Лежанка

Мы выступили... Те же войска, тот же обоз, потянулись по той же степи. В авангарде ген. Марков. В главных силах - мы. День чудный! На небе ни облачка, солнце яркое, большое. По степи летает теплый, тихий ветер. Здесь степь слегка волнистая. Вот дойти до того гребня - и будет видна Лежанка... Приближаемся к гребню. Все идут, весело разговаривая. Вдруг, среди говора людей, прожужжала шрапнель и высоко, впереди нас, разорвалась белым облачком. Все смолкли, остановились... Ясно доносилась частая стрельба, заливчато хлопал пулемет... Авангард - встречен огнем. За первой шрапнелью летит вторая, третья, но рвутся высоко и далеко от дороги. Мимо войск рысью пролетел Корнилов с текинцами. Генерал Алексеев проехал вперед. Мы стоим недалеко от гребня, в ожидании приказаний. Ясно: сейчас бой. Чувствуется приподнятость. Все толпятся, оживленно говорят, на лицах улыбки, отпускаются шутки...

Приказ: Корниловский полк пойдет на Лежанку вправо от дороги. Партизанский - влево, в лоб ударит авангард ген. Маркова. Мы идем цепью по черной пашне. Чуть-чуть зеленеют всходы. Солнце блестит на штыках. Все веселы, радостны - как будто не в бой... Расходились и сходились цепи, И сияло солнце на пути.

Было на смерть в солнечные степи

Весело идти... -бьется и беспрестанно повторяется у меня в голове. Вдали стучат винтовки, трещат пулеметы, рвутся снаряды.

Недалеко от меня идет красивый князь Чичуа, в шинели нараспашку, следит за цепью, командует: "Не забегайте вы там! ровнее, господа". Цепь ровно наступает по зеленеющей пашне... вправо и влево фигуры людей уменьшаются, вдали доходя до черненьких точек.

Пиу... пиу...- долетают к нам редкие пули. Мы недалеко от края села...

Но вот выстрелы из Лежанки смолкли... Далеко влево пронеслось "ура"...

"Бегут! бегут!" - пролетело по цепи, и у всех забила радостно- охотничья страсть: бегут! бегут! Мы уже подошли к навозной плотине, вот оставленные, свежевырытые окопы, валяются винтовки, патронташи, брошенное пулеметное гнездо... Перешли плотину. Остановились на краю села, на зеленой лужайке, около мельницы. Куда-то поскакал подполк. Нежинцев. Из-за хат ведут человек 50-60 пестро одетых людей, многие в защитном, без шапок, без поясов, головы и руки у всех опущены.

Пленные. Их обгоняет подполк. Нежинцев, скачет к нам, остановился - под ним танцует мышиного цвета кобыла.

"Желающие на расправу!" - кричит он. "Что такое? - думаю я.- Расстрел? Неужели?" Да, я понял: расстрел, вот этих 50-60 человек, с опущенными головами и руками. Я оглянулся на своих офицеров. "Вдруг никто не пойдет?" - пронеслось у меня.

Нет, выходят из рядов. Некоторые смущенно улыбаясь, некоторые с ожесточенными лицами. Вышли человек пятнадцать. Идут к стоящим кучкой незнакомым людям и щелкают затворами.

Прошла минута. Долетело: пли!.. Сухой треск выстрелов, крики, стоны... Люди падали друг на друга, а шагов с десяти, плотно вжавшись в винтовки и расставив ноги, по ним стреляли, торопливо щелкая затворами. Упали все. Смолкли стоны. Смолкли выстрелы. Некоторые расстреливавшие отходили. Некоторые добивали штыками и прикладами еще живых.

Вот она, гражданская война; то, что мы шли цепью по полю, веселые и радостные чему-то,- это не "война"... Вот она, подлинная гражданская война... Около меня - кадровый капитан, лицо у него как у побитого. "Ну, если так будем, на нас все встанут",- тихо бормочет он.

Расстреливавшие офицеры подошли. Лица у них - бледны. У многих бродят неестественные улыбки, будто спрашивающие: ну, как после этого вы на нас смотрите?

"А почем я знаю! Может быть, эта сволочь моих близких в Ростове перестреляла!" - кричит, отвечая кому-то, расстреливавший офицер.

Построиться! Колонной по отделениям идем в село. Кто-то деланно-лихо запевает похабную песню, но не подтягивают, и песня обрывается. Вышли на широкую улицу. На дороге, уткнувшись в грязь, лежат несколько убитых людей. Здесь все расходятся по хатам. Ведут взятых лошадей. Раздаются выстрелы...

Подхожу к хате. Дверь отворена - ни души. Только на пороге, вниз лицом, лежит большой человек в защитной форме. Голова в луже крови, черные волосы слиплись... Идем по селу. Оно - как умерло: людей не видно. Показалась испуганная баба и спряталась...

На углу - кучка, человек двенадцать. Подошли к ним: пленные австрийцы.

"Пан! пан! Не стрелял! Мы работал здесь!" - торопливо, испуганно говорит один.

"Не стрелял теперь! Знаю, сволочи!" - кричит кто-то. Австрийцы испуганно протягивают руки вперед и лопочут ломанно по-русски:

"не стрелял, не стрелял, работал". "Оставьте их, господа,- это рабочие". Проходим дальше... Начинает смеркаться. Пришли на край села. Остановились. Площадь. Недалеко церковь. Меж синих туч медленно опускается красное солнце, обливая все багряными, алыми лучами... Здесь стоят и другие части. Кучка людей о чем-то кричит. Поймали несколько человек. Собираются расстрелять.

"Ты солдат... твою мать?!" - кричит один голос.

"Солдат, да я, ей-Богу, не стрелял, помилуйте! Неповинный я!" - почти плачет другой.

"Не стрелял... твою мать?!" Револьверный выстрел. Тяжело, со стоном падает тело. Еще выстрел. К кучке подошли наши офицеры. Тот же голос спрашивает пойманного мальчика лет восемнадцати.

"Да, ей-Богу, дяденька, не был я нигде!" - плачущим, срывающимся голосом кричит мальчик, сине-бледный от смертного страха.

"Не убивайте! Не убивайте! Невинный я! Невинный!" - истерически кричит он, видя поднимающуюся с револьвером руку.

"Оставьте его, оставьте!" - вмешались подошедшие офицеры. Кн. Чичуа идет к расстреливающему: "перестаньте, оставьте его!" Тот торопится, стреляет. Осечка.

"Пустите, пустите его! Чего, он ведь мальчишка!" "Беги... твою мать! Счастье твое!" - кричит офицер с револьвером. Мальчишка опрометью бросился... Стремглав бежит. Топот его ног слышен в темноте.

К подпор. К-ому подходит хор. М., тихо, быстро говорит:

"Пойдем... австриец... там".

- "Где?.. Идем". В темноте скрылись. Слышатся их голоса... возня... выстрел... стон, еще выстрел... Из темноты к нам идет подпор. К-ой. Его догоняет хор. М. и опять быстро:

"Кольцо, нельзя только снять".

- "Ну, нож у тебя?.." Опять скрылись... Вернулись.

"Зажги спичку",- говорит К-ой. Зажег. Оба, близко склонясь лицами, рассматривают.

"Медное!.. его мать! - кричит К-ой, бросая кольцо.

- Знал бы, не ходил, мать его..." Совсем темно. Черным силуэтом с крестом рисуется церковь. Едет кавалерия. Идем размещаться на ночь. Около хат спор, ругань.

"Мы назначены сюда,- это наш район! Здесь корниловцы, а не артиллеристы!" Артиллеристы не пускают. Шум. Брань. Все-таки корниловцы занимают хаты. Артиллеристы, ругаясь, крича, уходят.

Хата брошена. Хозяева убежали. Раскрыт сундук, в нем разноцветные кофты, юбки, тряпки. На стенах налеплены цветные картинки, висят фотографии солдат. В печке нетронутая каша. Несут солому на пол. Полезли в печь, в погреб, на чердак. Достали кашу, сметану, хлеб, масло. Ужинают. Усталые солдаты засыпают вповалку на соломе...

Утро. Кипятим чай. На дворе поймали кур, щиплют их, жарят. Верхом подъехал знакомый офицер В-о. "Посмотри, нагайка-то красненькая!" - смеется он. Смотрю: нагайка в запекшейся крови. "Отчего это?"

- "Вчера пороли там, молодых. Расстрелять хотели сначала, ну а потом пороть приказали".

- "Ты порол?"

- "Здорово, прямо руки отнялись, кричат, сволочи",- захохотал В-о. Он стал рассказывать, как вступали в Лежанку с другой стороны.

"Мы через главный мост вступили. Так, знаете, как пошли мы на них,- они все побросали, бегут! А один пулеметчик сидит, строчит по нас и ни с места. Вплотную подпустил. Ну, его тут закололи... Захватили мы несколько пленных на улице. Хотели к полковнику вести. Подъехал капитан какой-то из обоза, вынул револьвер... раз... раз... раз - всех положил, и все приговаривает: "ну, дорого им моя жинка обойдется". У него жену, сестру милосердия, большевики убили..."

"А как пороли? Расскажи!" - спросил кто-то.

"Пороли как? - Это поймали молодых солдат, человек двадцать, расстрелять хотели, ну, а полковник тут был, кричит: всыпать им по пятьдесят плетей!

Выстроили их в шеренгу на площади. Снять штаны! Сняли. Командуют: ложись! Легли. Начали их пороть. А есаул подошел: что вы мажете? Кричит, разве так порют! Вот как надо! Взял плеть, да как начал! Как раз. Сразу до крови прошибает! Ну, все тоже подтянулись. Потом по команде: "встать!" Встали. Их в штаб отправили.

А вот одного я совсем случайно на тот свет отправил. Уже совсем к ночи. Пошел я за соломой в сарай. Стал брать - что-то твердое, полез рукой - человек!.. Вылезай, кричу. Не вылезает. Стрелять буду! - Вылез. Мальчишка лет двадцати...

"Ты кто,- говорю,- солдат?"

- "Солдат".

- "А где винтовка?"

- "Я ее бросил".

- "А зачем ты стрелял в нас?"

- "Да как же, всех нас выгнали, приказали".

- Идем к полковнику. Привел. Рассказал. Полковник кричит: расстрелять его, мерзавца! Я говорю: он, господин полковник, без винтовки был. Ну, тогда, говорит, набейте ему морду и отпустите. Я его вывел. Иди, говорю, да не попадайся. Он пошел. Вдруг выбегает капитан П-ев, с револьвером. Я ему кричу: его отпустить господин полковник приказал! Он только рукой махнул, догнал того... Вижу, стоят, мирно разговаривают, ничего. Потом вдруг капитан раз его! Из револьвера. Повернулся и пошел... Утром смотрел я - прямо в голову".

"Да,- перебил другой офицер,- я забыл сказать. Знаете, этих австрийцев, которых мы не тронули-то, всех чехи перебили. Я видал, так и лежат все, кучей" (В "Ледяном походе" участвовало около 200 чехов и словаков, подданных Австро-Венгрии, попавших во время войны в русский плен. Они составляли в походе особый Чехословацкий батальон.) Я вышел на улицу. Кое-где были видны жители: дети, бабы. Пошел к церкви. На площади в разных вывернутых позах лежали убитые... Налетал ветер, подымал их волосы, шевелил их одежды, а они лежали, как деревянные.

К убитым подъехала телега. В телеге - баба. Вылезла, подошла, стала их рассматривать подряд... Кто лежал вниз лицам, она приподнимала и опять осторожно опускала, как будто боялась сделать больно. Обходила всех, около одного упала, сначала на колени, потом на грудь убитого и жалобно, громко заплакала: "Голубчик мой! Господи! Господи!.."

Я видел, как она, плача, укладывала мертвое, непослушное тело на телегу, как ей помогала другая женщина. Телега, скрипя, тихо уехала...

Я подошел к помогавшей женщине...

"Что это, мужа нашла?" Женщина посмотрела на меня тяжелым взглядом.

"Мужа",- ответила и пошла прочь... Зашел в лавку. Продавец - пожилой, благообразный старичок. Разговорился.

"Да зачем же нас огнем встретили? Ведь ничего бы не было! Пропустили бы, и все".

- "Поди ж ты,- развел руками старичок...- все ведь эти пришлые виноваты - Дербентский полк да артиллеристы. Сколько здесь митингов было. Старики говорят: пропустите, ребята, беду накликаете. А они все одно: уничтожим буржуев, не пропустим. Их, говорят, мало, мы знаем. Корнилов, говорят, с киргизами да буржуями. Ну, молодежь и смутили. Всех наблизовали, выгнали окопы рыть, винтовки пораздали... А как увидели ваших, ваши как пошли на село, бежать. Артиллеристы первые,- на лошадей, да ходу. Все бежать! Бабы! Дети! - старичок вздохнул.

- Что народу-то, народу побили... невинных-то сколько... А из-за чего все? Спроси ты их..."

Я прошел на главную площадь. По площади носился вихрем, джигитовал текинец. Как пуля, летала маленькая белая лошадка, а на ней то вскакивала, то падала, то на скаку свешивалась до земли малиновая черкеска текинца. Смотревшие текинцы одобрительно, шумно кричали...

Вечером, в присутствии Корнилова, Алексеева и других генералов, хоронили наших, убитых в бою. Их было трое. Семнадцать было ранено.

В Лежанке было 507 трупов.

Ссылки: