Ландау и искусство

Там, где был Дау, то и дело звучали стихи. Читал он монотонно, нараспев, как читают поэты. Чаще всего - Лермонтова.

Есть речи - значенье темно иль ничтожно,

Но им без волненья внимать невозможно.

Он любил баллады Жуковского: "Светлану", "Лесного царя" и особенно "Замок Смальгольм".

Евгений Михаилович Лифшиц , как никто знавший Дау, сказал однажды: "Он был простым, бесхитростным человеком и любил трогательные стихи". Трудно найти более точное определение характера Льва Давидовича. Здесь в нескольких словах сказано все. Дау часто ездил к Маршаку "за стихами", быстро их запоминал и потом читал друзьям. Особенно его пленила старинная английская баллада, переведенная Маршаком:

Королева Британии тяжко больна,

Дни и ночи ее сочтены,

И позвать исповедников просит она

Из родной, из французской страны.

Но пока из Парижа попов привезешь,

Королеве настанет конец...

И король посылает двенадцать вельмож

Лорда-маршала звать во дворец.

Он верхом прискакал к своему королю.., И так - без запинки, до конца.Из советских поэтов он больше других любил Константина Симонова и о себе говорил: "Я старый симонист". Что же касается английских поэтов, то первое место среди них принадлежало Байрону . Но чаще всего Дау читал стихотворение Киплинга "Если?". Лев Давидович очень сожалел, что это стихотворение, быть может, самое мужественное в английской поэзии, до сих пор не имеет равноценного русского перевода. Дау знал множество частушек, загадок, эпиграмм и очень любил повторять их. Увидев усача, он начинал замучивать несуществующие усы, декламируя соответствующие стишки, а потом допытывался, нравятся ли усы девушкам. Однажды Лев Давидович составил список стихов , которые он помнил наизусть. Ландау помнил всю балладу Жуковского "Светлана", которая в списке не указана. Точно там нет здесь "If" ("Если"), о котором уже yпоминалось, и "Six serving" ("Шестеро слуг") Киплинга (первое он часто читал по- английски, второе - в отличном переводе Маршака и тут же в оригинале). Дау помнил наизусть большие отрывки из Ленина и публицистики и целые абзацы из трудов Маркса . Чтение наизусть было для него и отдыхом, и удовольствием. И любимым досугом. Также восторженно, как к стихам, относился Лев Давидович к живописи. Старался не пропускать художественных выставок и, если выставка ему особенно нравилась, ходил на нее не раз, подолгу останавливаясь возле картин. На выставку Рериха, например, он приходил так часто, что кто-то из служителей спросил у него, не художник ли он. "Я слишком люблю живопись, чтобы портить ее своей мазней",- ответил Дау. Он не любил классическую музыку и не стеснялся в этом признаться. Вообще не верил что многие любят оперу и камерную музыку. Оперный спектакль он воспринимал как доведенную до абсурда пьесу, в опере его все раздражало. Он признавал только одну певицу - Надежду Андреевну Обухову , что делает честь его вкусу. Охотно слушал Вертинского . Некоторые знакомые поражались: оказывается, Дау любит трогательные романсы. Высоко ценил драму и хороших спектаклей не пропускал. В театрах бывал довольно часто, знал и любил многих актеров. В воспоминаниях Иосифа Соломоновича Шапиро говорится о театральных увлечениях Дау: "Л. Д. был сторонником реалистического направления. Он застал на сцене Станиславского и говорил, что это был самый Великий артист из всех, которых ему довелось видеть. К сожалению, я не помню, назвал ли он конкретно спектакль. Судя по датам, оп мог видеть Станиславского в роли генерала Крутицкого в пьесе "На всякого мудреца довольно простоты". А.Н. Островского. Кстати, несколько неожиданной для меня оказалась приверженность Л. Д. к драматургии Островского (которую я тоже люблю). Ландау ценил Островского за ясность и органичность сюжета, яркость образов и правду чувств. Шекспировского "Гамлета" Л. Д. одно время считал скучной пьесой. Но после гастролей в Москве английской труппы во главе с режиссером Бруком он изменил свое мнение. Англичане привезли "Гамлета" с Полом Скофилдом в главной роли. Этот спектакль был примечателен, во-первых, тем, что Гамлет в нем выглядел не "философствующей занудой" (слова Л. Д.), а живым, энергичным, хотя и страдающим действующим лицом. Во-вторых, злодей Клавдий в постановке Брука был представлен внешне обаятельным, веселым мужчиной, в которого Гертруда (мать Гамлета) была явно влюблена. Это сделало по-человечески убедительными психологические мотивы поведения героев, которые в традиционной трактовке казались навязанными драматургом. В целом спектакль получился захватывающим. Мы встретились с Ландау в антракте. Л. Д. был возбужден и говорил, что он впервые понял, какую простую вещь написал Шекспир. На следующий день Л. Д. позвонил, чтобы поделиться отстоявшимися впечатлениями. Вот приблизительно содержание разговора:

"Нельзя, чтобы злодей был так обаятелен. Но, Дау, если бы в жизни это не встречалось, мир не знал бы коварства. Да, да... Но все-таки, когда это в театре, должно быть как-то не так. Что она влюбилась - это правильно. Но влюбилась в ничтожество. Брук переборщил. Идея хорошая, но переборщил. Получается что-то вроде оправдания подлеца в глазах зрителя. Это получается, потому что Скофилд не доигрывает в кульминациях. Он - не трагик по дарованию. Вы так думаете?! Вот как! Мне это в голову не приходило! Впрочем, я ведь не специалист. Я только чувствую, что что-то не так".

Кино Дау любил не меньше, чем театр. Какая беготня начиналась при известии о новом хорошем фильме! На хороший фильм он готов был мчаться в любой кинотеатр в любое время суток, такой фильм всегда был для него событием. А вот режиссерских "выкрутасов" выносить не мог. Однажды нам с Корой пришлось в темноте выбираться из зрительного зала кинотеатра "Ударник": Дау сказал, что уходит. Это был какой-то нарочито усложненный, но неумный французский фильм, не помню названия. Мы вышли на площадь перед "Ударником" и вздохнули с облегчением. Дау улыбнулся немного виновато: "Зверский балаган! А В. понравилось. Вкус неандертальца, что с него возьмешь. Но как я мог ему поверить?".

Было у Дау еще одно увлечение. "Я поклонник Клио",- говорил он. И, если сомневался, понял ли его собеседник, добавлял: "Муза Клио"- покровительница истории. У Ландау были свои требования к исторической литературе: он не признавал книг, написанных нарочито сложно, бранил их за заумный язык. С уважением относился к книгам, которые содержат большой фактический материал. Любил Тьерри, терпеть не мог Лависса и Рембо. Прекрасно знал труды многих авторов, которые обычно изучают только историки,- так велика была его преданность Клио. Очень интересовался новой историей, особенно русской. "Это факт: он любил читать историю только марксистских авторов,- заметил один из друзей Дау. "Почему? - потому, что его никогда не удовлетворяло простое перечисление фактов, его интересовали социальные корни. У него вообще было уважение к марксизму. Иногда он говорил, что считает себя истинным марксистом. На подобные темы он говорил только с близкими.

Он любил Москву: у него были любимые здания (Первая градская больница на Ленинском проспекте Институт скорой помощи имени Н. В. Склифосовского на Садовом кольце, Музей изобразительных искусств имени А. С. Пушкина на Волхонке). Ему нравились и старинные особняки в маленьких переулках, и строгая, лаконичная архитектура современных зданий. Вычурности он не любил. Вообще все, что происходило в городе, интересовало его чрезвычайно. Начиналось ли строительство высотных зданий или переименовывался Теплый переулок - Ландау ни к чему не мог относиться безразлично. Ему нравилась архитектура Московского университета па Ленинских горах, и он однажды обвинил в снобизме знакомого, который вздумал было доказывать, что здание это некрасиво. "Здание прекрасное!",- отрезал Дау. "А мой вкус, как известно, лучший в мире."

Одни названия улиц и районов были ему по сердцу (Ленинский проспект, Черемушки, проспект Мира), другие - нет (улица Мосстройпуть, Мазутный проезд и третьи приводили в изумление. Услыхав название "улица Вешних Вод", он высоко поднял брови: "Одна такая улица - ничего, но если идти по такому пути, ничего хорошего не выйдет. Улицы надо называть не мудрствуя лукаво - чем проще, тем лучше."

Его всегда волновали вопросы, связанные со школьным обучением. Удлинение срока школьного обучения до одиннадцати лет он воспринял как ошибку, допущенную Академией педагогических наук, а распоряжение директора одной школы, по собственной инициативе обязавшего старшеклассников собирать но квартирам аптечные пузырьки, назвал балаганом, потому что заставлять детей заниматься делами, которые они считают пустыми, никому не нужными,- значит приучать их к мысли, что идиотские занятия не унижают человеческого достоинства.

Вместе со своим старым приятелем Александром Исааковичем Китайгородским Лев Давидович написал популярную книгу по физике "Физика для всех" . У входа в Центральный Дом литераторов толпа. Сегодня лекция академика Л. Д. Ландау "Проблемы современной физики". Лев Давидович рассказывает о важнейших этапах развития физики, о том, с каким трудом побеждали великие открытия. Упомянув о термоядерных реакциях, ученый говорит, что пока они практического значения не имеют. Его спрашивают: а как же водородная бомба? Ведь в ней идет термоядерная реакция? Лектор объясняет: он имел в виду полезное использование этой реакции, ему и в (голову не могло прийти, что примером использования термоядерной реакции может служить водородная бомба. После лекции начинается словесная дуэль. Спрашивающие подходят к кафедре, очередному кто-то кричит: "К барьеру!"

Льва Давидовича просят сказать о его отношении к нашумевшей недавно вышедшей научно-популярной книге со множеством ошибок. Зал ждет громов и молний. Но случается иначе. "Не надо относиться слишком трагически к изданию нелепой книги: она ведь никому не причинила вреда, - говорит Ландау,- Книга эта вызывает веселое удивление, но лучше напечатать десять неполноценных книг, чем не напечатать одной хорошей. Особенно сильное впечатление на аудиторию производят слова ученого о том, что наука обогнала фантазию: "Сейчас человек может работать сознанием там, где его воображение бессильно." Когда в Московском драматическом театре имени Моссовета готовили к постановке пьесу Вирты "Летом небо высокое", Юрий Александрович Завадский попросил академика Ландау встретиться с труппой. "Никто не предлагает изучать физику по романам,- сказал Дау актерам,- но писатель обязан достоверно изображать научный процесс и самих ученых. Среди ученых много веселых, общительных людей, не надо показывать их угрюмыми, бородатыми старцами, проводящими большую часть жизни у книжных полок, на верхней ступеньке стремянки с тяжелым фолиантом в руках. Да и расцвет научной деятельности наступает не в восемьдесят лет, а несколько раньше. Настоящие ученые влюблены в науку, поэтому они никогда не говорят о ней в высокопарных выражениях, как это часто бывает на сцене. Говорить о науке торжественно - абсолютно неприлично. В жизни это выглядело бы дико, в жизни ничего подобного не случается. Как водится, встреча закончилась ответами на вопросы. "На каком топливе работают наши межконтинентальные ракеты?" полюбопытствовал старый седой актер "Не знаю"- честно признался академик. "А от всех этих спутников будет какая- нибудь польза?" "Тому, кто задал этот вопрос,- ответил Лев Давидович,- я бы посоветовал перечитать Гоголя. Плюшкина, как известно, разорила скупость. Так вот: спутники дают ценную научную информацию. А там, глядишь, и польза какая-нибудь будет. Переполненный конференц-зал Московского физико-технического института. Молодые лица. Напряженная тишина, странная для такой аудитории. К студентам приехал Лев Давидович Ландау. Вначале - сугубо научный разговор о проблемах современной физики, об элементарных частицах. В заключение - ответы на вопросы. Дау предстает перед аудиторией во всем блеске остроумия и находчивости. Вопрос - стремительный ответ - взрыв смеха в зале. Снова вопрос - снова молниеносный ответ и опять гомерический хохот. Расскажите о летающих тарелках,- просят Льва Давидовича. Интеллигенты,- отвечает Ландау,- столь же, а может быть, и более суеверны, чем все остальные люди. Мне кажется, верить в черную кошку есть больше оснований, чем, скажем, в снежного человека. Все-таки кошка - это реальный объект. Лично я не суеверен. Некоторым же людям, видно, приятно быть суеверными. В этой связи уместно привести следующее высказывавание Нильса Бора: "Когда имеется конечное число экспериментов и бесконечное количество теорий, то существует бесконечное же количество теорий, удовлетворяющих конечному числу экспериментов". Действительно ли в Америке изучали антигравитацию? Во всех странах существуют сумасшедшие. Дау берет несколько записок, одну за другой читает: их вслух и тут же отвечает: "Мне довелось слышать, что однажды на встрече с работниками искусств Москвы вы заявили, что плодотворным научным трудом можно заниматься только четыре часа в сутки. Так ли это?" "Я никаких таких суждений не высказывал. Очень трудно для всех установить регламент занятий. В каждом конкретном случае все зависит от способностей, усидчивости, настроения человека. Чем больше трудиться тем лучше. Но, конечно, нельзя заниматься целыми днями наукой - нужен отдых. Когда я был студентом, я занимался так много, что по ночам мне снились формулы..." "Каково значение гравитационной теории?" "Ценность ее зависит от того, в какой мере она может быть использована ее авторами" "Были ли вы в лаборатории у Капицы?" "Зачем? - удивляется Дау. Делать умный вид? Да я бы там все приборы переломал." Наконец последняя записка: "Каковы ваши взгляды на спорт? Следует ли научному работнику им заниматься?" "Заниматься спортом приятно. Кроме того, это, по-видимому, полезно для здоровья. Сам я играл в теннис и до сих пор хожу на лыжах."

Лев Давидович, пожелайте нам что-нибудь на счастье. "Пожелать можно многое. В первую очередь - успехов в науке. Человек должен стремиться к тому, к чему имеет душевные склонности. Можно быть хорошим специалистом во многих областях человеческой деятельности, не питая особой любви к своей специальности. Но едва ли станешь хорошим специалистом в науке и искусстве, если у тебя к ним не будет лежать душа." После доклада к Ландау подошел один из его старых учеников. "Дау, вы слишком все упрощаете",- сказал он. "Чем проще, тем лучше. Надо всегда стремиться к ясности. Исследователь обязан выявить истинную простоту законов природы, которые лежат в основе сложных явлений." "Да, но тогда каждый дурак все поймет, и..." "Вот и хорошо",- перебил Дау. "Ничего хорошего! Он же станет везде кричать: "3а что им такие деньги платят?!" "А вы рассчитываете - если сделать выступление непонятным, он поумнеет и перевоспитается?" "Но ко мне он будет относиться с большим уважением." "Не знаю,- вам виднее," улыбнулся Дау. Осенью 1960 года студенты университета пригласили Льва Давидовича па чашку чаю. Пока поднимались на тринадцатый этаж, Ландау разговорился с молодым человеком, который никак не мог решить, кем стать - экспериментатором или теоретиком. Главное, что вам больше по душе,- сказал Лев Давидович. Эксперименты,- ни минуты не задумываясь, ответил студент. Так в чем же дело? - удивился Ландау. Ни желание ваших родителей, ни советы преподавателя не должны сбивать вас с толку. Добрые советы - вещь хорошая, но следовать им надо с осторожностью. Студент обрадованно закивал. За чаем говорили о выборе профессии, о физике, о том, как отдалились теоретики от экспериментаторов, Ландау говорил о необходимости поддерживать связь с экспериментаторами, проверять теорию экспериментом. "А если факты противоречат теории? - Вы, по-видимому, ждете известного афоризма - тем хуже для фактов, но в данном случае можно сказать: тем хуже для теории. Расставаться не хотелось. Гурьбой отправились провожать Льва Давидовича. Шли по бульвару Воробьевского шоссе, перепрыгивая через лужи. Со старых лиц падали холодные капли. На крылечке академической квартиры договорились, что чаепитие будет непременно повторено. В сорок пять лет Ландау был поразительно молод для своего возраста. Если в двадцать лет, как уже упоминалось, он производил впечатление физически

Ссылки: