Хрущев вмешивается в работу Сибирского Института цитологии и генетики

Болезнь организационных неурядиц, пустой суеты - обычная для учреждений, создаваемых вновь, - не поразила тех, кто собрался в Сибири в новом научном центре. Не имея еще приспособленных помещений, ученые изыскали возможности сразу же приступить к исследованиям. В полной мере это относилось и к сотрудникам Института цитологии и генетики. Многие из них после 1948 года были вообще отлучены от науки, часть занималась чем угодно, только не генетикой, те немногие счастливчики, кто ею стал заниматься в последние годы в Лаборатории радиационной генетики в Москве, ютились в сарае - так что было ждать барских хором? Они жили мечтами о будущем и все одинаково считали раем суровые, но прекрасные будни на новом, необжитом месте. Дела спорились. А это, чем дальше, тем больше волновало Лысенко, и он, как только мог, "сигнализировал" Хрущеву, что в Сибири вместо науки развели бесполезную для страны ерунду, на которую уйдут деньги, как в бездонную прорву, а толку так и не будет.

Дальнейшая механика подавления была для таких случаев уже отработана годами. Нужно было подсовывать кандидатуры для включения в комиссии по проверке деятельности, комиссии должны были давать нужные заключения, а по ним надлежало делать соответственные выводы...

И в Новосибирский Академгородок зачастили комиссии. Искать подходящие для Лысенко кандидатуры для включения в состав комиссий было несложно: на сытных местах сидело множество своих людей, которых и учить не надо было. Сами знали, что ждет их лично, если Лысенко свалят. Вот и объявлялись в каждой из комиссий нужные для такого дела люди. Съездил в Новосибирск и А.Г.Утехин - заведующий сектором науки Сельхозотдела ЦК (тот самый скромный не то агроном, не то механизатор из Куйбышевской области, который в начале 30-х годов рапортовал в Москву о колоссальной удаче с яровизацией, за что получил орден и быстро пошел в гору - был секретарем парторганизации у беспартийного Трофима Денисовича сначала в Одессе, потом в Президиуме ВАСХНИЛ, а там все выше и выше). Побывал с проверкой и М.А.Ольшанский - соратник Лысенко еще с Одессы, где он и научно-организационным отделом заведовал и заместителем директора по науке оттрубил несколько лет. Теперь он солидно именовался академиком ВАСХНИЛ, и его бульдожья хватка была многим известна.

Съездил в Новосибирск в составе комиссии и Н.И.Нуждин - нынешний фаворит, заместитель директора по науке в московском институте Лысенко. Он теперь состоял в членах-корреспондентах АН СССР, так что вполне подходил. Словом, все эти люди были солидные, в партийных кругах заметные, в околонаучных кампаниях поднаторевшие. Сказать, что они ничего в проверяемых работах не смыслили, могли только циники. Все побывавшие на месте комиссии нашли, что и было нужно Лысенко:

оказывается в планы работ нового института включены темы, осужденные еще в 1948 году за их ... (идеалистичность, метафизичность, морганизм, менделизм, вейсманизм, витализм, вирховианство, упрощенчество, упадочничество, реакционность, преклонение перед Западом, нездоровое прожектерство, теоретизирование, отсутствие стимулов для помощи колхозному крестьянству, надуманность, оторванность, изолированность и т. п. и т. п. - ненужное вычеркнуть, нужное вписать).

Из этого богатого арсенала выписывалось, что следует, и доносилось, кому надо....

Но руководители Сибирского отделения не обращали внимания на решения пришлых комиссий. Институт цитологии и генетики, по их мнению, развивался нормально, директор института Н.П. Дубинин с работой справлялся, а ненависть Лысенко к генетике была давно известна. Для того и создавали те, кто подался в Сибирь, такой институт в составе их центра, чтобы развивать генетику, а не "мичуринское учение", и без того задавившее всю биологию в стране.

Иначе представлял себе это дело Хрущев . На очередном пленуме ЦК партии 29 июня 1959 года он твердо выразил свое мнение: "Замечательное дело делает академик Лаврентьев ... Нам надо проявить заботу о том, чтобы в новые научные центры подбирались люди, способные двигать вперед науку, оказывать своим трудом необходимую помощь производству. Это не всегда учитывается. Известно, например, что в Новосибирске строится институт цитологии и генетики, директором которого назначен биолог Дубинин , являющийся противником мичуринской теории. Работы этого ученого принесли очень мало пользы науке и практике. Если Дубинин чем-либо известен, так это своими статьями и выступлениями против теории, положений и практических рекомендаций академика Лысенко.

Не хочу быть судьей между направлениями в работе этих ученых. Судьей, как известно, является практика, жизнь. А практика говорит в защиту биологической школы Мичурина и продолжателя его дела академика Лысенко. Возьмите, например, Ленинские премии . Кто получил Ленинские премии за селекцию: ученые материалистического направления в биологии, это школа Тимирязева, школа Мичурина, это школа Лысенко. А где выдающиеся труды биолога Дубинина, который является одним из главных организаторов борьбы против мичуринских взглядов Лысенко? Есели он, работая в Москве, не принес существенной пользы, то вряд ли он принесет ее в Новосибирске или во Владивостоке ( 11_164 ).

Хоть Хрущев и толковал о том, что судьей в споре ученых быть не хочет, но слово партии - закон, и только так и нужно было понимать его слова, сказанные не за рюмкой водки, а на Пленуме ЦК. Лысенко мог считать дело сделанным.

Но прошел месяц, потом второй, начался третий, а Дубинин все оставался директором. Сибирские руководители науки молча саботировали высказывания главы партии. Чувствуя, что все им сделанное пока не срабатывает, предприимчивый и инициативный Лысенко попробовал забросить еще одну "удочку". Как вспоминал М.А.Лаврентьев :

"Как-то вернувшись из Москвы, С.А.Христианович 11=15 рассказал о разговоре, который с ним имел Т.Д.Лысенко, предлагая Сибирскому отделению своих "уникальных" коров ... Учитывая сильную поддержку, которую имел Лысенко, отказаться от его предложения надо было как-то осторожно. Мы обсудили это на Президиуме и решили на предложение никак не откликаться. В Москве быстро стало известно наше своеволие, оттуда приехала высокая комиссия проверять работу наших биологов. От нас стали требовать ликвидировать Институт цитологии и генетики и создать "мичуринский" институт, ОБЕЩАЯ ПОДДЕРЖКУ ЛЮДЬМИ И ДЕНЬГАМИ.

Я довольно бессвязно говорил о единстве науки, о соревновании направлений, о том, что мы все - за советскую науку, но против мистики. Комиссия уехала ни с чем ..." ( 11_165 ) [выделено мной - В.С.].

Политика грубого нажима и чередования кнута и пряника не дала желаемого результата и на этот раз. Это уже переполнило чашу терпения, и яркий образ М.А.Лаврентьева как любимца Хрущева стал в глазах последнего тускнеть. Нет вечной любви в сердце вождя, и счастье так эфемерно. "... уже через неделю, - вспоминал Лаврентьев, - мне сообщили, что Н.С.Хрущев сильно сердит на меня и склонен менять руководства СО АН СССР " ( 11_166 ).

Положение становилось критическим, Лысенко набрал такую силу, что даже крупнейшие киты науки рисковали своей карьерой, хотя кто бы мог подумать, что Лаврентьеву - недавнему баловню Хрущева, которому все было дозволено (даже набор директоров в институты вести единолично и все штатные единицы замещать без конкурсов ( 11_167 ), вдруг из-за козней Лысенко придется худо. И когда холодком пахнуло на самого Лаврентьева, он еще раз показал, каким могучим организатором, тонким политиком и напористым человеком он был.

История эта столь ярко показывает нравы в "управляемой науке", правда о подобных "житейских" случаях так редко прорывается на страницы советской прессы, что я приведу длинную выдержку из журнала "ЭКО" с воспоминаниями Лаврентьева  , с легким сердцем описывающего эту совсем не комическую драму.

"Я узнал также, что Хрущев летит в Пекин на праздник 10-летия Китайской Народной Республики , а потом собирается заехать в Новосибирск, где будет проведена перестройка СО АН с ликвидацией "цитологии и генетики" и возможной сменой руководства Отделения. Надо было во что бы то ни стало перехватить Хрущева до его приезда в Новосибирск. Через московских друзей я был включен в одну из делегаций в Пекин, где рассчитывал встретиться с Хрущевым и убедить его в правильности позиции СО АН. Торжества в Пекине были грандиозные, но мне было не до них. Ситуация получилась сложная: проникнуть к Хрущеву было невозможно; мою делегацию должны были возить по Китаю еще 10-15 дней; способов индивидуально уехать домой не существовало ... Ценой огромных усилий мне удалось попасть на аэродром к моменту отъезда советской правительственной делегации. Я в толпе пробрался к Хрущеву и на вопрос "А вы чего тут?" ответил: "Никита Сергеевич, возьмите меня с собой". Так я попал в машину Хрущева (ИЛ-18). Самолет шел на Владивосток. Я старался занять Хрущева рассказами из области науки и жизни ученых со времен Ломоносова. После вылета из Владивостока я спросил Хрущева, что бы он хотел посмотреть в Академгородке. "А Вы что предлагаете?" Я назвал вначале геологию, механику и химию (катализ, сверхчистые металлы).

План посещений воспринимался благожелательно, но когда я назвал Институт цитологии и генетики, ситуация резко изменилась. Хрущев начал говорить со страшным раздражением о Дубинине и его сотрудниках, упомянул о попытке дать нам хороших практиков, но что именно я помешал этому.

Хрущев прямо сказал, что при такой ситуации он резко уменьшит финансирование и прочее обеспечение Сибирского отделения. Мои попытки возражать только еще больше его раздражали. Он встал, ушел в другой конец салона и начал разбирать бумаги, подписывать постановления. Мы летели над горами Восточной Сибири, внизу проплывали отличные панорамы, а я никак не мог придумать, как выйти из положения. Так тянулись длинные 2-3 часа. За общим обедом настроение несколько улучшилось. Я сказал, что хоть я в сельском хозяйстве и генетике профан, но что Лысенко - мракобес я уверен. Я напомнил, как мой сотрудник по Украинской Академии наук Н.М.Сытый с помощью мокрого пороха баснословно дешево проложил каналы для осушения Ирпенской поймы под Киевом и как на комитете по Государственным премиям, куда была представлена работа Сытого, Лысенко заявил, что взрывать нельзя - "земля живая, пугается и перестает рожать" ...

Обед кончился в непринужденной обстановке. Визит в Академгородке прошел хорошо, все наши научные направления были одобрены. Институт цитологии и генетики с его кадрами и тематикой был сохранен, но все же было рекомендовано заменить директора. На совещании в узком кругу при участии Н.П.Дубинина директором был назначен Д.К.Беляев , тогда кандидат биологических наук. Дубинин высказал желание вернуться в Москву, где ему была предоставлена возможность работать.

Два года спустя, когда Хрущев еще раз посетил Академгородок, вопрос об Институте генетики кончился шуткой. Зайдя в сопровождении местного руководства в выставочный зал, он обратился ко мне с вопросом:

"А где ваши вейсманисты-морганисты?"

Я ответил: "Я же математик, и кто их разберет, который вейсманист, а который морганист" ...

На это и Хрущев реагировал шуткой: "Был такой случай. По Грузинской дороге шел хохол, его остановили яро спорившие грузин и осетин и потребовали: "Рассуди нас. Что на небе месяц или луна?" Хохол посмотрел на одного - у него за поясом кинжал, на другого - тоже кинжал, подумал и сказал: "Я ж не тутошний" ... Общий хохот, дальше все смотрели выставку в хорошем настроении" ( 11_169 )

Вернувшись в Москву, Дубинин продолжал руководить Лабораторией радиационной генетики (которую он эти два года запасливо за собой сохранял). Число его сотрудников в Москве не уменьшилось, а даже прибавилось. И если кто и потерпел неудачу, так Лысенко. Его главные козни не удались.

Ссылки: