Лысенко и его личная ответственность перед страной

Можно ли было навредить своей Родине больше? Можно ли было еще решительнее заявить о жгущем душу желании завладеть славой Герострата? Испытывал ли Лысенко в день, когда он поставил свою подпись под постановлением о разрушении ВИР'а, удовлетворение от содеянного? Считал ли, что его чаяния, наконец-то осуществились? И понимал ли этот сухопарый, желчный человек, ЧТО ОН НАТВОРИЛ? Вопросы, вопросы ... Они неминуемо встают перед каждым, кто задумывается над судьбой Лысенко, над судьбой России, ее народа, науки, культуры. Что скрывалось за угрюмой внешностью Лысенко, за каждым из всплывших на поверхность лысенок?

Изощренное себялюбие, не контролируемое и не осознаваемое? Нехватка образования? Но ведь такое случалось в советской России и с людьми высокообразованными. Слепая подгонка своих действий под идеологию вождей, насаждавших монополию власти и раболепие страха? Но разве, как и вожди, эти исполнители (каковыми Лысенко и ему подобные, несмотря на все посты и звания, оставались) не понимали, что чудо преобразования истории (как у Лысенко чудо преобразования природы) не состоялось! Не потому ли, понимая неизбежность краха их чуда, они думали, что только террор может подавить недовольных, породить страх , только раздувание истерической боязни "внешнего и внутреннего врага" может научить (или заставить!) большинство безропотно повиноваться, надеясь на то, что слишком умных и вольных выметет метла тотального устранения "врагов"?

Или же люди, подобные Лысенко действовали, как автоматы, реагирующие всегда единообразно в соответствии с раз и навсегда заложенной программой? Конечно, будет единственно правильным искать объяснение личных мотивов и поступков лысенок, прежде всего, в социальных условиях, определяющих их поведение, так как все их действия, все "новации" логично вписываются в диапазон устремлений создателей и руководителей этого общества, как вписывается автомобиль, мчащийся по автостраде, в отведенную ему полосу. Автоматизм их сродни автоматизму водителя, строго подчиняющегося дорожным знакам.

Но, если говорить только о Лысенко, то мне кажется, что вся история его ожесточенной борьбы не с одним Вавиловым, а со всеми генетиками сразу, отвергает простой ответ - дескать, был слепым орудием в руках таких людей, как Сталин. Нет, не слепым орудием он был! Он отлично знал, что делает. Потому он и стремился самые грязные дела творить чужими руками (как нередко делали умные люди, рвавшиеся к власти во все времена и эпохи), всегда искать и находить послушных исполнителей - таких, как Презент , Якушкин или Долгушин , ибо прекрасно знал меру содеянному и боялся суда истории. Социально обусловленной была тяга Лысенко к "чудесам". Уже не раз говорилось, что вера в чудо, естественно вытекающая из веры в неминуемое "светлое будущее", лежала в основе всех планов "преобразования природы", подхваченных "мичуринскими" биологами. Вера в "чудо" заменяла им науку, так же как вера в чудодейственность своих социальных преобразований изначально двигала вождями нового общества.

Поэтому любые горячечные пророчества Лысенко с такой легкостью, даже радостью, воспринимались этими вождями. Наверняка, бывали случаи, когда они пусть неясно, пусть кожей, "шестым чувством", но осознавали, что их обманывают, однако, как наркоман, умом понимающий вред страшного зелья, тем не менее, с садистской радостью принимает его, так и эти вожди хотели быть обманутыми.

Талантливый лгун знал, что нужно сегодня врать, читал в глазах тех, кому врал, радость от услышанного - и врал еще больше. И хоть отказ от науки (ее "преобразование" на классовый лад) вел к провалу планов, построенных на песке, бережное отношение к науке после этого не возникало. Напротив, принимались еще более ирреальные планы, публиковались еще более победные отчеты, и так продолжалось по экспоненте - до головокружения.

Такая практика устраивала верхи (о "светлом будущем" можно было объявить народу как о мероприятии, надежно запрограммированном великими учеными), и вполне соответствовала интересам таких людей, как Лысенко, давая им возможность процветать не за счет реальной деятельности, а за красоту своих обещаний. Естественно, все это порождало утерю веры, цинизм и страх. Устрашение как фактор повиновения становилось средством управления. Однако и к страху люди привыкают. Поэтому возникала новая задача - необходимость нагнетания страха, внедрения в массы идеи о классовой борьбе, якобы обостряющейся с каждым днем, с каждой новой победой, и о необходимости усиления отпора классовому врагу внутри страны и сопротивления внешним силам, вербующим себе сторонников и засылающим шпионов.

"Классовая" борьба была многоликой, но однонаправленной. Из общества устранялись самые ценные личности - критически мыслящие, образованные, способные к творчеству, и заменялись беспринципными хлопотунами, безграмотными исполнителями, "винтиками", сильными лишь своим открытым послушанием. В большинстве своем они не знали, не умели понять, что их деятельность вредна для страны и народа. Жадность и амбициозность этих исполнителей были естественным следствием их социального статуса. К тому же они были, как правило, не только хорошо управляемыми, но мстительными и злобными. Горе было тем, кто вставал на пути этих "героев", конец приходил всякому, кто поднимал их насмех или подвергал критике. Дни этого человека были сочтены, ибо он выпадал (непременно выпадал!) из той социальной системы, которая воздвигалась властями, как бы ни был велик собственный вес данного индивидуума (вернее сказать: тем быстрее он выпадал, чем большим был вес данной личности). Поэтому возможен и такой подход, при котором историк отказался бы от рассмотрения личностных свойств Трофима Лысенко, поиска ответов на вопросы о том, ощущал ли он свою преступность, были ли его поступки отражением тех или иных свойств его характера.

В тоталитарном обществе личности исчезают, их заменяют бездушные, безэмоциональные фантомы, сохраняющие узкий спектр реакций и стремлений. Для них копание в душе лишено смысла. На первый план выпирает преступное по своей сути ДЕЛО, а все остальное является для них рудиментом ушедшей в прошлое "буржуазной сентиментальности". Поэтому столь монотонной, лишенной обертонов, была мелодия, исполняемая солистами, игравшими в оркестре такого дирижера как Сталин. История с Вавиловым, человеком, сделавшим в личном плане для Лысенко больше, чем кто-либо, ярко демонстрировала эту монотонность мотивов и действий "биологического монополиста" Трофима Лысенко. Он не мог оставить Вавилова в неприкосновенности, и чувства Герострата вряд ли будоражили ему душу.

Вавилова нужно было задавить, иначе его собственное место казалось бы ему не слишком прочно оккупированным, и если бы Вавилова не задавил Лысенко, то его смял бы другой такой же ходячий автомат, для которого вопросы чести и совести значили бы столько же или еще меньше.

Ссылки: