"Перестройка ориентиров" (Вспоминания Л. Кумпан)

С наступлением перестройки стремительно менялось многое, в том числе - и в гуманитарной жизни нашей интеллигенции. Даже у "продвинутых", то есть у той части мыслящих и знающих людей, которым известно было почти все, что скрывалось ранее, появились новые ориентиры. Появились, увы, и связанные с этими новыми ориентирами спекуляции в трактовке прошлого. Должна признаться, что для меня в этой "перестройке ориентиров" оказалось много неприятных неожиданностей. Помню, как я ехала в Петербург на первый вечер памяти Лидии Яковлевны. Ехала в сидячем дневном поезде, обдумывала текст своего выступления, если придется выступить... И вдруг мне явственно представилось, к чему будут клонить некоторые из выступающих... Я еще не могла сообразить, кто именно, но чувствовала, что обязательно, ведя разговор о Лидии Яковлевне, будет сказано нечто в свете тех самых "перестроенных ориентиров"! И самое удивительное (или не удивительное!), что я тогда в поезде все точно предугадала! Коля Кононов , пленяя остроумной речыо, стал развивать свою любимую теорию, по которой Лидия Гинзбург никогда не была литературоведом, а что на самом деле все, что она писала, все ее книги укладываются в рамки многотомного, многосерийного романа. Она не была историком литературы - она всю жизнь писала прозу. Авангардистскую прозу... Может быть, Лидии Яковлевне это даже и понравилось бы! Но все-таки это было неправдой. А куда же тогда пристроить множество блистательных, чисто академических работ, которые никак не укладываются в понятие "прозы", даже самой авангардистской?! Некоторые из говоривших, в том числе Алеша Машевский , Нина Павловна Снеткова , в своих рассуждениях и воспоминаниях склонялись к тому, что Лидия Яковлевна была человеком... верующим! Или во всяком случае - что ей этого очень хотелось, что она к этому склонялась... Да, я тоже могла бы подтвердить, что не раз слышала рассуждения Лидии Яковлевны о том, что, конечно, вера очень облегчает жизнь, что она рада бы, да... Так уж случилось. Такое воспитание. Склонялась к тому, что она агностик. Как-то я признавалась ей в сочувствии к теории Федорова . Я тоже чувствую боль за всех умерших. Мне тоже хочется их воскресить!.. Всех- всех. На что Л. Я. задумчиво откликнулась: "Ну, отчасти, этим и занимается культура..." Другой раз мы рассуждали с ней о буддизме, к которому она относилась с вниманием и сочувствием... Кроме того, нельзя забывать о национальности. И хотя Лидия Яковлевна выросла в лоне русской культуры, ею занималась (это была ее профессия!), писала на русском языке и даже как-то сказала мне, когда мы что-то обсуждали и я извинилась за свой, может быть, излишний патриотизм: "Нет, я тоже не люблю, когда слишком ругают нас!.." - несмотря на это, все-таки нельзя забывать весьма сложные отношения православной церкви и евреев вообще... А уж чего Лидия Яковлевна не могла вытерпеть, чего она на дух не выносила - это пусть даже тончайшего, изысканнейшего, по-интеллигентски умного и блестящего лицемерия в национальном вопросе и в вопросе веры и церкви. Она и с Надеждой Яковлевной Мандельштам разошлась на этой почве. Мне помнится, с каким отталкиванием, с какой язвительностью и даже с некоторым суеверным ужасом она изображала замечательную картину, которую она застала у Надежды Яковлевны, будучи у нее в последний раз в Москве. Надежда Яковлевна возлежала на тахте, а вокруг нее спорили о вере православный священник и раввин, и Надежда Яковлевна, как князь Владимир, выбирала между ними. Гинзбург гораздо серьезнее и достойнее, чем все новообращенные, решала этот вопрос для себя. И не выносила лицемерия. Но как быть! Время вносит поправки в образ уже ушедшего человека! Спорить с этим, наверное, смешно и бесполезно. Успеть бы написать, что помнишь, пока и сам не начал сомневаться в том, что помнишь... И закончить я хочу одним из последних текстов Лидии Яковлевны. Он был напечатан в журнале "Родник" , и эту публикацию Л. Я. подарила нам с Мелетинским за две недели до своей смерти, когда мы в последний раз виделись. Вот этот текст, прозревающий, увы, один из вариантов будущей, посмертной аберрации того, что было ею реально пережито и реально написано, представляющий, как можно слегка затушевать и слегка подреставрировать реальную память о реальном прошлом реального человека: "Секретариат СП поздравил меня с 85-летием. Текст, помещенный в "Литературной газете", напоминает театральную рецензию, написанную рецензентом, который не видел спектакля. Поздравление исходит из того, что должно быть. Я, по их мнению, очень хороший ученый, и я жила в Ленинграде. Из этого соотношения вытекает: "... многолетняя преподавательская и общественная деятельность, неразрывно связанная с Ленинградом, - городом, где Вы перенесли блокаду, где в самые тяжелые годы звучало Ваше страстное слово писателя-гражданина, где воспитаны десятки Ваших учеников". На самом деле после Института истории искусств 20-х годов учеников у меня не было, потому что ни один ленинградский вуз не пускал меня на порог. Меня запретили. По-настоящему, штатным доцентом, я преподавала за свою жизнь три года - в Петрозаводске . Страстное слово писателя - это скорее всего "Записки блокадного человека", прозвучавшие через сорок лет. А во время блокады я в качестве редактора Ленрадиокомитета тихо правила чужие военно-литературные передачи. Совсем не тот спектакль".

Как-то так получается, что при всем нашем старании мы не можем вытащить наших петербургских "героев", всех - кроме нескольких (Иосифа Бродского, Сергея Довлатова - с ними это получилось) на свет Божий, расположить их в первом ряду книжной полки. По-прежнему они остаются засунутыми в задний ряд, хорошо еще, если лицом к свету, а то и сереют задней обложкой. Так, к сожалению, получается и с Лидией Яковлевной Гинзбург. До сих пор при произнесении ее имени у читающей публики возникают совсем другие ассоциации: ее путают с однофамильцами и однофамилицами. Книги ее прошли малозамеченными, несмотря на присуждение Государственной премии. До сих пор идет "совсем не тот спектакль".

Ссылки: