Медведев Л.: в гимназии: Смягчение нравов

В очерке "Карандаши и паштеты" я рассказывал о странной и, в сущности, весьма нелепой вражде, которая, без всякой видимой причины, существовала, и существовала очень долгое время, между гимназистами двух городских гимназий. В К. была еще третья гимназия , но она находилась на далекой окраине города, и ее воспитанникам редко приходилось сталкиваться с нашими. Была еще, как я имел случай упоминать, и четырех-классная прогимназия, учеников коей называли "чижиками", но с ними тоже не враждовали. На моих глазах эта прогимназия выросла в шестиклассную, а потом, с добавлением еще двух классов, сделалась полной четвертой гимназией города. Но главную роль по-прежнему играли две старейшие гимназии. Судьба устроила так, что я учился сперва во второй , потом четыре года в первой, а потом снова вернулся во вторую. Приятелей, как там, так и тут, у меня было достаточное количество. Мне же нередко приходилось способствовать сближению гимназистов обеих гимназий между со-бой. Я поступил в гимназию в такое время, которое смело можно было назвать диким, но на моих же глазах эти дикие отношения значительно изменились к лучшему. Грубые нравы постепенно смягчались, и "мальчишеское" молодечество, выражавшееся, главным образом, в ссорах и драках, все более и более уступало место разумным веяниям. На моих же собственных глазах все это закончилось полнейшим перерождением, окончательно изменившим отношения гимназистов между собою. Правда, соперничество между гимназиями осталось, но характер его был уже совершенно иной, так сказать, духовный, умственный. И если прежде огромное значение имела исключительно грубая физическая сила, то теперь на нее внимания уже не обращали, стараясь соперничать совсем в другом смысле. Тут соперничество было уже общее, не только между маленькими гимназистами, но и между старшими; между последними, пожалуй, даже большее. Из старой вражды осталось только одно - название "карандаши" и "паштеты", но эти названия употреблялись уже без всякаго злобного чувства, в виде простой шутки, для краткости... Кроме того, слова эти напоминали о прошлом или, как мы говорили шутя, "о доисторических временах седой древности", хотя эта седая древность была не за горами.

В чем же именно стало теперь выражаться наше соперничество?... Скажу кое-что об этом. В обеих гимназиях нередко устраивались литературно- музыкальные вечера. Разнообразно составленная программа, в которую входили чтение, музыка и пение, исполнялась исключительно воспитанниками гимназий. По окончании литературно-музыкального отделения следовали танцы, потом угощение "гостей" (причем и "хозяева", т. е. гимназисты той гимназии, где происходило событие, старались не забывать себя) и снова танцы для заключения. Проходили такие "вечера" очень оживленно и для гимназии они всегда являлись своего рода праздниками, именинным днем, о котором говорили долго после того, как он уже проходил, и к которому готовились особенно старательно...

Как "паштеты", так и "карандаши употребляли все усилия, можно сказать, прямо из кожи лезли в стараниях, чтобы эти "вечера" проходили с возможным блеском и многолюдством, и чтобы литературно-музыкальная программа была в состоянии действительно заинтересовать слушателей. И вечера обеих гимназий, в самом деле, славились в городе по заслугам. В числе приглашенных, прежде всего, занимали место семьи воспитанников, но, кроме того, посылались пригласительные билеты во все прочие учебные заведения города: другие мужские гимназии, все женские, женский институт, реальное и юнкерское училища, военную гимназию. Скажу, между прочим, что два последние учебные заведения портили нам немало крови. Не пригласить юнкеров и кадет было бы с нашей стороны большой невежливостью, так как и они всегда приглашали гимназистов на свои вечера, а, между прочим, они значительно подрывали наш авторитет в одном отношении. По музыкально-вокальной части преимущество всегда оставалось на стороне "штатских", т.е. гимназистов, но зато по части танцевальной господа "военные", т.е. юнкера и кадеты, оставляли нас далеко за собою. Подобное обстоятельство приводило нас в ужасное огорчение. Да и было отчего. Судите сами: мы - "штатские", хоть и одетые тоже в мундиры, выглядели сравнительно со стройными, прямо держащими свое туловище "военными", как какие-то нескладные мешки, набитые сеном. Те и ходят как-то иначе, и стоят на особенный манер, и кланяются грациозно, а мы... Нет, лучше уж помолчать. Мы, по сравнению с ними, напоминали по неуклюжести своих движений по меньшей мере молодых слонов, если не пожилых гиппопотамов. Что же касается танцев, то тут их преимущество было вне всякаго описания. И как нам было не огорчаться, когда "дамы" решительнейшим образом предпочитали штатским военных! Известное дело, что женскому полу весьма любезен и приятен хороший танцор. Подойдет это к какой-нибудь миловидной институтке или гимназистке наш ученик, расшаркается так старательно, что чуть ее с ног не собьет, и самым сладким голосом произнесет:

- Позвольте пригласить вас на тур вальса. А она в ответ:

- Ах, извините, пожалуйста, я ужасно устала. И действительно видно, что она находится в последней степени утомления, еле-еле на ногах держится, так вот и упадет от усталости. Конечно, при таких обстоятельствах о танце и думать немыслимо, нельзя же окончательно доконать несчастную барышню. Прекрасный пол - существа слабые, их надо щадить, жалеть. Но, странное дело: не успеет гимназист отойти в сторону (разумеется, с вытянутой от разочарований физиономией, так как ему ужасно хотелось показать свое танцорское искусство именно с этой "дамой"), как она уже несется в вихре самого упоительного вальса с военным человеком. Военный человек едва только подошел, слегка шаркнул ногой, только что заикнулся:

- Позвольте предложить: А уж, смотришь, барышня, только что готовая упасть от усталости, несется с ним по паркету. И в глазах ее не только утомления не видно, а, наоборот, полная готовность про-танцевать верст двадцать, если не больше. Да, было отчего не только огорчаться, а прямо дойти до отчаяния. Правда, и между гимназистами были лихие танцоры, но они были известны наперечет и с ними барышни усталости не чувствовали, а общая масса по этой части сильно хромала.

Пробовали мы убеждать представительниц прекрасного пола, что, собственно говоря, танцы - это вещь второстепенная, что, уступая в этом отношении, мы значительно превосходим господ военных во всем ином: Они же ведь только всего и будут, что простыми офицерами, а из нас получатся ученые профессора, знаменитые доктора, неумолимейшие прокуроры, красноречивейшие адвокаты, гениальные поэты, наконец, даже астрономы: Барышни со всем этим вполне соглашались и возразить против этого ничего по существу не могли, но танцевать предпочитали все-таки не с будущими поэтами, прокурорами и астрономами, а с [будущими] прапорщиками и ротными командирами. Впрочем, эта крупная неприятность отходила на задний план и, приготовляясь к нашим вечерам, мы старались изо всех сил. Оркестр сыгрывался, чтецы доводили искусство декламации до последней степени, тщательно вырабатывая и обдумывая произношение каждого слова. Хорошими чтецами гордилась вся гимназия. Во второй гимназии был некто Лысак, ученик старших классов. Он превосходно декламировал серьезные стихи и не было ему равного в прозаическом чтении. Но если гимназисты второй гимназии гордились Лысаком, то первая гимназия имела тоже основание похвастаться. Был там некий Масалютин, малыш малышом, такой карапуз, что его еле от земли было видно, но если надо было прочесть смешную басенку или юмористическое стихотворение, то он читал его с таким мастерством настоящего артиста, что слушатели приходили действительно в неподдельный и прямо неудержимый восторг... Особенно сказывался его талант при чтении басен. Для каждого животного у него была особенная манера, которая именно это животное и характеризовала. За медведя он говорил каким-то уморительным басом, за лисицу тончайшим и сладчайшим альтом, ворона говорила как-то особенно глупо, а мартышка так сердилась на очки, что было ясно, что, в конце концов, она не сможет поступить иначе, как только хватить их о камень и именно с такою силой, которая необходима для того, "чтоб только брызги засверкали". Вообще, крохотный Масалютин был великий мастер своего дела. В нем было не искусственно выработанное, а природное понимание содержания и смысла того, что он читал.

В каждой гимназии был свой оркестр. Музыкантов хороших было немало в обеих гимназиях, но первая гимназия превзошла вторую в одном отношении: у нее был собственный композитор, воспитанник Страхов, писавший очень недурные музыкальные произведения и романсы. Этот Страхов представлял собою постоянный предмет зависти для учеников второй гимназии, но, несмотря на все поиски, композитора там найти не могли. Поэтов было несколько у каждой из гимназий, и они тоже с большим успехом выступали перед публикой на литературно-музыкальных вечерах, а композитор в числе всех гимназистов был только один единственный... Но в последний год моей гимназической жизни судьбе было угодно, чтобы в этом смысле шансы уравнялись: Страхов перевелся в другой город. Вероятно, композиторство его дальше гимназии не пошло. Мне, по крайней мере, не приходилось встречать композитора с такой фамилией, а за дальнейшими успехами известных мне тем или иным талантом гимназистов я всегда следил. Знаю и теперь из них нескольких ученых, писателей и одного художника.

Много стараний было положено на образование хороших церковных хоров. Тут соревнование сказывалось с особенной силой. Дело в том, что из двух гимназий только у одной была своя домовая церковь, именно у более богатой - первой, но и пансионеров второй гимназии по праздничным и воскресным дням водили в эту же церковь. Хоры чередовались: один праздник пел хор первой гимназии, а в следующий - ученики второй гимназии. Каждая из гимназий старалась изо всех сил: выбирались самые трудные концерты, необычайно сложные напевы, и маленькая ошибка в пении обсуждалась потом учениками на всевозможные лады, как событие самой первостепенной важности. - А помните, господа, как у вас сфальшивили в "Господи, силою твоею возвеселится царь", - с торжеством напоминали одни. - Ну, и вы тоже хороши, нечего сказать: прошлый концерт совершенно испортили, - с небрежной улыбкой отзывались другие. - У нашего Кононова такой дискант, что все отдай, да и то мало, - хвалились "паштеты". Дискант у Кононова был, действительно, прелестный, зато у "карандашей" имелся настоящий бас, "октава", которым тоже можно было гордиться с полным основанием. Словом, гордились музыкантами, певцами, чтецами. И каждый успех отдельного певца был в то же время успехом всей гимназии. - Ну, брат, смотри, не осрамись, - подбодряли товарищи певца или чтеца, с понятной в таких случаях робостью выходящего на эстраду. И следили за ним с замиранием сердца: вдруг возьмет да и провалится. И велико было общее ликование, если воспитанник не ударял, как говорится, в грязь лицом, поддерживал честь своего учебного заведения. Конечно, громогласное восхваление собственных достоинств практиковалось исключительно между младшими воспитанниками. Случалось иногда, что взаимные споры по тому или иному поводу принимали у малышей довольно бурный характер, переходили в ссору и кончались в результате легкой потасовкой. Но постоянных сражений, как какого-то обычая, о котором я упоминал ранее, не было. Вообще, нравы сильно смягчились и старинная вражда между "карандашами" и "паштетами" все более и более угасала уже на моих глазах. Я лично пережил это переходное время и, застав в полном разгаре старые порядки, сам был и свидетелем новых. А что касается старших классов, то тут уже между воспитанниками устанавливались совершенно дружеские отношения. Было лишь молчаливое соревнование: старались более читать, думать, рассуждать, издавали рукописные журналы и прочее в этом духе. А затем, по окончании гимназии, университет тесно объединял всех нас в одну братскую семью восторженной молодежи.

Ссылки: