Кончаловский Андрей и музыка

Когда сыну исполнилось восемь лет, Наталья Петровна отдала его в музыкальную школу. Она обожала музыку и мечтала, что хоть один из ее сыновей станет профессиональным музыкантом. Увы, не случилось, но музыкой Андрону долгое время пришлось заниматься профессионально, учась сначала в музыкальной школе, потом в училище, потом даже в консерватории. Именно музыка, считает Андрей Сергеевич, не позволила ему стать избалованным ребенком, какими нередко бывают дети элитарных родителей. Ведь музыкой надо заниматься каждый день, заниматься помногу, и это приучает к труду и дисциплине. "Я эти занятия ненавидел, - напишет он позже, - думал лишь о том, как от этой повинности слинять. Мама заставляла меня буквально силой. Потом начал втягиваться... В музыке я себя никогда счастливым не чувствовал. Сначала вообще не любил ее. Потом научился понимать, любить, но себя в музыке не любил никогда. У меня недостаточно хороший слух. То есть слышу я неплохо, не сфальшивлю, но слух у меня не абсолютный. И двигательный аппарат, то есть связь между ухом и пальцами, не очень развит..." То есть тягаться с ребятами, которым такие способности даны от Бога, А. Кончаловский не мог. И почувствовал свою неполноценность по сравнению с музыкально одаренными детьми. Почему-то кажется, что это, еще не вполне осознанное, по младости лет, но сильно ощущаемое чувство унижения и собственной второсортности сильно повлияло на формирование его характера. Как бы хотелось, чтобы родители, мечтающие видеть своих детей знаменитыми в том или ином виде деятельности, думали о том, как их желания соотносятся с возможностями их детей, какие душевные травмы это несоответствие может принести... Впрочем, в училище все это еще не проявлялось так сильно.

"Был азарт, желание быть хорошим, быть лучше других, тщеславие. Я был недостаточно плох, чтобы меня не приняли в консерваторию. А вот консерваторские годы были мучительны из-за постоянной необходимости соответствовать другим..."

В консерватории Андрей Кончаловский учился в классе знаменитого пианиста Льва Оборина . Вместе с ним в то время училось несколько очень талантливых ребят - Владимир Ашкенази , Дмитрий Сахаров, Михаил Воскресенский, Наум Штаркман. С Владимиром Ашкенази Андрона связывали тесные дружеские отношения. И никому он, по его словам, так не завидовал в то время, как своему другу. "Предметом моей жесточайшей зависти он был прежде всего потому, что играл намного лучше меня. Когда я видел, как он разыгрывается перед концертом в училище, как у него бегают пальцы, как под ними рождается Шопен, было ощущение, что во мне все съеживается, скуксивается, душа становится похожей на старое яблоко, пролежавшее полгода в холодильнике. Каким ничтожным казалось мне то, что я могу извлечь из инструмента. С точки зрения артистической, думаю, Ашкенази более всего повинен в том, что я бросил консерваторию. Я просто не выдержал".

Тем более что скоро Ашкенази начал получать один приз за другим. Он стал концертирующим артистом, постоянно выезжающим с концертами за границу. Он буквально без перерыва колесил по всему миру и отовсюду слал письма своему близкому другу: "Пишу тебе из Солт-Лейк-Сити. Что за скучный город! Правда, очень вкусное мороженое". Или: "Лондон. Дождь. Дождь. Дождь. Но, Андрон, если б ты видел эти парки!" Увы, Адрон мог только представлять себе и эти парки, и туманный Альбион, и провинциальный американский городишко Солт-Лейк-Сити, на который он, будь его воля, с радостью променял бы нашу древнюю столицу, так вдохновенно воспетую его мамой. Должно было пройти еще немало лет, чтобы он взглянул на нее другими глазами... Затем Владимир Ашкенази и вовсе совершил, на взгляд друга, немыслимое: он женился на исландке. В те времена такое тянуло почти на измену Родине. Несчастного папу Ашкенази вызывали куда следует, пытались увещевать и воздействовать. Но у папы не было рычагов воздействия, а, может, он и не стал бы ими пользоваться, даже если были бы. Так что сделать ничего не удалось. Володя уже был лауреатом Международного конкурса Чайковского и женат на иностранке. То есть он стал неприкасаемым. В ответ в стране прекратили выпускать его записи. Тогда Ашкенази уехал и поселился в Лондоне. Его имя перестало в СССР упоминаться, но он уже жил по иным законам. Для Андрона его поступок стал сильным ударом и, может быть, примером: ведь он впоследствии поступит именно так - уедет из страны, женившись на иностранке.

И еще он сделал вывод:

"Талант - вообще счастье, талант музыканта - счастье особое. Свободно льется речь, понятная всем. На этом языке говорит весь мир, переводчик не требуется. А когда талант к тому же признан - счастье двойное. Признание дает творческую свободу". Однако ему в таком счастье, по крайней мере, на музыкальной стезе, Богом отказано. Ашкенази, как никто другой, помог ему это осознать. Правда, отношение к его игре у Андрона на протяжении жизни менялось. Он всегда считал своего друга гениально одаренным музыкантом, но это обожание со временем прошло и через скепсис. Возможно, под влиянием Святослава Рихтера. Был период, говорит Кончаловский, когда Ашкенази играл чересчур чисто. "Складывалось впечатление, что это игра без единой ошибки, в том числе и ошибки божественной. Из-за этого от его исполнительства слегка веяло хрестоматией. Где-то в 60-х, став несколько больше разбираться в интерпретациях, я пошел на концерт Володи и на выходе столкнулся с Рихтером , давно знавшим меня еще по дедовым Буграм.

- Как вам, Святослав Теофилович? - спросил я. Он улыбнулся, немного неловко поднял плечи и, как бы извиняясь, сказал:

- Слишком безупречно.

Тогда Кончаловский даже не до конца понял, что Рихтер имел в виду. Возможно, то, что в игре Ашкенази мало было оригинальности, неожиданности, все было идеально, но предсказуемо. Тогда как великое искусство всегда логично и непредсказуемо. "У Ашкенази предсказуемости было больше, чем надо для великого искусства. Но потом это выросло в совершенно иное качество - в огромную непредсказуемость, в мощный классицизм. Какое-то время я почти не покупал записей Ашкенази, а потом купил, и это было для меня замечательное открытие... Последние пятнадцать лет в моем отношении к нему скепсиса не было - было обожание и еще уважение, которому я научился, увы, очень поздно". Помимо Ашкенази, человеком, который помог Андрону поставить крест на своей музыкальной карьере, стал Софроницкий , давний друг Натальи Петровны, с которым она была знакома к тому времени уже лет сорок и звала его просто Вовой. Петр Петрович в свое время написал знаменитый портрет Софроницкого. Наталья Петровна однажды решила взять своего сына, студента консерватории, в гости к великому музыканту. "В тот вечер Софроницкий был подшофе ... Попросил меня сыграть - я сыграл, если память не изменяет, Листа. Он вяло, рассеянно похвалил. Потом сам сел за рояль. Инструмент был расстроенный, но играл он божественно. Играл какие-то кусочки, отрывки, импровизации. Помню странное ощущение тишины. Я сидел придавленный. Он был небом, солнцем музыки. Да, мама звала его Вова, но мы-то знали, что он символ русской музыки, выше него никого нет, он недосягаем..."

Но разве можно сравнивать себя обыкновенному человеку с таким великим музыкантом, каким был Софроницкий? Обыкновенному - нельзя. Но Андрон Кончаловский и не хотел быть обыкновенным. Не тот он был человек, чтобы жить с ощущением своей обыкновенности, тем более - ущербности, ощущением, что он занимается не своим делом и никакие занятия не помогут ему стать таким музыкантом, как Ашкенази, не говоря уже о Рахманинове или Софроницком. Он чувствовал в себе способность достичь вершины. Но не в музыке. Уже тогда он знал, чем должен заниматься. Он уже получил, как сам говорит, "удар наотмашь". Это случилось, когда он увидел фильм "Летят журавли" .

"Такого кино - чувственного, эмоционального, острого по форме - я никогда не видел. Это было кино по-настоящему музыкальное, кинематографический импрессионизм. Монтаж, крупность планов - все было неожиданностью, все просто сбивало с ног... Я понял, что больше ждать не могу. Я должен делать кино - и ничто другое... "Журавлей" я проигрывал в своем воображении великое множество раз. Внутри меня жило какое-то странное энергетическое чувство, что смогу делать так и еще лучше. Уверенность толкала к поступку".

Поначалу он все же хотел сначала доучиться в консерватории и уж потом поступать во ВГИК. Но не смог. Не выдержал. Объявил Оборину, что уходит. Конечно, дома был большой скандал. У Натальи Петровны даже стало плохо с сердцем, она ведь так мечтала видеть сына музыкантом. И хотя мамины слезы, мамина воля в семье считались святыми и непререкаемыми, Андрон все же сделал по-своему - поступить иначе он был не в силах. И, как видим, оказался прав.

"Я очень благодарен маме за то, что она заставила меня играть на рояле и изучать музыку. И очень благодарен судьбе, что музыкантом не стал".

Ссылки: