, внезапно переходя на "ты", - а то пожалеешь.

- Ну, он и не валяет дурочку, - возник Николай Антонович , - просто он еще совсем молодой человек с понятиями о чести. Ему надо дать время на обдумывание. Первый кивнул и сказал:

- Помни: о нашей встрече никому ни слова. И помни о том, что разглашение государственной тайны карается законом.

- А если скажу? - нагло ответил я. - Например, моему отцу? Что, расстреляете меня?

Кобра ухмыльнулась и ответила:

- Будешь просить, чтобы тебя расстреляли. Потом он подошел к двери, отпер ее и жестом предложил мне выйти вон. Его я больше никогда не встречал. Но в течение нескольких лет Николай Антонович поддерживал со мной связь. Как правило, он назначал мне свидания в доме на Пушкинской площади, в котором располагался ломбард, - напротив здания Генеральной прокуратуры. Там была явочная квартира. Николай Антонович расспрашивал меня о разных людях, о политических настроениях тех кругов, в которых я вращался. Я давал всем исключительно положительные характеристики, а политические оценки были только мои, часто весьма критические. Как-то после очередной встречи, незадолго до моего дня рождения, Николай Антонович встретился со мной специально, чтобы подарить мне недавно вышедший и абсолютно не доступный для большинства людей том произведений Кафки. Он хранится у меня по сей день, и каждый раз, замечая его, я задумываюсь над иронией ситуации: офицер КГБ дарит мне книгу человека, который как никто другой описал ужасы доведенной до абсолюта государственной репрессивной машины. Это был очередной финт? Или, быть может, Николай Антонович на что-то намекал?

В 1963 или 1964 году он позвонил мне и назначил свидание, которое оказалось последним. На этот раз он был не один. Он сопровождал человека, который явно был выше его по чину. Мы поздоровались, но в течение всего последовавшего разговора Николай Антонович не проронил ни одного слова. Разговор же был короткий и недвусмысленный.

- Владимир Владимирович, как вы относитесь к тому, чтобы провести отпуск за границей? Например, на таком международном курорте, как Варна, в Народной Республики Болгария? Я ответил, что отношусь к этому исключительно положительно.

- Вот и хорошо. Только вы поедете не как советский гражданин, а, скажем, со швейцарским паспортом. Мы вас предварительно обучим. Что скажете? Сначала я усомнился в том, правильно ли понял его, но в то же время не сомневался: я понял именно так, как и следовало понимать такое предложение. Меня вербовали, и то, что они предлагали, показалось мне настолько отвратительным, что впервые за все мои встречи с представителями КГБ я сорвался. Сердце застучало так, что я чуть не оглох от шума в ушах.

- Вы что, шутите? - ответил я. - Вы же прекрасно знаете, откуда я родом, сколько у меня родственников и знакомых за границей, сколько у меня встреч было с иностранными корреспондентами и дипломатами в Москве за последние годы! Да и лицо у меня не из тех, которые быстро забываются. Вы предлагаете мне поехать на международный курорт, там ко мне подойдет какой-нибудь человек и скажет: "Привет, Владимир, вот уж не ожидал тебя встретить здесь", - а я что должен ему ответить? Мол, никакой я не Владимир, я швейцарский гражданин, меня зовут Вильгельм Телль - так, что ли? Либо вы хотите меня провалить, либо вы кретины. Мне это все сильно надоело. Разве вы не понимаете, что я никогда с вами не сотрудничал? Хватит, я сыт вами по самое горло!

Мне не забыть, как он посмотрел на меня. (Николай Антонович тщательно изучал носки своих стоптанных полуботинок, он ни разу за весь разговор не взглянул в мою сторону.)

- Правильно говорите, Познер, - сказал старший, - и мы сыты вами по горло. Больше встреч не состоится. Но мы вам это не забудем, и вы будете помнить о нас. Это я вам обещаю. А теперь уходите отсюда.

Это и были те "друзья", о которых упомянул Виктор Александрович. Думаю, им крупно досталось от начальства за то, что я сорвался с их крючка. Знаю, что они мне этого не простили. Уверен, они написали на меня убийственную характеристику. Мое дело скорее всего стоит на полке, предназначенной для "неблагонадежных". Можно не сомневаться, что именно они повинны в том, что вплоть до 1977 года я был невыездным , и даже тогда потребовалось личное поручительство председателя Гостелерадио СССР, чтобы меня выпустили в Венгрию.

Ссылки: