ЛИТО было для нас политической школой, борьба за второй сборник ЛИТО

Конечно, ЛИТО было для нас и политической школой. Это происходило стихийно, никто заранее не ставил такой задачи, но само по себе так получалось. И не случайно, конечно, все ЛИТО Глеба Семенова - сороковых годов (Дворец пионеров), пятидесятых (Горный институт) и шестидесятых ("Пятилетка") - кончались разгромом, политическим скандалом, после которого ЛИТО закрывались, Глеба выгоняли и на несколько лет лишали права работать с молодежью. Так было и в 1957 году, когда вышел в свет сборник стихов ЛИТО Ленинградского Горного института . Как часто бывает в подобных случаях, беды со сборником никто не ждал. И хотя облачка ходили по небу (скандал с Лидой Гладкой , которая написала стихи по случаю венгерских событий ), но вышедший перед этим первый сборник , включавший стихи горняков старшего поколения, которые или вообще не успели попасть в глебовское ЛИТО, или были в нем, но давно разъехались работать по необъятным просторам нашей страны, прошел тихо и спокойно, принят был благосклонно. Окрыленные этой удачей, мы собрали второй сборник, который включал уже стихи ныне действующего ЛИТО. Началась длинная тягомотина прохождения нового, второго сборника через цензуру. Это была цензура внутренняя, Горного института, ибо сборник выходил на ротаторе, то есть не совсем типографским способом. Состояла цензура из партийного и профсоюзного комитетов. Партийную ячейку Горного возглавлял господин по фамилии Дубрава . Мы, слава Богу, никто с ним дел никогда не имели, лишь с удовольствием повторяли пущенную кем-то фразу, что, мол, в других институтах есть дубы, а у нас целая дубрава. Во главе профсоюзной организации была немолодая дама с очень типичной для этой роли внешностью, фамилию которой я забыла, хотя это как раз не очень хорошо с моей стороны, поскольку, во-первых, с ней-то мне пришлось несколько раз объясняться, а во-вторых - она меня в конце концов в критический момент не выдала, хотя могла бы и усугубить мою вину... Но... все по порядку! Итак, сборник проходил потихоньку цензуру, я в этом не участвовала, этим занимались старшие ребята, они, казуистически толкуя многие спорные стихи, то одерживали победы, то терпели поражения, и тогда стихи, увы, приходилось вынимать. Дело шло к концу. И когда все было оговорено и решено, старшие разъехались "в поле", как говорилось у нас, то есть на практику в дальние экспедиции, а на меня, как на самую маленькую и уезжавшую позже всех и всего-навсего на учебную практику в Крым, была оставлена уже чисто техническая работа. А именно: я должна была забрать сборник у профсоюзной дамы, отдать "ротаторной" машинистке (текст печатался на восковке), затем восковку передать в собственно типографию, где отпечатывали пятьсот экземпляров сборника (таков был его тираж), забрать из типографии и сброшюровать, и затем спустить их в переплетную. На этом моя миссия кончалась, и я могла спокойно ехать на практику. Сразу начались маленькие осложнения. Во-первых, профсоюзная дама поведала мне, что в одном стихотворении она очень сомневается, оно, дескать, очень уж мрачно рисует жизнь. Это были стихи Лиды Гладкой : Не все на свете весело, не все на свете просто. Жизнь с легкостью отвесила мне тяжесть не по росту. Мне б холку, как у лошади, как у жирафы - шею, а головы на грош один, чтоб не возиться с нею; седалище безбрежное (в нем нынче больше проку)... ...А сердце... пусть по-прежнему болит тихонько сбоку 1956 г. Я убеждала мою оппонентшу, что Лида - романтик, что это - ее романтическая позиция, что она уезжает работать на Сахалин, в глушь и бездорожье, подальше от городов и карьерных людей, что, собственно, мысль стихотворения благая и вызывает сочувствие: ведь мы, геологи, все как один - романтики, нам бы трудностей побольше, чтобы их перенести во благо своей страны, и т. д... Вся демагогия, на которую я была способна, была пущена в дело. И уговорила. Стихи были оставлены, но именно они и стали впоследствии поводом для скандала. Должна сказать, что мне было бы не справиться чисто физически со своей миссией, если бы мне не помогал буквально весь институт. Нас, поэтов, в Горном все знали, мы были любимцами, фаворитами, "Горняцкая правда" с "Литературной страницей" наших стихов раскупалась по средам за несколько минут, нами гордились, на наших вечерах старинный Воронихинский актовый зал бывал забит до отказа. Когда разнесся слух, что выходит новый сборник, нашлась масса помощников: мне перенесли тираж в редакцию "Горняцкой правды", мне помогли собрать 500 экземпляров, а потом спустить все это в переплетную. Мне приятно вспомнить те прелестные солнечные дни июня 1957-го, и то, как я почти что поселилась в "Горняцкой", корпя там над сборником и только изредка вылезая оттуда, чтобы сдать очередной зачет, а потом - экзамен. Сессия прошла как во сне. Зато я до сих пор помню, как то и дело в дверь "Горняцкой" стучались, заглядывали и звучал примерно такой стереотипный текст: "Простите, пожалуйста, но мы уезжаем, нас распределили в Забайкалье (варианты: на Сахалин, в Среднюю Азию, на Север и т. д.). Разрешите нам взять сборник", - и я, не чувствуя за собой греха, отвечала тоже всем одинаково: "Ну, конечно, ребята! Но видите, я зашиваюсь. Соберите, будьте добры, десять... или - сколько успеете сборников, и один из них - ваш, берите себе". Таким образом, понятное дело, множество экземпляров ушло на сторону. И кстати - у меня у самой сборника не было, я легкомысленно об этом не позаботилась, и когда грянула беда и весь тираж был уничтожен, кто-то из незнакомых студентов протянул мне в темном коридоре Горного института многострадальный, неумело переплетенный томик, который до сих пор стоит у меня на полке. Так вот, именно таким образом некоторое количество экземпляров тиража не только разошлось раньше времени, но даже попало в Москву, на первый Международный фестиваль молодежи и студентов , который проходил в то лето. Там сборник и был зацапан нашими бдительными службами. Что произошло дальше - не трудно представить тем, кто помнит то время. Тем, что сборник был зацапан на фестивале, и объясняется, что гром грянул именно из Москвы. И даже не к нам в институт сперва донесся этот гром, а обрушился на ленинградские идеологические власти, а уж оттуда ударил в кабинет нашего ректора. Ректор был маркшейдером, как поговаривали - службистом, очень далеким даже от геологии, а уж тем более - от геологической поэзии. Возможно, он вообще с трудом припомнил, что у него в институте работает какое-то ЛИТО и водятся поэты, все это было для него большой неожиданностью и неприятностью, на него посыпались "выговоры с предупреждением" и прочее... И началось следствие.

Ссылки: