Лысенко - "успехи" в скоростном выведении сортов пшеницы

После ареста Сапегина Лысенко, уже не стесняемый ничьим авторитетом, решил вплотную заняться селекцией пшениц. Но, не зная генетики, основ опытного дела, не обладая при этом многолетней практикой и врожденным чутьем, помогающим хорошим селекционерам, он пошел самым примитивным путем: отверг принципы генетики.

На Украинской генетической конференции, состоявшейся в Одессе в 1932 году, он впервые (и пока довольно робко) выступил против законов генетики, якобы только мешающих селекционеру, и объявил, что выставленные ЦКК и РКИ сроки выведения сортов вполне реальны. В то же время негативное отношение к законам наследственности нужно было компенсировать какими-то собственными предложениями. А что мог предложить взамен Лысенко? В полном согласии с тем объемом знаний, каким он владел, Лысенко обратился к идее, давно изжитой наукой, но живучей в умах неспециалистов: идее прямого влияния среды обитания на наследственные свойства организмов. Обычно принято связывать эту идею с именем выдающегося французского биолога Жана Баптиста Ламарка , хотя надо сказать определенно: те положения, которым всю исследующую жизнь следовал Лысенко, были слишком примитивными, чтобы называть их ламаркистскими.

Итак, в августе 1931 года ЦКК и РКИ принимают постановление о необходимости перестройки селекции и выставляют требование - выводить сорта за 4-5 лет. Никто, конечно, это постановление не был в силах выполнить. И вдруг в в конце 1932 года, а затем в январе 1933 года на собрании в Селекционно-генетическом институте Лысенко берет на себя торжественное обязательство: "...в кратчайший срок, в два с половиной года, создать путем гибридизации сорт яровой пшеницы для Одесского района, который превзошел бы по качеству и количеству урожая лучший стандартный сорт этого района - саратовский "Лютесценс 062" ( 2_22 ).

За словами о свсрхспростном выведении сорта могло скрываться только чудо, какая-то новая, не известная никому технология научного творчества, покоящаяся на действительно новых, эпохальных открытиях. Рассказ о том, как собирался совершить это свое чудо Лысенко, помогает объяснить, какие приемы использовались для воплощения в жизнь каждого такого "чуда". Нам будет нетрудно проследить технологию "чуда" от его истоков до завершения, так как основной участник работы, ближайший советчик Лысенко, Д.А. Долгушин , описал события тех лет в длинном хвастливом очерке "История сорта", который не раз публично одобрял и сам Трофим Денисович ( 2_23 ). Чтобы понять идею Лысенко, нам не придется морщить лоб и вчитываться в сложные многоступенчатые схемы скрещивания, строгие математические формулы - расчеты вероятностей появления нужных растений с заранее предсказанными наследственными свойствами, или же разбираться в сути хитроумных физико-химических анализов, кои бы выявили улучшенные индивидуумы, ускользавшие раньше из рук селекционеров.

Все было просто и примитивно как лапоть. Начиная рассказ об этой работе, Долгушин сообщал: "Идея по замыслу чрезвычайно проста. Она же была и самой важной частью работы" ( 2_24 ).

Оказывается, Лысенко решил, что вся хитрость в правильном выборе родителей, чего-де раньше селекционеры вообще не понимали или понимали неверно. Будут хорошими родители - тогда и потомство будет таким, какое нужно селекционеру. Этот основополагающий принцип звучал так:

".... родителей необходимо подбирать по принципу наименьшего количества отрицательных признаков, а не по наибольшему количеству положительных" ( 2_25 ). Так - и только так. Кто раньше этого не знал, тот вообще ничего не смыслил в селекции. Исходя из этой нехитрой философии, выдаваемой за последнее слово науки, Лысенко распорядился взять два сорта, каждый из которых, по его мнению, нес всего по одному отрицательному свойству: местный одесский сорт пшеницы, выведенный Сапегиным , "Гирка 0274", - устойчивый к пыльной и твердой головне и ржавчине, но позднеспелый, и чистую линию "Эритро-спермум 534/1", выведенную в Азербайджане В.П. Громачевским из местных пшениц. Эта линия отличалась скороспелостью, но была малоурожайной. Лысенко намеревался получить сорт скороспелый (как Эритроспермум) и устойчивый к болезням (как Гирка). Похоже, ему не был известен старый анекдот о Бернарде Шоу , которого первая красавица мира признала за самого умного на свете мужчину и предложила завести ребенка в расчете на его будущие невиданные достоинства. "Помилуйте, мадам, - якобы возразил ей Шоу, - а если он умом получится в Вас, а красотой в меня?!". Этот вполне вероятный исход почему-то не пришел в голову украинским селекционерам. Они заявили вполне серьезно: "... скрестив два таких сорта, мы обязаны получить сорт яровой пшеницы, лишенный недостатков родителей" ( 2_26 ).

Любой студент-биолог второго года обучения мог бы им разъяснить, что вероятность совмещения желательных генов зависит от их положения в хромосомах, что в ходе скрещивания могут появиться и нежелательные комбинации, почему следует рассчитать заранее, сколько скрещиваний (и никак не меньше!) следует предпринять, за каким количеством потомков надо следить и т. п.

Но мучить себя подсчетами Лысенко с учениками не стали: "После нескольких дней [выделено мной - В. С ] жарких споров, обдумываний, взвешивания противоречий, одним словом - вынашивания идеи, был намечен строжайший план работ на два с половиной года вперед" ( 2_27 ). На то, на что у людей знающих уходили месяцы, а то и годы кропотливых разработок, у лысенковцев ушло всего "несколько дней". Зато скороспелая теория, пусть даже рожденная в "жарких спорах", и методы доказательства этой теории были предельно просты: "Новый подход к выведению сорта требовал доказательств, и единственным доказа тельством могло быть только одно - создать таким путем новый сорт яровой пшеницы, более скороспелый, более урожайный... Сорт надо было создать в кратчайшм время, и Т.Д.Лысенко назначает минимальный срок - два с половиной года ( 2_28 ). Все. На этом "теория" кончалась. Подобно ловким обманщикам из сказки Андерсена, новоявленные ткачи могли приступать к изготовлению волшебного платья короля.

"3-го декабря 1932 года, в теплице, в обычных глиняных вазонах [все великое должно быть по форме простым - B.C.] был произведен посев родительских форм С 26-го января но 4-е февраля 1933 г. произведено скрещивание" ( 2_29 ).

Однако первый блин, как водится, вышел комом:

"Результаты скрещивания оказались довольно плачевными. От скрещивания "534/1" х "0274" было собрано только 30 зерен" ( 2_30 ). Число это - ничтожно мало, ибо на 50 родительских растениях должно было быть несколько тысяч семян. Грамотных биологов такой провал наверняка бы насторожил - либо была ошибка в методике скрещиваний, либо, еще хуже, взятые сорта оказались генетически несовместимыми, либо вкралась какая- то иная ошибка. Но на команду Лысенко эта первая неудача не произвела ровным счетом никакого впечатления. Они уже понимали, что их занятия противоречат азам науки, в особенности генетики, и ни повторять опыт, ни заною начинать работу, учиться скрещиваниям и другим премудростям они не собирались. И не случайно тяготеющий к красивостям стиля Донат Долгушин писал но этому поводу:

"Современная моргановская генетика, призванная быть теорией селекции, ни в коей мере не оправдала себя... И вот, когда в замкнутые двери настойчиво стали стучаться революционные идеи о новом подходе к селекции, встревоженная резким шумом, углубленная в теорию "наука" собралась с силами, чтобы обрушиться на акад. Т.Д. Лысенко [тогда еще, впрочем, не академика - B.C.] - нарушителя ее восторженного покоя...

В селекционно-генетическом институте в Одессе, среди шума этой ожесточенной борьбы, под непосредственным руководством Т.Д. Лысенко небольшой сплоченный коллектив работников, воодушевленных одной идеей и непоколебимой верой в победу, преодолевая препятствия и осторожно обходя наиболее трудные места, уверенно и настойчиво шел к намеченной цели: за два с половиной года должен быть создан сорт ( 2_31 )".

Годом позже, 16 января 1934 года, открыто выразил те же мысли Т.Д. Лысенко:

"Я за генетику и селекцию, я за теорию, но за такую теорию, которая, по выражению товарища Сталина, "должна давать практическую силу ориентировки, ясность перспектив, уверенность в работе, веру в победу"... Вот почему я был против, а в настоящее время еще в большей мере против той генетики, которая безжизненна, которая не указывает практической селекции ясной и определенной дороги" ( 2_32 ).

Словом, "уверенно и настойчиво идя к намеченной цели", лысенкоистам надо было идти, поспешая: у них ведь был "намечен строжайший план работ". Поэтому - ничтожс сумняшеся - 30 "драгоценных" семян высеяли снова, опять в тсплиис, 17 апреля 1933 года. Результат оказался плачевным - колосья образовались менее, чем на половине растений, но 10 июля все, что удалось собрать, снова высеяли. Заодно все семена перемешали, нарушив важное правило селекции, особенно существенное для работы с частично стерильными растениями: посемейный отбор. Беды на этом прекратиться не могли: "от плохого семени не жди доброго племени", и теперь летописец Долгушин зафиксировал новую неудачу: на этот раз - "всходы долго не появлялись... некоторая часть семян так и не взошла" ( 2_33 ). Неудачи повторялись из поколения в поколение. В любом случае весь этот материал следовало забраковать и начать эксперимент сначала. Но лысенкоисты остановиться не могли, хотя у Долгушина вырывается невольное признание:

"Но правде сказать, опасность неполучения всходов не была оценена, как нужно, и в последующем нам пришлось раскаиваться в этом ( 2_34 ). Ни здесь, ни дальше он так и не раскрыл, в чем же и почему им пришлось раскаиваться, и какие меры были приняты. О всех неудачах автор очерка предпочитал говорить вскользь, туманными намеками, лишь сухо фиксируя их. На этом этапе, видимо, для собственного успокоения, нарушили еще одно важнейшее правило научной работы - исключили из последующей работы контрольные посевы редитсльских форм, так что сравнить гибриды с родителями стало невозможно ( 2_35 ). Сколько семян было собрано на этом этапе, Долгушин не сообщал, поведав лишь, что с восьмого по двадцатое декабря - с той же поспешностью - высеяли около 3 тысяч семян третьего поколения опять в теплице.

От недостатка ли тепла или света, - писал Долгушин. - или же неподходящей влажности воздуха (при паровом отоплении обычно воздух слишком сух), растения заметно страдали, были слабыми и вытянутыми..." ( 2_36 ). Но, оказывается:

" ...Плачевный их вид нас особенно не смущал... Мы заинтересованы были в возможно быстрой выгонке растений, чтобы до весеннего посева в поле вырастить еще одно поколение гибридов ... мы особенно боялись, как бы они не оказались стерильными ... Причины стерильности пыльцы нам не были известны. Предполагали только, что дело может быть в недохватке тепла или в недостаточной влажности воздуха, в ином качестве света и т. д." ( 2_37 ).

Причина же их неудач была яснее ясного. И повторявшаяся от поколения к поколению стерильность пыльцы, и низкая завязываемость семян, и плохая всхожесть, и низкий процент колосящихся растений указывал на генетические нарушения. Между тем Лысенко уже в 1935 году высказался по поводу полезности генетики следующим образом:

"В самом деле, чем занимаются генетики и цитологи (если генетику и цитологию взять вместе)? Они считают хромосомы, разными воздействиями изменяют хромосомы, ломают их на куски, переносят кусок хромосомы с одного конца на другой, прикрепляют кусок одной хромосомы к другой и т. д. Нужна ли эта работа для решения основных практических задач сельского хозяйства? Нужна также, как работа дровосека для токарной мастерской" ( 2_38 ).

Однако сейчас совет генетика мог бы спасти его от позора. Тем не менее, ни Лысенко, ни его друзья никого слушать не желали. Они шли вперед, снова выращивали из полустерильных семян новые поколения, но чудо не возникало. В четвертом поколении после того, как уже несколько тысяч семян удалось получить, опять пришлось вернуться к двадцати семечкам. Из них снова выросли заморыши, и можно было бы не продолжать описывать страдания лысенковцев, ясно, что ничего путного они вывести не могли. Это их однако не страшило, а даже как бы придавало гордости. Гордыня обуяла душу ново явленных колумбов, и Долгушин писал:

"Как жаль, что так мало людей видело в нашей теплице эти двадцать захудалых растений, которые приковывали к себе все наши мысли, все желания и надежды. Вот когда бы могли искренне посмеяться некоторые наши генетики, рекомендующие, исходя из своих позиций, скрещивать друг с другом чуть ли не все, что собрано на земном шаре, и потом искать со свечкой на гектарах гибридных полей неизвестные "подходящие" формы растений. Мы знали наперед, что среди двадцати отобранных нами растений должны быть обязательно несколько форм, вполне удовлетворяющих нашим требованиям, так как большинство из них, не считая возможно "ложно" скороспелых форм, лишены единственных недостатков обоих родителей - "длинных" стадий яровизации и световой ... Это и было нашей путеводной нитью, дававшей нам уверенность в победе" ( 2_39 ).

Оставляя на совести Долгушина неприличный тон в отношении генетиков, все эти ссылки на свечки и "подходящие", но неизвестные генетикам формы, нельзя не подивиться самоуверенности и забористости стиля "колумбов" новой колхозно-совхозной науки. Все им было заранее ясно, все понятно, успех гарантировало не что иное, как первоначальная "идея Лысенко" (правда, за вычетом "возможно ложных" скороспелых форм: а, кстати, что это за штука "ложно" скороспелые формы? И сколько их было?). Обращает на себя внимание еще одна показательная деталь - как в угоду своим целям, трансформировали льcенкоисты причины и следствия в их работе, как жонглировали - в зависимости от обстоятельств - понятиями "теория" и со "доказательство". Помните, как Долгушин коряво, но образно писал о "новом подходе": "...единственным доказательством могло быть только одно - создали ... новый сорт". Теперь все было перевернуто еще раз.

"Что же в конце концов давало уверенность в правильности всего хода работ?" - спрашивает Долгушин, И мы ждем слов о подтверждении теории практикой (то есть сортом), как говорилось раньше. Но ничуть нет! То "единственное доказательство", которое "могло быть только одно", теперь стало совсем другим: "... давала уверенность в правильности всего хода работ изложенная в начале этой статьи теория подбора родительских пар" ( 2_40 ).

Неотразимая логика! Однако проследим дальше за их работой. Сколько выросло растений из двадцати семян четвертого поколения, не сообщалось, но говорилось, что были отобраны семена всего лишь от четырех семей растений (уж не потому ли, что только четыре растения дали семена?), которые и решили дальше размножать. А сроки поджимали. До обусловленного самим Лысенко конца работы оставалось всего 8 месяцев, и эти месяцы падали на осень и зиму 1934 года. О конкурсном и производственном испытаниях (даже если бы и было что испытывать) нечего было и думать. К весне нужно было иметь готовые сорта - по нескольку центнеров семян, изученных, как минимум, в трех поколениях в государственном сортоиспытании. Ничего этого у Лысенко не было и уже быть не могло. Все, что он имел, - жалкая горсть семян от каждой так называемой семьи. (Характерный штрих: сколько на самом деле семян было в их распоряжении, Долгушин не сообщал).

Казалось бы, крах, закономерный и неумолимый крах, возмездие за шапко- закидательские устремления и безграмотность - вот, что ждало новоявленных кандидатов в герои. Превратить горсть семян в несколько центнеров первоклассною зерна, проверенного в сортоиспытании, - такое могло случиться только в сказаках. Л ысенковской мыши предстояло родить гору ...

И вот тогда Лысенко показал, что он и впрямь рожден, чтоб сказку сделать былью. Сталинские уроки он усвоил в полном объеме. Он пошел на элементарную подтасовку: каждой кучке семян был присвоен номер, для пущей солидности - четырехзначный, чтобы все думали, что это и в самом деле из тысяч линий отобраны самые лучшие - 1055, 1160, 1163, 1165. Номера назвали гибридами и высеяли 19 июля, но опять не в поле, хотя было лето, а в "40 ящиков по 48 зерен в каждом". Но что это были за гибриды! Долгушин описывал их: "Через несколько дней стали появляться всходы, но очень недружные ... Некоторые из них даже про прошествии 10 дней не дали ни одного всхода. Наш гибрид "1160" вел себя в этом отношении несколько лучше - на 10-й день он дал, примерно, 50% всходов. Остальные дали только единичные всходы, причем характерно, что они чрезвычайно медленно и ненормально развивались. Замечено было также, что потомство отдельных растении одной и той же семьи ведет себя по- разному. Одни всходили дружно, другие сильно задерживались, а были и такие, что совсем не дали всходов. К 1-му августа из отлучки вернулся Т.Д. Лысенко. Решено было во что бы то ни стало снизить температуру. Первая мысль - отправить ящики, хотя бы основных наших гибридов в Одесский холодильник. Вторая, и на ней остановились ... к вечеру того же дня подвезли 80 кг льда. Работницы спешно укладывали в ящики куски льда, покрывали их сверху бумагой и соломой" ( 2_42 ).

Героические усилия были вознаграждены в минимальной степени - всходов стало чуть больше, но ни о какой их равномерности нечего было и говорить. Можно повторить еще раз: ни один селекционер в мире с таким материалом работать бы не стал. Лысенковцев же это обстоятельство не смутило. В начале октября все 40 ящиков перетащили в теплицу, собрали все семена без разбору, а уже 25 ноября высеяли снова, "чтобы получить примерно по килограмму семян каждого из четырех гибридов для сеялочного посева сортоиспытания весной 1935 года" ( 2_43 ). Насчет сортоиспытания было сказано лихо, но в расчете на профанов. Полученный материал не был даже в нужных количествах размножен, поэтому слова о сортоиспытании следовало отнести к разряду несерьезных.

Неожиданно наступили заморозки, теплицы начали промерзать. Долгушин расписывает, как боролись они с холодом, как стали устанавливать дополнительные железные печки-буржуйки, выводить трубы наружу. ".В эту ночь пострадали две дождевые трубы на здании лаборатории: их сорвали для спасения растений, "ограбили" чью-то жилую квартиру и в теплицу притащили еще одну печь-колонку. Наспех установили се. Не хватало дров, "незаконно" добывали доски, бревна, тут же в теплице превращая их в дрова ... В сизом дыму, в бликах раскаленных докрасна печей мелькали силуэты людей, бросавшихся от одной печки к другой, поддерживая огонь, тягу, предотвращая аварии, восстанавливая разрушенное. К утру, несмотря на все усилия, температура в нескольких местах упала до -3*С. В этих местах почва ящиков промерзла" ( 2_44 ). Спрашивается, зачем нужен был этот никчемный героизм? Что за великую цель преследовали эти люди? Как и что они спасали? Ведь, наверняка, и им самим было уже кристально ясно, что никакого сорта - ни плохого, ни хорошего - им к сроку не получить. К тому же к прежним бедам добавилась новая.

"В период налива зерна стали обнаруживаться растения, пораженные твердой головней", - отмечает Долгушин ( 2_45 ). Сбылась шутка Бернарда Шоу: сохранить положительное свойство Гирки - устойчивость к головне не удалось. К весне было собрано всего полкилограмма семян "гибрида 1163", чуть больше - 1055, остальных два "гибрида" получили по полтора килограмма. Эти крохи высеяли весной 1935 года в поле, и якобы их посевы демонстрировали участникам июньской выездной сессии ВАСХНИЛ. Но их ли?

Ведь из описания самого Долгушина следовало, что хвастать было нечем. При полевом посеве старые беды выявились с новой силой, а наивное объяснение пороков растений за счет неблагоприятных внешних условий в теплицах не выдержало проверки практикой: "Всходы показали большую изреженность и неравномерность..." ( 2_46 ).

Никаких сомнений не оставалось - шестое поколение подряд страдало неравномерностью всходов, давало плохую завязываемость семян, что могло быть только следствием испорченной наследственности гибридов. В общем, торжественное обещание Лысенко вывести за два с половиной года раннеспелый сорт пшеницы, унаследовавший от родителей одни лишь положительные и ни одного отрицательного свойства, не оправдалось. "Теорию" эксперимент не подтвердил. К тому же и с практикой успех не вытанцовывался. Да и сорто-испытания повести не удалось. Срок же, взятый на себя публично, истек.

Вот тогда-то Лысенко и проявил себя в блеске. Как учили лидеры нового общества, планы и обязательства, взятые на себя торжественно, должны были выполняться беспрекословно. Выполняться во что бы то ни стало. Любой ценой. И Лысенко не стал мучиться сомнениями. 25 июля 1935 года из Одессы в Москву была отправлена огромная телеграмма с победным рапортом, начинавшаяся словами:

"ЦК ВКГН(б), зав. сельхозотделом тов. Я.А. Яковлеву Наркому земледелия СССР тов. М.Л.Чернову Зам. наркома земледелия СССР - Президенту Всесоюзной Академии с.х. наук им.Ленина тов. А.И.Муралову.

При вашей поддержке наше обещание вывести в два с половиной года, путем скрещивания, сорт яровой пшеницы для района Одесщины, более ранний и более урожайный, нежели районный сорт "Лютесценс 062" - выполнено. Новых сортов получено четыре. Лучшими сортами считаем безостые "1163" и "1055". Меньшее превышение урожая сорта "1163" в сравнении с остальными новыми сортами объясняем сильной изреженностью посевов этого сорта из-за недостаточного количества семян весной. Семян каждого нового сорта уже имеем от 50 до 80 кг. Два сорта - "1163" и "1055" - высеяны вторично в поле для размножения" ( 2_47 ).

Это было лишь начало длинной телеграммы. Лысенко всеми силами стремился создать впечатление, что его четыре сорта - и на самом деле сорта, а не разваливающиеся от генного несовершенства уродцы. Дальше шло предложение, в котором рассказывалось о якобы проведенных сортоиспытаниях. Так и говорилось:

"Данные сортоиспытания (трехкратная повторность)". Сообщались цифры прибавок урожая над стандартом - сортом Лютесценс 062. Цифры давались абсолютные - в центнерах с гектара и относительные - в процентах по отношению к стандарту. Не сильно напрягаясь, можно было сообразить, что все эти цифры - липовые, ибо в той же телеграмме говорилось всего о 50 и 80 килограммах семян, то есть ни о каких гектарах и собранных с них 12 и 14 центнерах и заикаться было нечего. Да и трехкратные повторности не были повторностями посевов одного поколения за другим (как того требовали правила сортоиспытания), а тремя делянками посевов в один год, с которых собрали однократно весь урожай и вывели среднее значение.

Поскольку разброса данных по повторностям не сообщалось (да и был ли на самом деле это повтор делянок?), то никакого смысла в словах "трехкратная повторность", кроме желания обманусь, выдать словесную фикцию за повтор, не существовало!

Однако самое большое место в телеграмме (но количеству слов и смысловой нагрузке) занимал пассаж - почти на страницу текста о разработанной новой фундаментальной теории селекции и семеноводства, о которой еще никому в науке не было ничего известно. Говорилось об этом новом открытии таким тоном, чтобы всем стало понятно: выведение четырех первоклассных сортов в рекордные сроки - не более чем приятный пустяк, а вот новая теория - это событие эпохальное. Уж она-то даст стране огромную прибыль и спасет Россию от недорода. Совмещение в одной телеграмме сведений о двух новинках могло бы кому-то показаться проигрышем. Дескать, почему сначала не выдоить все, что может принести первая новинка, а затем уже выступать со второй. Но Лысенко еще раз показал этим, что он - выдающийся политикан, гений фальсификации. Он хорошо знал, что никаких сортов нет, поэтому неродившуюся новинку (сорта) он замещал другой новинкой (теорией обновления сортов). Жонглирование предложениями рождало в глазах начальства уверенность в неисчерпаемости научного поиска Лысенко, его огромной творческой мощи. Этот феномен жонглирования новинками стал сопровождать его всю жизнь. И каждый раз, строго следуя выработанной и проверенной годами тактике, он сначала трубил о грядущем успехе, а затем, выдавая на-гора другую новинку, принимался обвинять в провале предыдущей своих научных противников, вредителей или нерадивых колхозников, указывая, что все эти люди - враги социализма.

Сообразно с этой хорошо продуманной тактикой Лысенко и вставлял в телеграмму об успехах с сортами сведения о новой теории. Он добивался этим главного - рапортовал, радовал, веселил сердца и вселял уверенность. "Не прекращается ни на миг научный поиск" - этот газетный штамп мог быть приложен к данному случаю в полной мере: "Наши теоретические предпосылки (практически еще не проверенные), - сообщалось в телеграмме, - дают нам основание надеяться на громадную практическую эффективность обновления семян сортов самоопылителей. Эту новую работу считаем наиболее ударной в тематике института и строим ее с таким расчетом, чтобы в случае оправдания этого мероприятия в наших опытах в 1936 г., уже в 1937 г. иметь в совхозах и колхозах элитные семена основных районных сортов, а в 1939 г. основные хозяйственные площади засеять обновленными семенами. Надеемся и в дальнейшем на ваше руководство и большую поддержку наших новых начинаний.

Научный руководитель селекционно-генетического института акад. Т.Д. Лысенко.

Директор Института Ф.С.Степаненко

Секретарь комитета ВКН(б) Ф.Г.Кириченко

Председатель рабочкома Лебедь

25 июля 1935 г." ( 2_48 ). Посылая такую телеграмму, Лысенко хорошо знал, что делает. Не зря он твердо надеялся и в дальнейшем на соответствующее руководство и большую поддержку любых его начинаний в будущем. Наверняка, в этот день и в ЦК и в Наркомземе царил душевный подъем: мудрые предначертания встретили должный отклик у тружеников и завершились грандиозными трудовыми успехами. Должны были порадоваться и в Академии сельхознаук: все-таки академический институт выполнил соцобязательства 2_6 - Стоит ли говорить о том, как подобные успехи Т.Д. Лысенко поднимали его в глазах руководства над всеми маловерами. И хоть сам Лысенко и его помощники не переставали восхвалять достоинства своих "сортов" ( 2_50 ), сообщая каждый раз все более фантастические цифры об ожидаемых или уже достигнутых скоростях размножения семян ( 2_51 ), тщетность всех надежд была скоро выявлена. Три "сорта" сами лысенковцы были вынуждены отбросить как непригодные, а тот, на который Лысенко особенно уповал, "1163", и который в приказном порядке срочно размножали, буквально через год был раскритикован специалистами. Но, взявшись за выполнение программы, нереальной с точки зрения науки, Лысенко выигрывал в другом: прочно завоевывал доверие высшего руководства.

Ссылки: