Марченко Анатолий в Тайшете

Из Новосибирска меня отправили в Тайшет , там были огромные лагеря для 58-й статьи . Но когда я туда приехал, оказалось, что там уже не осталось ни одного политического лагеря. Три дня назад ушел последний спецэшелон в Мордовию . Свято место пусто не бывает: тайшетские лагеря сразу же стали заполняться бытовиками - уголовниками. Из везли сюда со всего Союза - надо было валить тайгу, очищать дно будущего Братского водохранилища . Кто же еще будет здесь "трудиться с комсомольским огоньком", если не зэки? На пересылке в Тайшете я впервые попал в камеру с политическими - несколько человек еще застряли здесь, их по разным причинам не успели отправить со всеми. До сих пор я все гадал: что это за люди, за что сидят, как держатся, о чем думают? Народу в камере было немного. Два деда: оба двадцатипятилетники; один поволжский немец , старик с большой седой бородой, фамилии его не помню; другой был бодрый, подтянутый, чувствовалась военная выправка. Он и был военный - сначала капитан Красной Армии, а потом офицер в армии генерала Власова . Фамилия его Иванов. Иванов был на год старше немца и звал его не иначе, как "кислей". Был еще один двадцатипятилетник, Иван Третьяков , хороший дядька. Еще с нами сидел дядя Саша, крикливый мужик, офицер - фронтовик, всю войну провоевавший в Советской Армии, много раз раненый. Из молодежи нас было трое: ленинградский студент, я и душевнобольной парень. Жили мы в камере дружно, без ссор, наши старики опекали нас, вводили в курс лагерного житья - бытья - они были опытные каторжане, за плечами у каждого десять - пятнадцать лет самых страшных лагерей. В конце апреля в нашу камеру кинули какого - то афганца. Он почти не говорил по - русски, и мы с трудом добились от него, что с ним было. Оказалось, он несколько лет назад перешел границу - захотел в Советский Союз : ему плохо жилось у себя в Афганистане , он служил пастухом у какого - то богача. Его, конечно, сразу же посадили в тюрьму. Но скоро разобрались, что он не шпион и не диверсант, выпустили и разрешили жить в Советском Союзе, как он хотел. Его отправили в колхоз, тоже в пастухи. Но в колхозе афганцу не понравилось. Он стал проситься обратно в Афганистан, да не тут - то было: не пускают. Он долго думать не стал и пошел тем же путем, как и явился. Его поймали, судили, дали три года за попытку нелегально перейти границу. Три года он отсидел и вот должен был на днях освободиться. Афганец ходил по камере, был себя по голове и приговаривал: - Турак, ох турак! - Куда же ты теперь? Опять в колхоз? - Нет, нет! - мотал головой афганец. В колхоз он не хотел. - Афганистан пошел. - Так тебя же не пустят! Поймают - десятку дадут, теперь уже за измену родине. - Афганистан пошел, - твердил афганец. - Колхоз нет. Перед освобождением ему выдали новую телогрейку и черные лагерные брюки. Он так разозлился, что затолкал и брюки, и телогрейку в парашу и вышел на волю в том рванье, в каком был. Что стало с ним дальше, не знаю.

"С тех пор его по тюрьмам я не встречал нигде", - как поется в песне. 4 мая нас всех посадили в вагонзак. Снова этапы. Опять через Новосибирск, а оттуда на запад: Свердловск, Казань, Рузаевка. По дороге к нам подсаживали новых попутчиков. Где - то на пересылке добавили несколько украинцев - "националистов" . Тоже двадцатипятилетники. Из них мне особенно запомнился Михаил Сорока , очень спокойный, доброжелательный, душевно крепкий человек. Потом подсадили парня родом из Польши. Его отец был польский офицер , расстрелянный в Катынском лесу . Мать арестовали, и она тоже погибла. Его самого отдали в детдом, там он рос до шестнадцати лет, а когда получил паспорт, его записали русским. Он все требовал, чтобы ему разрешили уехать в Польшу, но ведь он "русский", вот и не пускают. Он писал в МИД и в польское посольство - дело кончилось сроком. В Казани нашего "деда" Иванова вызвали в спецчасть. Он как раз кончил пятнадцать лет, и ему объявили, что по прибытии на место его представят на суд. Ведь у нас больше нет двадцатипятилетнего срока , осужденным раньше на двадцать пять лет суд снижает срок до нынешнего максимума, до пятнадцати. Я очень обрадовался за Иванова и за остальных двадцатипятилетников: - Теперь вам уже совсем недолго осталось. Вот доберемся - и сразу на волю! Вас я тоже буду провожать из лагеря, - говорил я старику немцу. - Нет, Толя, мне свободы не видать, - отвечал он. - Я так и умру за колючей проволокой.

Ссылки: